История Рима от основания Города - Тит Ливий 19 стр.


Какой бы точки зрения в этом вопросе не придерживаться, здесь, однако, совершенно отчетливо предстает интересующая нас сторона дела: важно не то, что каждый из протагонистов окружен плотной группой родственников, друзей и зависимых лиц, и даже не те социально-политические силы, которые за ними стоят, а готовность к любым махинациям ради выгоды своей группы и поражения соперничающей без помышления о том, как это скажется на интересах государства 77 . Частным, но подчас решающим следствием микрогрупповой структуры римского общества было также выдвижение на руководящие должности не на основе таланта человека или его права занимать эти должности, а на основе клановых связей. Обстоятельство это совершенно очевидно, оно было детально и многократно проанализировано историками нового времени, и вряд ли есть необходимость подтверждать его примерами 78 .

Очень многие обстоятельства и события, подтверждающие все здесь сказанное, у Ливия описаны, но описаны с той же постоянной его целью – показать, что подобные эпизоды существуют, но в высшем смысле несущественны, могут окрасить поверхность римской истории, но не изменить ее направление и смысл, ее величественное течение и общенародный характер.

Благочестие римлян, как мы видели, было неотделимо от их патриотизма и выражалось прежде всего в их убеждении в нераздельности религии и государства. Положение это приводило к распространению политических распрей на сферу религии и к использованию народной веры в обряды и знамения в интересах борющихся клик. Борьба патрициев и плебеев в первые века существования Республики, подрывавшая единство общины и делавшая его скорее целью и упованием, нежели повседневной реальностью, целиком захватывала сферу религии в ее самой важной, самой чувствительной для римлян части – в определении и толковании воли богов. Истолкование знамений, действительных на долгий срок (авгурий) или определявших поведение римлян в данной ситуации (ауспиций), на протяжении нескольких веков было монополией патрициев. Но без проведения авгурий и ауспиций, без благоприятного их исхода нельзя было предпринимать практически ни одного государственного действия, правового, политического или военного. Поэтому созыв народных собраний, санкция на отправление магистратами своих обязанностей, сооружение и освящение храмов, общественных зданий, водопроводов, объявление войны или заключение мира, принятие сражения или уклонение от него, проведение игр находились в руках патрициев. «Мудрая уверенность в том, что всем руководит и управляет воля богов» становилась мощным оружием одной части общества, направленным против другой его части.

Плебеи, естественно, не мирились с этим положением, вынуждали патрициев к одной уступке за другой, пока наконец в 300 г. не был сделан решительный шаг и по закону, проведенному народными трибунами братьями Огульниями, жреческие коллегии не стали пополняться также и плебеями. События, связанные с принятием Огульниева закона, Ливий описывает в своей обычной манере: сначала бранит трибунов, которые покусились на сплоченность гражданского коллектива, «начав распрю меж первых людей государства из патрициев и плебеев, во всем выискивая повод обвинить отцов-сенаторов перед простым народом» (X, 6, 3—4); потом приводит аргументы, разоблачающие высокомерие патрициев, также идущее во вред общине, и кончает тем, что «закон был принят при всеобщем одобрении» (X, 9, 2). В ходе дальнейшего рассказа как-то проскальзывает мимо внимания, что «общее одобрение» никак не означало ликвидацию конфликта, и раскол общины на религиозной почве продолжал существовать в полной мере (см.: X, 23, 1—10). Неизвестно, нашла ли отражение в одной из несохранившихся книг Ливия попытка народного трибуна 145 г.

Гая Лициния Красса добиться дальнейшей демократизации религиозной жизни общины и провести закон о пополнении жреческих коллегий не традиционным способом – путем кооптации, а всенародным голосованием, но на продолжающиеся гражданские распри, источником которых являлась по-прежнему религиозная организация общины, этот законопроект и провал его сенаторами указывает с полной определенностью 79 .

Поскольку ни одно важное государственное мероприятие не могло быть осуществлено без одобрения богов, одобрение же это (или неодобрение) выявлялось на основе обрядов и гаданий, то, следовательно, малейшее нарушение в их проведении становилось достаточной причиной для отказа от запланированного решения, или, если оно уже принято, для его отмены. Ливий чаще всего видит здесь проявление благочестивой богобоязненности римлян и соответственно описывает подобные эпизоды. В общественной жизни римского государства, однако, и в этих случаях сплошь да рядом обнаруживаются мотивы совсем другого рода. В качестве подтверждения и иллюстрации можно было бы привести эпизод с городом Капуей, который рассчитывал на помощь римлян: римляне сначала в ней отказали, сославшись на религиозные мотивы, а когда капуанцы передали им свой город во владение, забыли о благочестивых причинах своего первоначального отказа и отстояли город от нападавших на него своих союзников-самнитов (VII, 31—36). Более ярким и убедительным, однако, является один из эпизодов, связанных все с той же враждой Катона Цензория и Сципиона Африканского, – эпизодом тем более убедительным, что оба они слыли образцовыми римлянами и поведение каждого из них выражало общенародное представление о правильном и должном. Тразименский разгром 217 г. был официально признан следствием «пренебрежения к обрядам и ауспициям» (XXII, 9, 7), и потому претор Корнелий Маммула принес от имени сената и народа обет провести по окончании войны совершенно необычную искупительную церемонию – так называемую Весну Священную, в ходе которой в жертву полагалось принести все, что родилось весной данного года. Прошло 20 лет, Рим торжествовал полную победу, и жрецы-понтифики назначили проведение обещанной некогда Весны Священной на 195 г., т.е. в консульство Марка Порция Катона и его друга и покровителя Луция Валерия Флакка, когда церемония и была проведена (XXXIV, 44, 2). На следующий год консулами стали Публий Сципион Африканский и Тиберий Семпроний Лонг, и тогда великий понтифик Публий Лициний Красс Дивит неожиданно выступил с сенсационным заявлением о том, что Весна Священная в консульство Катона была проведена «неправильно» (что означало: с нарушением обрядов) и потому должна быть устроена наново; сперва коллегия понтификов, затем сенат с ним согласились и постановили провести Весну Священную еще раз. Дальнейший ход событий, характер людей, в них участвовавших, и отношений между ними недвусмысленно выявляют отношение римлян к обрядам и изъявлениям божественной воли.

Опротестовавший «катоновскую» Весну Священную Лициний Красс был великим понтификом с 212 г., когда эту должность вручило ему народное собрание, руководимое Марком Корнелием Цетегом, родственником Сципионов. В том же 194 г., т.е. в консульство Публия Африканского, были перевыборы цензоров. Одним из них стал племянник только что упомянутого Марка Корнелия Цетега Гай, другим – Секст Элий Пет, брат Публия Пета – децемвира по наделению землей ветеранов Сципиона. Первое, что сделали новые цензоры, – назначали Публия Африканского «принцепсом сената», и первое, что сделал новый «принцепс», – потребовал отмены распоряжений, отданных Катоном в предыдущем году в Испании, где тот вел войну в качестве консула 80 . Сенат требования принцепса не удовлетворил, но, занимая почти все ключевые позиции в управлении государством, группировка Сципиона сумела нанести своему давнему врагу едва ли не еще более чувствительный удар.

Назад Дальше