Постановление не припоздало: просто Комаров распорядился выпустить задержанного лишь после того, как у него исчезли отёки на лице. А то ведь, не ровен час, Морское министерство такой шум подымет… Военно-морской министр Великий князь Константин к таким вещам очень чувствителен.
* * *
КОНСПИРАТИВНАЯ КВАРТИРА «Народной воли».
(Троицкий переулок, 11).
Май, 1879 года.
Михайлов слушал рассказ Суханова, от волнения теребя усы и по временам оглаживая шевелюру.
– Н-да, – выговорил он, когда Суханов закончил. – Соня девушка, конечно, боевая. Иной раз даже слишком боевая…
Суханов усмехнулся и поморщился: губы ещё побаливали.
– Она же генеральская дочь… В детстве даже с детьми императора играла, когда её отец был столичным губернатором…
Михайлов мельком глянул на Суханова, поднялся, подошёл к окну. Стоял поздний вечер, но на улице было светло: приближались белые ночи. Машинально осмотрел улицу в оба конца: подозрительных субъектов не было.
– Николай, прости. Она тебя втянула – с неё и спросим.
– Как же, спросишь её… Она уже из Питера улизнула.
Михайлов удивился.
– Да? Откуда ты знаешь?
– Воронья почта сообщила, – сказал Суханов. – Оля с Сашкой.
– Как же так! – снова разволновался Михайлов. – Никого не предупредила… И с Петенькой тоже…
– С Петенькой жандармы покончили, – сказал Суханов. – А Сонька его подозревала. Вот как, брат, получается. И ведь, я слышал, чуть детей его не вырезали? Кто-то помог им бежать…
– Сонька и помогла, – сказал Михайлов.
– Да? Совесть, значит, замучила…
Михайлов побледнел.
– Перестань, Николай. Она – наш испытанный боевой товарищ. Конечно, за самовольство, за нарушение дисциплины с неё надо спросить. Но ведь смотри же, она и сама рисковала в обоих предприятиях: и в Петергофе, и здесь, когда…
Он не договорил. Суханов не должен быть посвящен во все тайны. Он – лишь один из руководителей «военной организации» партии.
Суханов всё понял. Криво усмехнулся, потрогал подживавшую губу:
– Может, она и боевая, и товарищ заслуженный. А только, ты уж меня прости, сама всегда сухой из воды выходит.
– Нет! – Михайлов снова вскочил. – Ты не смеешь так говорить!
– Почему же? Ведь она меня подставила, и благодаря ей я в Третье отделение попал, к самому Комарову в лапы. И Петенька сгорел тоже…
– Петеньку жандармы и без Сони убили бы, – возразил Михайлов, заставляя себя успокоиться. – О чём ты?
Суханов вздохнул.
– Да о чём… Не люблю я таких, как она… Ей бы мужиком родиться…
Михайлов несколько секунд смотрел на Суханова. И вдруг, вместо того, чтобы окончательно рассердиться – рассмеялся.
– А вот тут ты, пожалуй, прав, Коля…
Он снова сел за стол.
– И вот ещё какое дело, Коля… Ты эту личность, убийцу, в лицо запомнил?
– Это которого? – заинтересованно отозвался Суханов. – Кучера, что ли?
– Ну да, кучера… Илюшей звать.
– О! Эту зверскую рожу, Саша, стоит только один раз увидеть – всю оставшуюся жизнь помнить будешь! Он ведь пулю от Соньки получил; лежит у Цепного моста, помирает. Господин Комаров меня очной ставкой с ним стращал…
– Да? – рассеянно переспросил Михайлов. – Значит, Соня отомстила-таки…
– Выходит, что так. Хотя, может быть, это и не Соня: у неё же теперь не спросишь…
Михайлов отмахнулся:
– Погоди ты, Коля. У меня другое на уме. Этот страшный, как ты говоришь, человек… Его охраняют, поди, как самого Комарова?
Суханов насторожился:
– Да вроде я особой охраны не заметил… А куда ты, собственно, клонишь?
Михайлов прямо посмотрел в глаза Суханову. Взгляд был говорящим. И Суханов внезапно всё понял без слов.
* * *
СПб ЖАНДАРМСКОЕ УПРАВЛЕНИЕ.
– Ваш секретный пациент, боюсь, долго здесь не протянет, – доктор Кошлаков собирал свою врачебную сумку.
– Что же прикажете делать? – сумрачно спросил Комаров.
– Перевезти бы его в больницу… Пуля прошла навылет, но задела печень. Такие ранения добром не кончаются.
– Ну, если не кончаются – зачем же в больницу? – буркнул Комаров.
– Там круглосуточное наблюдение, лекарства, оборудование. Возможно, понадобится операция, – не здесь же прикажете оперировать? Надежда ведь всегда есть. Тем более пациент довольно крепок физически.
– Хорошо, – сказал Комаров. – Если нужно – отвезём.
– Только в специальном рессорном экипаже, и очень осторожно. Я пришлю доктора Парвуса, – чтоб под его наблюдением…
Комаров кивнул.
– Когда везти?
– Чем скорее, тем лучше. Я знаю превосходного хирурга, который через военный госпиталь в Турецкую войну прошёл. Ему такие ранения знакомы.
– Хорошо, – согласился Комаров.
Поздно вечером он заглянул в камеру Илюши. Илюша лежал на кровати, босоногий, всё в той же рубахе. Лицо казалось синеватым. Глаза были устремлены в потолок.
– Помираю я, кажись, вашбродь… – вымолвил Илюша.
– Погоди ещё помирать-то, – наигранно-весело проговорил Комаров. – Завтра тебя к доктору отвезут. В больницу. К самому лучшему доктору!
Илюша сипло ответил:
– Нет… Чую я – не доеду…
Комаров поморщился.
– Сам же говорил, что у тебя двенадцать жизней, а? Как же не доедешь… Доедешь, да ещё и вылечат тебя.
Илюша скосил на Комарова глаза. Приподнял руку, поманил Комарова.
– Ты что? – насторожился Комаров, но подошёл, склонился над Илюшей.
Илюша поглядел на него строго, сквозь очки. «Вылитый честный русский литератор на смертном одре», – подумал Комаров.
– Помнишь про моего брата, Петрушу? – совсем тихо спросил Илюша.
– Помню. Да где же его сыскать…
Илюша судорожно вздохнул:
– А его искать не надоть… Помирать буду – свистну. Он сам к тебе придёт. Уж он такой… Скрозь стены проходит. Так ты, вашбродь, позаботься о нём. Непутёвый он у меня. Рисковый. Так и прёт на рожон… Его придерживать надо.
– А как же я его узнаю? – спросил Комаров и сам понял, что брякнул глупость.
Илюша медленно растянул белые губы в кривую улыбку.
– А вот как увидишь меня – живого и здорового, – так и поймёшь: Петруша это.
Илюша задохнулся, замолчал. Комаров ждал.
– Его, слышь, тоже по острогам Убивцем кличут… – прошептал Илюша и закрыл глаза.
* * *
День был тёплый, и хотя небо хмурилось, солнце по временам проглядывало сквозь облака – и тогда серебрились воды Фонтанки, и весело сверкали окна.
На заднем дворе управления стояли длинные закрытые дроги, напоминавшие катафалк. Когда Убивца вынесли на носилках четверо дюжих жандармов, его позеленевшее лицо внезапно оживилось. Он открыл глаза, огляделся.
– Ишь ты! Солнышко, значит, – сказал Убивец. – К добру. И птахи небесные как расчирикались…
– Ты бы помолчал, тебе говорить вредно, – заметил доктор Парвус.
Двое жандармов, стоявших в дрогах, приняли носилки. Пол был застелен слоем соломы, и на этот слой осторожно поставили носилки.
– Хорошо… – выговорил Убивец. – Солома – это хорошо. К добру. Ишь ты, как оно… духмянисто стало. Будто в деревне.
В дроги влезли два жандарма. Доктор поехал отдельно, в собственной пролётке.
* * *
При повороте с Литейного на Фурштатскую дроги приостановились. На подножку облучка внезапно вскочил молодой человек без шляпы, коротко, по-военному стриженый.
– Э! – возмутился сидевший рядом с кучером унтер-офицер. – Ты куда?
– Сюда, господин унтер. Приказано вас проводить.
– А то мы дорогу не найдём? – возмутился было унтер и вдруг почуял неладное. Скосил глаза вниз: ему в бок упиралось дуло револьвера.
Кучер мгновенно всё понял. И молча подстегнул лошадей.
– Так что, унтер, если жить хочешь, помалкивай. А ты, – молодой человек обратился к кучеру, – гони к Дегтярному. Знаешь?
– Как не знать! – с готовностью отозвался кучер и ещё нахлестнул лошадей.