Сейчас из-за беспорядкров в Красное дороги должны быть совершенно пусты – ни автобусов, ни мчащихся машин – и они словно шагнут в прошлый век или даже в более ранние века, вернутся к своему наследию, убегут прочь от смерти.
– Вам лучше пока переждать здесь, – сказал он, когда они свернули на улицу Гейле. Она подняла голову, взглянула в его мрачное лицо, но ничего не сказала. На лестничной площадке она прошептала:
– Спасибо вам. Вы были очень добры, что пошли со мной.
– Очень хотел бы вам помочь. – Он повернулся к своей двери .
Днем окна в их квартире без конца дрожали. Мать сидела, сложив руки на коленях, и смотрела поверх цветущей герани на сияющее солнцем небо, по которому бежали небольшие облачка.
– Я пойду пройдусь, мама, – сказал Малер. Она не пошевелилась; однако, когда он уже надел пальто, сказала:
– Там небезопасно.
– Да. Небезопасно.
– Останься дома, Малер.
– Там такое солнышко! Солнце омывает всех нас своими лучами, не правда ли? Ну а мне просто необходимо хорошенько вымыться.
Мать смотрела на него с ужасом. Она, всегда отвергавшая чужую беспомощность, теперь не знала, как ей самой попросить о помощи.
– Это немыслимо, это просто безумие, и все эти беспорядки… ты не должен иметь к ним никакого отношения, я этого не допущу! Я в это ни за что не поверю! – она точно заклинала его, протягивая воздетые вверх руки, а он стоял рядом, крупный грузный мужчина. Внизу на улице кто-то сперва долго кричал, потом наступила тишина, потом крик раздался снова; снова задрожали стекла. Мать уронила воздетые руки и заплакала. – Но Малер, я же останусь одна!
– Да, ну что ж тут поделаешь, – мягко и задумчиво сказал он, стараясь не обидеть ее, – так уж теперь дела обстоят. – И, оставив ее в квартире, закрыл за собой дверь, спустился по лестнице и вышел на улицу; яркое октябрьское солнце сперва ослепило его, но потом он присоединился к идущей по улицам армии невооруженных людей и вместе с ними пошел на запад, к реке, но не через мост.