Гонитесь, гонитесь за ней, а получаете в награду только смерть и разочарование… И никогда, до скончания веков не прекратит вас гнать по жизни зависть и жадность, гордость и спесь! Здесь, в этом фьорде, тоже когда-то жил такой. Выходил в море отсюда и сюда возвращался зимовать. – Прорицательница вытянула вперед руку с длинными, закручивающимися ногтями. – Однажды он услышал о земле, наполненной золотом и самоцветами, как наши берега камнями. Он решил достичь ее во что бы то ни стало. Слушайте, викинги, о хевдинге Ингольве, которого завистники прозвали Жадным Хевдингом!
Речь старухи полилась, словно волна жара из очага, когда присаживаешься рядом с ним в морозный день. Ее слова проникали в сердце каждого, кто их слышал, и превращались в образы.
Вратко словно воочию увидел перед собой серые волны северного моря, низкое небо, придавленное к земле тяжелыми, комковатыми тучами, и упрямо рвущийся к неведомой земле корабль…
Корпус дреки содрогался, жалобно поскрипывая всякий раз, когда очередная волна догоняла его и ударяла под просмоленный зад. Будто просил роздыху. Но пестрое полотнище паруса жадно ловило стылый ветер, шкоты натянулись струнами лиры сказителя и звенели в такт ударам волн.
– Скоро ли? – Белобрысый крепыш в куртке из дубленой кожи хмуро почесал толстую ляжку. – Уже шесть ден парни без земли.
Тот, к кому он обращался, молчал. Обняв штевень, он глядел на волны, на недосяжную линию окоема, не прикрываясь от оседающих на бороде и одежде соленых капель.
– Знал бы, харчей поболе запас бы… – продолжал тянуть светловолосый, не переставая почесываться.
– Асварда ко мне, – рявкнул, спрыгивая с носовой площадки, вождь. – И живо, трепло!
Он был широк в плечах и налит силой, как бочонок добрым пивом, и не раз на потеху съехавшимся на тинг подлезал под коня и, покраснев лицом, приподнимал. Шуток вождь не понимал и шутить не любил, зато требовал, чтобы его приказы исполнялись без проволочек и в точности. Правая рука предводителя, белоголовый Гейрмунд, отлично это знал.
Асварда, не мешкая, вытащили из-под закрывавшей палубу парусины и, поддерживая под локти, чтоб не поехал носом по палубе, привели к резной волчьей голове.
Взгляд вождя давил, впечатывал в доски палубы, но высокий, тонкий в кости Асвард («муж женовидный», сказал бы скальд) этого, казалось, не замечал.
– Что тебе опять от меня нужно, Ингольв-хевдинг? Я все сказал честно.
– Ты говорил, до острова шесть дней пути под парусом.
– Это так. А разве шестой день уже прошел? – Худое подвижное лицо с тонкими губами выражало полнейшее презрение к столпившимся вокруг могучим воинам.
– Он на исходе.
– Я предупреждал тебя, хевдинг, клад не дастся в руки тому, кто не жаждет его заполучить…
– Я не жажду? – Голос Ингольва взмыл над грохотом волн и пением снастей. – Да я жажду его так, как не жаждал ни одной жены! Больше жизни и воинских побед! Во имя Нифльхеля, [31] как же надоело копить медяк к медяку, впроголодь держать дружину…
– Земля! – Звонкий выкрик дозорного, Раги Подкидыша, проторчавшего на верхушке мачты уже полдня, заставил всех встрепенуться и повернуть головы в указанном иззябшей рукой направлении.
Там, за чередой серо-зеленых, маслянисто поблескивающих волн, виднелась тонехонькая темная полоска. Суша.
– Ну, что я говорил? – самодовольно улыбнулся Асвард, буравя хевдинга холодным взглядом неподвижных бесцветных глаз.
Однако его уже никто не слушал.
– Парус убрать! Весла на воду!
Двенадцать пар славных ясеневых весел ударили разом, дружно вспенив скользкую спину поля китов. Дреки заскрипел протяжно, по-стариковски, разворачиваясь влево по ходу. Выровнялся и помчался, послушный слаженным движениям викингов, к проступавшей все яснее и яснее незнакомой земле.