Тихая манера собеседника позволила Эду расхрабриться. Похоже, Таббер совсем не был зол на него за фиаско на станции в ту ночь.
– Ну, вы бы могли все же не доводить это до такой крайности. Я имею в виду ваше отсутствие симпатии к ним.
Таббер был озадачен.
– Не думаю, что я понимаю тебя, добрая душа.
– Проклятие, – нетерпеливо сказал Эд. – Проклятие, которое вы наложили на телевидение и радио. Боже правый, только не говорите мне, что вы забыли, что это сделали!
Таббер ошеломленно переводил взгляд с Эда на Нефертити. Пристальное внимание девушки, сосредоточенное на Эде, постепенно рассеивалось по мере того, как росло понимание. Она сказала:
– Отец, ты, быть может, забыл, но тогда ночью в радиопередаче Эда ты был вне себя от гнева. Ты… воззвал к силе, чтобы проклясть радио.
– И теперь в мире нет ни одной работающей теле– или радиостанции, – выложил Эд.
Таббер тупо посмотрел на них.
– Вы хотите сказать, что я призвал гнев на эти, как признано, извращенные институции, и… это СРАБОТАЛО?
– Сработало, а как же, – мрачно сказал Эд. – Я теперь безработный. В этой отрасли были задействованы несколько миллионов человек, и все они, в разных частях света, безработные.
– Во ВСЕМ мире? – спросил Таббер в изумлении.
– Ах, отец, – запротестовала Нефертити. – Те же знаешь, что тебе дана сила. Помнишь того молодого человека, который постоянно играл на гитаре свою народную музыку?
Таббер потрясенно уставился на Эда. Он ответил дочери:
– Да, но порвать пятидолларовые струны на гитаре на расстоянии нескольких футов – это совсем не…
– Или неоновая реклама, на которую ты жаловался, что глаза будто вот‑вот выскочат у тебя из головы, – сказала Нефертити.
– Вы что, хотите сказать, что не знали, что это подействовало? – спросил Эд. – Не знали, что после того, как вы прокляли радио, теперь не осталось ни одной работающей теле– или радиостанции?
Таббер произнес в благоговейном ужасе:
– Силы, которыми может наделить Всеобщая Мать, поистине достойны удивления.
– Достойны‑то достойны, – резко сказал Эд. – Но вопрос в том, сможете ли вы их обратить назад? Люди впадают в отчаяние. Даже в таком маленьком городке, как этот, тысячи людей бродят по улицам, не имея, чем заняться. Даже небольшой палаточный митинг вроде вашего забит до отказа и… – он оборвал фразу. Лицо Иезекиля Джошуа Таббера внезапно стало пустым, трагически пустым.
– Ты хочешь сказать… добрая душа… – с трудом произнес Таббер, – что внезапно привлеченные нами огромные толпы, аудитория столь обширная, что я должен держать дюжину проповедей в день, что все это вызвано…
– Они пришли сюда, потому что больше нет места, где бы их развлекали, – резко сказал Эд.
Нефертити сказала тоном мягкого сочувствия:
– Я собиралась сказать тебе об этом, отец. Множество людей слоняется по улицам. Они отчаянно ищут развлечений.
К добродушному Табберу, на мгновение сломленному известием, медленно возвращалась сила.
– Развлечений!
– Иезекиль, неужели ты не видишь? – сказал Эд. – Люди должны что‑то делать со своим временем. Они хотят, чтобы их развлекали. Люди имеют право немножко повеселиться. Это можно понять, верно? Они любят радио, они любят телевизор. Им нельзя в этом помешать. Ну так вот, они не знают, куда себя деть. Им нужно как‑то убить время.
– Убить время! Убить время! – загремел Таббер. – Убивать время, добрая душа, это не значит совершать убийство, это значит совершать самоубийство.
– Убивать время, добрая душа, это не значит совершать убийство, это значит совершать самоубийство. Мы совершаем самоубийство нации, влача пустую бессмысленную жизнь. Человек должен встать на путь к Элизиуму, а не искать способов прожигать жизнь!
– Да, но разве ты не видишь… ээ… добрая душа? – сказал Эд. – Люди не желают прислушиваться к твоим словам. Они настроены совсем на другое. Они хотят, чтобы их развлекали. И им нельзя помешать. Можно, конечно, отобрать у них радио, отобрать телевизор…
Еще продолжая говорить, захваченный спором, Эд Уандер понял, что уже сказал слишком много. Иезекиль Джошуа Таббер вырос ростом в гневе.
– Да? – громовым тоном вопросил он. – Отобрать у них радио и телевизор, и что они станут делать?
Эд старался вывернуться, но сила старика держала его в кулаке почти физически. Держала и требовала ответа. Он сказал:
– Ну, они обратятся к таким вещам, как кино.
– Неужели?
Эд Уандер измученно закрыл глаза.
Раздался чей‑то незнакомый голос:
– Тебя ожидает свежая аудитория, добрая душа. Мы вывели предыдущую группу из палатки, и новая группа ждет, когда им явят слово.
Эд посмотрел вверх. Это был один из последователей Таббера, которого Эд видел перед входом в большую палатку.
Таббер стоял, выпрямившись во весь рост – футов семь, не меньше, и веса в нем было фунтов триста.
– Ах, они ожидают! Ну так они услышат истинное слово!
Эд Уандер, потеряв дар речи, взглянул на Нефертити. Она сидела с локтями, прижатыми к бокам, как будто в женском протесте против мужской психической силы, исходящей от ее отца.
Пророк бурей вырвался из палатки.
Эд снова взглянул на девушку. Все, что ему пришло в голову сказать:
– Я рад, что не упомянул карнавалы и цирк.
Нефертити покачала головой.
– Отец любит цирк, – сказала она.
Они некоторое время сидели в ожидании. Никто из них не мог бы сказать, как долго. В молчании они прислушивались к шумам, доносящимся из соседней палатки, и наконец раздался громовой рев голоса Таббера.
Нефертити начала что‑то говорить, но Эд прервал ее.
– Я знаю, – сказал он. – Он говорит в гневе.
Она молча кивнула. Голос Таббера достиг максимальной высоты.
– Это Сила, – сказал Эд. И мрачно добавил. – А я так хотел увидеть новый фильм «Бен Гур снова в седле»…
Он угадал. О, он угадал в точности.
Доказательства появились, когда он отвел маленький Фольксховер обратно в Кингсбург. Впервые в своей жизни Эд Уандер наткнулся на линчующую толпу. Кричащая, визжащая, исходящая ненавистью толпа клубилась в невероятном беспорядке. Кричали, чтобы кто‑то нашел веревку. Кричали, что надо пойти в парк и найти подходящую ветку. Другие наоборот кричали, что фонарь вполне сойдет. Где‑то в середине толпы воющая, охваченная страхом жертва билась в хватке трех человек с дикими лицами, вытаращенными глазами, которые, похоже, были вожаками беспорядка. Если правомерно сказать, что у линчующей толпы есть вожаки.
Эд мог бы подняться над демонстрацией и проехать мимо. Все его инстинкты, страх физического насилия заставляли Эда немедленно убраться отсюда и побыстрее, в целях личной безопасности. Но полная невероятность происходящего захватила его. Он опустился на землю и стал смотреть.
Их было не меньше пяти сотен, и они были в бешенстве. Вопли и ругань, визг женщин, участвующих в беспорядке, все в целом было совершенно бессмысленно.
Эд крикнул проходящему участнику демонстрации:
– Что, черт побери, происходит? Где полиция?
– Мы их прогнали на фиг, – рявкнул в ответ разъяренный прохожий.
Эд продолжал смотреть.