Потом встрепенулся: – А конь? Вы мне дадите коня?
– Не-ет… – Тут в голосе явно почувствовалась улыбка. – Коня вы достанете сами. И знаете, где? В городском общественном татерсале. Да-да, в том самом, где проживал ваш «революционный рысак» Варвар. Вы будете учиться кататься верхом, как почтенный гражданин; для этого обычно позволяются верховые прогулки по городским паркам. Вот во время одной из таких прогулок и произойдёт покушение.
Мирский хотел было возразить, но незнакомец его прервал довольно бесцеремонно:
– Бросьте. Ваши товарищи вам прекрасно поверят. И даже посочувствуют, когда вы, выйдя из крепости, расскажете, как жестоко обращался с вами шеф жандармов. Они вас поддержат, может быть даже, револьвер будут давать. Но вы не возьмёте. Скажете вашим, так сказать, комбатантам, что револьвер у вас уже есть. Револьвер, кстати, чист, недавно куплен в Нижнем. Так вот. Вы скажете, что купили оружие почти сразу же после выхода из крепости. Потому что ещё во время сиденья в так называемых «застенках» непременно решили убить главного жандарма Российской империи. Только запомните: показать револьвер можно, а вот в руки кому-то давать – ни-ни! Особенно вашему главному знатоку оружия господину Морозову. Хорошенько запомните это, прошу вас. Это важно. Револьвер пристрелян, снаряжен, готов к действию. Скажете, что уже стреляли из него, тренировались, ну, хоть на Чёрной речке, или за Никольской мануфактурой.
– Глупости, – сказал Мирский дрогнувшим голосом. – Мне не поверят. Они не дураки вовсе. Да и откуда у меня деньги на револьвер?
– А что же-с? – ехидно, по-чиновничьи, спросил незнакомец. – Неужто у вас и денег нет-с?
Мирский сглотнул, промолчал. Деньги у него были: их еще в декабре передал ему караульный в пачке табаку, сказав, что, мол, это – «привет от невесты, с воли».
– А потом? – спросил Мирский. – Потом что?
– Когда – потом? – насторожился незнакомец.
– Ну, когда я уеду из столицы, скроюсь в Киеве или Одессе… Что потом?
– Вот уж не знаю, голубчик. Бегите куда-нибудь ещё дальше, хоть за границу, за Чёрное море, с контрабандистами. А вот уже потом, – он сделал особое ударение на последнем слове, – потом-то поберегитесь. Полиция и жандармы на вас настоящую охоту начнут.
– А моя невеста? Что будет с нею?
Незнакомец шумно вздохнул:
– Вы же прекрасно знаете, сударь: ваша невеста вне подозрений. Скроетесь в Швейцарии, – выпишете туда же невесту. Эту самую мадмуазель Кестельман. Или Шатобриан, как иногда она предпочитает себя именовать.
Мирский долгим взглядом посмотрел на тускло сиявший в ледяном свете револьвер.
– А что если я… откажусь? Снова крепость?
Незнакомец медленно покачал головой. И кратко ответил:
– Нет-с. Убивец.
Он помолчал.
– Кстати, Убивец вам и знак подаст, на улице, во время верховой прогулки. Как знак подаст, – значит, нужно стрелять.
– Так его… выпустили, значит? – прошептал Мирский, втягивая голову в плечи.
– Н-нет… Пока. Но в нужный час выпустят. Вы его сразу увидите, не беспокойтесь. Такую личность трудненько будет не приметить…
Он качнул головой:
– Да и зачем вам отказываться, сударь? Мы вас не доносы писать просим, не тайны ваши выдавать… Например, о том, где ваша подпольная типография расположена, или давно ли господа революционеры с динамитом опыты начали делать…
Мирский вздрогнул: об «опытах с динамитом» он знал только понаслышке.
– Мы вам настоящее, героическое дело предлагаем! Вот так-с!
И незнакомец улыбнулся так широко, что бакенбарды разъехались в стороны.
Мирский понял, что свидание окончено. Он сгорбился, начал подниматься со стула, и не выдержал, почти выкрикнул:
– Да почему же непременно я должен это сделать?..
Бакенбарды ответили почти сердито:
– Не беспокойтесь.
Дойдёт очередь и до других.
Незнакомец ещё хотел что-то добавить, но передумал.
Мирский положил револьвер в карман. Пальто тяжело обвисло, и Мирскому стало страшно. Очень страшно.
Из-за занавески показался офицер, легонько тронул Мирского за рукав.
– Прошу за мной.
Мирский машинально двинулся следом за жандармом, забыв попрощаться с таинственным незнакомцем.
* * *
ПЕТЕРБУРГ.
Ноябрь 1878 года (за два месяца до описываемых событий).
СПб жандармское управление.
(Набережная Фонтанки, 16).
– За что мучаете, кровопивцы?! – страшный голос прокатился по всем коридорам обширного здания Петербургского жандармского управления; эхо достигло камер арестованных, отозвалось на лестницах и заглохло, увязло в мягких обивках приемных департаментов. А потом стало тихо: только звякали ножные кандалы. Звякали, приближаясь. Да ещё слышались сдавленные выкрики жандармов:
– Упирается, сволочь… Подмогни-ка!..
Начальник управления полковник Комаров ждал. Он нарочно велел привести к нему этого человека, и вот теперь свидание должно было состояться.
* * *
На днях в квартал Тверской части из ночлежки на Сенной привезли странного типа. Задержали во время облавы, – уж больно подозрительной показалась личность. Чёрная борода лопатой, волосы копной, сто лет немытые. И – в очочках. Маленьких, кругленьких, интеллигентских. Никаких документов. На вопрос – как зовут? – ответил:
– Убивцем!
Помощник квартального даже подскочил:
– Как-как?
– Убивец я, – так же спокойно и твёрдо ответил лохматый детина.
– И кого же ты убил?
– А много разного народишку порешил…
Помощник взглянул на его руки – громадные, красные, как варёные раки, и слегка поёжился.
– И сейчас тоже кого-то хочешь убить?
– Знамо, – кивнул Убивец.
– Кого же, если не секрет?
– А царя.
Тут началось замешательство. Приехал товарищ прокурора Терентьев – молодой, хваткий, делавший стремительную карьеру. Заперся с Убивцем наедине. Стал спрашивать.
– Так за что же ты хочешь Государя убить?
– А за всё.
– За что же именно? Что он тебе плохого сделал?
– Что сделал? – Убивец как бы в недоумении расставлял свои красные клешни. Думал. Потом с поразительной убедительностью отвечал:
– Он царь? Царь. Вот за это, значит, и того.
Больше от Убивца ни Терентьев, ни другие чины ничего добиться не могли. Отправили, было, беднягу на Фонтанку, а он там набросился на кошку: ногой её, проходя коридором, поддел (а руки связаны были!), зубами хвать, – и придушил! Кошка повизжала, поцарапалась, но недолго. Убивец ее выпустил, стал аккуратно шерсть выплевывать. А на морде – набухающие кровью следы кошачьих когтей… Тогда и отправили его сначала в лечебницу, а потом в крепость, в одиночку. Заковали в кандалы, да ещё и на цепь посадили. Между прочим, в лечебнице доктор его спросил: зачем он, дескать, кошку-то невинную растерзал? И получил спокойный ответ:
– Так зима же. Холодно. Уши мёрзнут. А у меня шапки нет…
Когда Комаров это выслушал, он лишь кивнул: «Что ж, это по крайней мере логично…» – и распорядился выдать арестанту тёплую каторжанскую шапку. А потом захотел познакомиться с ним поближе.
Дня через два Комарову донесли: Убивец, доктора говорят, полностью невменяем. Сумасшествием страдает врождённым. Нашли и родителей его – в Чернигове. Отец – спившийся мелкопоместный дворянчик по фамилии Старушкин, мамаша неизвестного роду, кажется, из бывших крепостных. При опросе мамаша плакала и уверяла, что сынок её, Илья, «сызмальства умоврежен». Еще в приходской школе отличился: сорвал с груди учителя Закона Божьего образок и стал топтать его ногами. При этом кричал, что Бога «малевать нельзя, что он невидим. А образа рисуют пьяные дьячки-богомазы, и дают пьяным же мужикам.