Соловьёв обернулся. Перед ним стояла барышня лет семнадцати, нарумяненная, с насурьмленными бровями, в бархатной шубке и щегольской котиковой шапочке.
Глаза – чёрные, смотрят.
– Чего вам? – грубовато спросил Соловьёв.
Девушка опустила глаза и повторила дрогнувшим голосом:
– Не желаете?..
И только тут Соловьёв понял. И ещё вдруг понял: желает! Ведь это его последняя ночь. Его ночь. И что будет завтра – Бог весть! А ведь у него ещё ни разу с женщиной ничего не было…
– Желаю, – внезапно охрипшим голосом сказал он.
Из трактира, толкнув слегка Соловьёва, вывалилась группа подвыпивших василеостровских немцев. Один из них, кивком указав на Соловьёва, весело засмеялся:
– Hoch! Der russische Held!
Соловьёв даже не обернулся. Ну вот, «ура русскому герою!». Откуда знают? О чём они? О Турецкой войне?..
Так, случайность…
Надо идти отсюда. Он не знал, куда идти и что делать, и ещё – почему-то боялся этой странной, с огромными глазами, женщины.
Помог случай. Возле них возник городовой – румянец во всю щёку, глаза навыкат. Покосился на Соловьёва и буркнул барышне:
– Шляетесь везде… Проходите, нечего тут стоять! Развелось вас, шельмов…
Барышня тут же схватила Соловьёва под руку.
– Нельзя стоять… Пойдёмте…
– Куда? – машинально спросил Соловьёв.
– А вы не хотите угостить даму? – спросила она заученно и, опустив глаза, повела его к Фонтанке.
* * *
Она привела его к большим, распахнутым настежь, расписным воротам. В ворота цепочкой входили люди. Пройдя через двор и поднявшись на крыльцо, Соловьёв наконец понял, куда привела его «барышня». Это было увеселительное заведение, известное как «Малый Эльдорадо». Двухъярусный зал, столики, снующие между ними официанты. Посередине – сцена. На ней отплясывал местный кордебалет под лихую польку, которую играл небольшой оркестр.
Соловьёв шагнул в зал, остановился. Барышня чуть не налетела на него.
– Ну, что же вы встали? – спросила она.
– Не хочу я здесь, – мрачно ответил Соловьёв.
– А где же вы хотите? – в голосе барышни послышалось раздражение. – В настоящий «Эльдорадо» таких, как я, не пускают-с.
– Отчего же? – сказал Соловьёв. – Я там видел девиц… Извините, впрочем.
– Ничего… – ответила она.
Их немилосердно толкали люди, проходившие в залы и выходившие на улицу.
– Так и будем стоять? – сказала она.
– Нет, не будем. Идёмте!
Соловьёв быстро вышел из прокуренного, пропахшего алкоголем и человеческим потом помещения, глубоко вдохнул сырого свежего воздуха.
Барышня семенила за ним.
Соловьёв вышел на набережную Фонтанки, вернулся на Невский, остановился у витрины. Освещенные газом, в витрине ярко сверкали разноцветные бутылки, заботливо уложенные в мох.
– Подождите меня минутку, – сказал Соловьёв. – Что вы будете пить?
У женщины был недоумевающий и растерянный вид. Она проговорила:
– Что прикажете…
Соловьёв скоро вернулся, держа сверток с двумя бутылками.
Он повеселел. Всё это приключение стало казаться ему забавным.
– Говорите, куда надо идти, – сказал он. – И, кстати, как вас зовут?
– Настей зовут. Это уличное имя-с… А пойти можно в нумера…
– На улице – Настей, а дома? – спросил Соловьёв.
Барышня промолчала.
Соловьёв сказал:
– Не хочу я в ваши нумера. Там клопы и тараканы, и блевотиной, небось, воняет.
– Ну-с, тогда… я не знаю… А вы на всю ночь желаете, или как?
– На всю ночь. Гулять – так гулять.
– Хорошо-с. Ступайте за мной.
И Настя, не оборачиваясь, быстро засеменила в сторону Садовой.
* * *
Они подошли к большому доходному дому. На лестнице Настя обернулась, шепнула:
– Дом считается приличным, так что, если хозяйка или хозяин, не ровён час, встретятся, – сделайте, ради Бога, вид, что мы незнакомы.
Соловьёв удивился, молча кивнул.
Когда они оказались в маленькой каморке с окошком во двор, с довольно жалкой, неуютной обстановкой, Настя быстро сняла шубку и шапочку. Выпив залпом стакан вина, стала раздеваться.
Соловьёв, сидя за столом, крутил свой стакан по грязноватой скатерти. На неё не глядел, пока она не сказала:
– Что, так и будете сидеть? Помогите, что ли, корсет развязать…
Соловьёв украдкой посмотрел на Настю. Она стояла к нему спиной у кровати, ждала. Соловьёв выпил вино и сказал:
– Знаете, Настя… Я ведь первый раз…
Она помедлила. Подошла, присела, положив обнажённую руку на стол. Глядела на Соловьёва большими чёрными глазами.
Потом молча налила себе вина и выпила.
Соловьёв тоже выпил. Опьянения он не чувствовал. Но на душе отчего-то становилось темнее и тяжелей.
– Настя… Пусть не настоящее имя. А всё равно вам идёт.
Настя отодвинулась, сказала сердито:
– Слушайте, господин хороший… Я вашего имени не спрашиваю, да и знать его не хочу. А только ежели вы на всю ночь девушку заказываете, то платить надо вперёд…
Соловьёв смутился, вынул из кармана деньги, положил на стол.
– Этого хватит?
Настя удивлённо посмотрела на ассигнацию.
– Да вы, наверное, сынок какого-нибудь миллионера.
– Угу. У меня папаша – акционер железнодорожного общества.
Настя выпила еще и охмелела. Сказала:
– Не верю. Не похожи вы на миллионщика, и всё. Ежели бы ваш папаша был миллионер, к вам бы приличные барышни сами липли, как мухи… А кто вы, если правда?
Соловьёв пожал плечами.
– L'homme, qui pleure…
Настя подняла голову, посмотрела на него прищурясь:
– «Человек, который плачет»? А чего же вы плачете?
Соловьёв помолчал. Потом спросил:
– Откуда вы знаете французский? Вы учились?..
– Училась! – она допила третий стакан, со стуком поставила его на стол. – Вам-то что? Вы зачем сюда пришли – по-французски разговаривать?
Соловьёв помолчал, вздохнул, тоже выпил.
– Я, Настя, хочу человека убить.
Она вздрогнула, приподнялась. Дотянулась до кровати, стянула с неё шаль, закутала голые плечи.
– Вы… вот что. Не нужно мне этих денег ваших… Вы уходите лучше.
Соловьёв подумал. Открыл вторую бутылку, налил себе, выпил.
– Не бойтесь, – сказал, мрачнея. – Вас убивать мне ни к чему… Да и не убийца я.
– То-то я и гляжу… – язвительно ответила Настя, но шаль на груди сжала крепче.
Соловьёв, наконец, почувствовал опьянение. Ему стало муторно, и вино показалось противным, скверным. Он сказал тихо:
– Полюбите меня… Я утром уйду, обещаю…
Настя поколебалась. Наконец поднялась, пошла к постели.
– Ну, тогда не сидите, как истукан какой…
* * *
Флигель-адъютант из Зимнего вернулся, когда Маков, прилегший только вздремнуть на диван, успел уснуть крепчайшим сном. Но подскочил, услышав о курьере, сбросил плед, приказал дворецкому:
– Зови.
Схватил пакет, вскрыл. Граф Адлерберг писал: «Лев Саввич, сегодня аудиенция никак не возможна. Если дело действительно не терпит отлагательств, соблаговолите выразиться яснее. Я буду вас ждать».
Маков вполголоса ругнулся и крикнул дворецкому:
– Скорее умыться! Придётся срочно ехать…
* * *
Адлерберг его ждал: Макова провели прямо к нему в кабинет. Вид у министра двора был неважный: мешки под глазами, лицо бледное, утомлённое до предела, и седые волосы, борода, усы, обычно браво расправленные, как-то поникли вниз.
– Садитесь, Лев Саввич, – сказал он, потирая лоб. – Я вас слушаю. Только, пожалуйста, покороче, если можно…
Маков сел.
– Видите ли, Александр Владимирович… Сказать совсем коротко: на государя готовится покушение.
Адлерберг, сделав усилие, подался вперёд: твердый подворотничок врезался в заросшее собачьей шерстью горло.
– Что? – спросил сдавленным и каким-то неестественным голосом.