Левую стену рассекала узкая щель, куда уходила тонкая лента ответвляющейся дороги. А у самой развилки рос непонятно как здесь очутившийся дуб. Не очень высокий, зато толщиной, наверное, в четыре обхвата, раскинувший во все стороны могучие узловатые ветви, покрытые густой зеленой листвой. Совсем молодой, светло-зеленой листвой, словно сейчас только вступала в свои права весна.
— Думаю, это то место, о котором нам говорилось во снах, без всяких сомнений, — нарушил молчание Наромарт. — Саша, в ущелье точка перехода?
Казачонок прислушался к собственным ощущениям.
— Да, и очень близко.
— Что ж, как и предполагалось… Ну что, поворачиваем?
— Вроде, все уже решили, — недовольно проворчал Женька.
— Тогда, вперед.
Эльф хотел забраться в повозку, но Гаяускас остановил его.
— На два слова, Наромарт.
— Пожалуйста.
Когда они отошли на несколько шагов, чтобы остальные не могли слышать разговора, Балис сказал:
— Сегодня утром Вы сильно помогли мне. После того, как я рассказал Вам о сне, мне стало намного легче.
— Мы договорились, что еще вернемся к нашему разговору, — напомнил темный эльф.
— Верно. И мы обязательно к нему вернемся. Но сейчас разговор не обо мне, а о Вас. Может, Вам тоже стоит более активно бороться со своими страхами?
— Что именно Вы предлагаете?
— Мы сейчас попадем в новый мир. Мир, которого не знаем мы, и который не знает нас. Может, Вам стоит войти в него с открытым лицом?
С минуту Наромарт раздумывал, затем произнес:
— Пусть так!
И, решительно откинув капюшон, вернулся к повозке.
За поворотом дорога довольно резко стала клониться вниз. Склон горы слева неожиданно резко оборвался, открылся котлован глубокой впадины. Гаяускас, давно не бывавший в горах, почувствовал себя несколько неуютно. С одной стороны почти отвесная стена, с другой — пропасть, а между ними — дорога шириной каких-то пяток метров. Он соскочил с повозки, чтобы посмотреть, насколько крут склон котловины. Увиденное не сильно вдохновляло: пусть перед ним оказался и не обрыв, но крутизна склона была на глаз градусов шестьдесят, к тому же сам склон представлял из себя осыпь с густо разбросанными по ней крупными валунами. И только метрах на пятистах книзу он становился более пологим и обрастал невысокими сосенками.
— Неприятный склон, — сообщил Балис, забираясь обратно в повозку.
Наромарт что-то ответил на непонятном ему языке.
— Что? — переспросил Гаяускас.
Темный эльф снова что-то сказал, и капитан снова его не понял. Да и не только капитан.
— Ох ты, мы же с Тропы сошли, как же я забыл, — донесся снаружи голос правящего конем казачонка.
— Что забыл, Саша? — с беспокойством спросил Мирон.
— На Тропе все друг друга понимают. А на Гранях — как придется.
— В-весело, — пробормотал Балис. — И как мы теперь будем?
— Нужен системный подход.
Мирон достал из кармана ветровки блокнот и авторучку и принялся расчерчивать небольшую табличку. С интересом наблюдавший за его действиями, Наромарт откуда-то из складок плаща извлек плоскую металлическую коробочку, больше всего напоминавшую своим видом портсигар, и металлическую же тонкую палочку с заостренным концом. И то и другое он протянул их Нижниченко. Открыв створки, Мирон с удивлением обнаружил, что имеет дело с подобием записной книжки: внутренние стороны металлических пластинок были покрыты слоем воска, на котором отчетливо виднелись нацарапанные палочкой значки. Утвердительно кивнув, Мирон вернул предметы черному эльфу и приступил к опросу.
— Сначала попробуем разобраться, кто чего умеет. Кто понимает — отвечайте. Кто говорит по-русски?
Как и ожидалось, ответили все, кроме Наромарта и Анны-Селены.
— Хорошо.
На украiньской мове размовляете?
Все трое мальчишек ответили утвердительно, Гаяускас промолчал.
— Do you speak English?[3] - продолжал Нижниченко.
— Yes, I do, [4] — капитан предположил, что будет единственным собеседником, но к нему присоединился Женька:
— Yes, I can speak English a little.[5]
— А это какой язык? Английский? — поинтересовался Сережка, очередной раз давший волю своему любопытству.
— Именно, — кивнул Мирон.
— Parlez-vous francas?[6]
— Oui, [7] — на сей раз компанию Балису никто не составил.
— Ты и французский знаешь? — изумился Нижниченко.
— Тебе можно, а мне — нельзя?
— Да я кроме этой фразы и "amore" [8] не знаю ничего. Это больше для них, — Мирон кивнул на молчащих Наромарта и Анну-Селену, и продолжил. — Sprechen Sie Deutsch?[9]
— Ja. — снова ответил только Гаяускас.[10]
— Слушай, Бинокль, а ты насколько хорошо владеешь этими языками?
— Шекспира, Дюма и Гете в подлиннике без словаря читать, безусловно, не сяду, но объясниться смогу.
— Круто, — совершенно искренне одобрил Женька.
— Ага, — кивнул Сережка.
— Что тут такого, у господ офицеров знать несколько иностранных языков считалось обычным делом, — с некоторым чувством превосходства сообщил Сашка.
— Традиции царской Армии были несколько… утрачены, — попробовал объяснить Мирон, и тут же поймал себя на мысли, что лучше бы было промолчать.
К счастью, Сашка не стал развивать тему, ограничившись ироничным:
— Да я понимаю…
После чего Мирон продолжил опрос:
— Татарча эйт?[11]
В знании этого языка никто не признался.
— Тогда у меня — все, — грустно сказал Мирон, заполняя минусами очередной столбик. — Балис, твоя очередь.
— Боюсь, шансов мало. Для начала — литовский. Ar jus kalbate lietuviskai?[12]
Молчание.
— Kas te rДДgite eesti keelt?[13]
Молчание.
— Других языков я, можно сказать, не знаю.
— А можно сказать, что ещё кое-что знаешь? — хитро усмехнулся Мирон.
— Ну, воспоминания детства кое-какие остались. Потом еще во Флоте пришлось с итальянским ознакомиться…
— Пробуй все, что можешь. Видишь же, для девочки и эльфа мы языка пока не подобрали.
— Хорошо. Vai jus runajat latviski?[14]
Молчание.
— Czy mowi panove po polsku?[15]
Молчание.
— Parla Italiano?[16]
Молчание.
— Все. Полное и окончательное все, — подвел итог Балис. — Белорусский выучить не сподобился, единственный раз слышал от Олежки Скобелева белорусскую речь только на неделе дружбы народов в седьмом классе: "Сердечно запрошаем подороже и попригоже Белорусси — краине блакитных озер, могутных сосен и щирых, процовитых людей".
И на эту цитату ни Наромарт, ни Анна-Селена не отреагировали.
— Белорусский нам бы вряд ли помог, — грустно улыбнулся Нижниченко. — Те, кто говорят на белорусском, должны хоть немного понимать и русский, и украинский. Так что — здесь нам ловить нечего. Кстати, а что, в Вильнюсе в семидесятых говорили на польском и латышском?
— Сразу видно, что в Прибалтике Вы, товарищ генерал, не работали.
— Не приходилось. А что всё-таки не так?
— Понимаешь, большинство тех, кто не бывал в Прибалтике, рассматривают её как единое целое. Для них каждый прибалт говорит на всех трех языках. А на самом-то деле, всё совсем по-другому. Три замкнутых на себя узких мирка. Каждый говорит на своём языке и не испытывает ни малейшего желания изучать чужой.
— Выходит, что…
— В Вильнюсе, естественно, говорили на литовском и русском.
— Ну а ты откуда взялся, такой нетипичный?
— Из Ленинграда. Я ж тебе рассказывал, когда гостил в Севастополе…
— Это я помню, — улыбнулся Мирон. — Просто интересно стало, если для литовцев говорить на эстонском и латышском настолько нетипично, то почему ты этими языками владеешь?
— Просто у меня в детстве было увлечение — языки учить. У меня же мама — наполовину эстонка. Так что с самого детства — три языка.