Нумидиец заранее представлял себе величественную внешность Сципиона и заранее ею восхищался, но то, что открылось его глазам, превзошло и превысило все ожидания. Не столько высотою роста и статностью отличался Сципион, сколько внутренней величавостью, проглядывавшей в каждом движении, взгляде и слове. Вдобавок его очень красили длинные волосы и строгий воинский убор; он находился тогда в расцвете лет и сил, а выздоровление после недуга как бы придало его сияющей молодости новый блеск и совершенство.
Прежде всего Масинисса поблагодарил Сципиона за освобождение племянника.
– С того самого дня, – продолжал он, – я ищу случая увидеться с тобою, и наконец-то бессмертные боги даровали мне счастливый этот случай. Я готов служить тебе и римскому народу так преданно, как не служил еще ни один иноземец. Но в Испании возможностей для этого несравненно меньше, чем в Африке, где я родился и вырос, где ждет меня, как я надеюсь, царская власть и отцовский престол. Пусть только римляне назначат тебе провинцией Африку – будь уверен: Карфаген долго не устоит.
Был доволен и Сципион: он сразу угадал в Масиниссе высокую и храбрую душу, а кроме того, нумидийцы составляли главное ядро вражеской конницы. Обменявшись клятвами верности, тайные союзники расстались, и Масинисса возвратился в Гадес, опустошив, с согласия римлян, близлежащие поля, чтобы оправдаться перед Магоном.
Осень в Испании и в Риме.
Магон между тем уже собирался покинуть Гадес – в уверенности, что Испания потеряна окончательно и безвозвратно, – как вдруг из Карфагена прибыло сенатское распоряжение переправиться со всем флотом в Италию, навербовать как можно больше галлов и лигурийцев и соединиться с Ганнибалом. Магон пустился в плавание, но, проходя мимо Нового Карфагена, не смог удержаться от искушения и напал на город. Удача не улыбнулась пунийцам: они бежали, потеряв убитыми до тысячи воинов. Потери вынудили Магона вернуться в Гадес, но ворота оказались запертыми, и единственное, что удалось карфагенскому вождю, – это выманить за стену для переговоров городских правителей. Все они были засечены розгами до полусмерти, а потом распяты на крестах. И как только пунийцы отчалили, Гадес отрядил к Сципиону посольство и сдался римлянам.
Карфагеняне поплыли к Балеарским островам. Островов этих два. Больший и более многолюдный из них имеет удобную гавань, где Магон и предполагал поставить на зиму свой флот – осень уже близилась к концу, – но был встречен градом камней, до того частым, что, так и не пристав к берегу, повернул назад. Праща и теперь чуть ли не единственное оружие балеарцев, зато нет в мире народа, который владел бы ею искуснее. Меньший остров покорился без боя. Здесь Магон набрал две тысячи наемников и до начала зимней непогоды успел перебросить их за море, в Карфаген.
Примерно тою же порой, поздней осенью, в Рим из Испании прибыл Публий Корнелий Сципион. Он выступил перед сенатом и рассказал о своих битвах, трудах и успехах, а затем внес в казну не меньше восьми тысяч килограммов серебра.
Весь город только и говорил, что о подвигах и небывалом военном счастье Сципиона, и он был единогласно избран в консулы. На консульские выборы сошлось больше народу, чем в любой из предыдущих годов войны: граждане стекались со всей Италии, чтобы хоть издали, хоть краем глаза взглянуть на Публия Сципиона. Дом его постоянно окружала толпа, несметная толпа теснилась и на Капитолии в день, когда он приносил жертву Юпитеру – сто быков, обещанных богу еще перед отъездом в Испанию.
Товарищем Сципиона по должности римский народ назначил Публия Лициния Красса.
Четырнадцатый год войны – от основания Рима 549 (205 до н. э.
)
На Форуме, на улицах, в частных домах – повсюду в Риме шла молва, что Сципион должен отправиться в Африку и завершить войну на земле врага. То же говорил и сам Публий Корнелий, говорил громко, во всеуслышание, добавляя, что, если сенат этому воспротивится, он обратится прямо к Народному собранию и запретом сената пренебрежет: сенат не должен и не вправе помешать народу достигнуть победы, давно желанной и уже совсем близкой.
Спор молодости со старостью: быть ли Африке театром войны?
Такие речи нового консула старейшие и наиболее влиятельные сенаторы считали прямым покушением на свои права, но, боясь народа или желая ему угодить, вслух не высказывались.
Только Квинт Фабий Максим при первом же удобном случае нарушил всеобщее опасливое молчание.
– Я знаю, господа сенаторы, – начал он, – что многим среди вас вопрос о провинции Африке и о том, кому она достанется, представляется решенным. Но ведь, сколько мне известно, ни сенат, ни народ еще не постановили, чтобы Африке в нынешнем году быть театром войны, а если я заблуждаюсь и все уже решено, тогда наш консул просто издевается над нами.
Да, я против похода в Африку и заявляю это открыто, несмотря на укоры, которые непременно услышу. Во-первых, мне припомнят всегдашнюю мою медлительность – и, уж конечно, люди молодые не упустят случая обозвать меня трусом и ленивцем, – а во-вторых, меня упрекнут в зависти к растущей изо дня в день славе нашего замечательного консула.
Но возьмите в рассуждение если не натуру мою и не бесчисленные почести, которыми я обременен и пресыщен, то хотя бы мои годы. Мне ли, старику, после пяти консульств соперничать с юношей моложе моего сына? Мне ли, утомленному не только битвами и победами, но и самою жизнью, оспаривать у него провинцию Африку?
Я всегда ставил благо государства выше собственной славы и, не колеблясь, поставлю выше твоей, Публий Корнелий. ВЬрочем, сегодня нужды в этом нет: изгнать из Италии Ганнибала, который держит нас в страхе вот уже четырнадцатый год, – это ли не великий подвиг?
Ты утверждаешь, что, переправившись в Африку, уведешь за собою и Ганнибала, – к чему такие хитрые уловки, чтобы встретиться с врагом, почему бы не напасть на него сразу? Ты стремишься к высочайшей цели – ты хочешь положить конец Второй Пунической войне. Прекрасно! Но сперва надо защитить свое, а потом захватывать чужое, сперва водворить мир в Италии, а потом сеять войну в Африке! А подумал ли ты о том, какими опасностями грозит Риму твой непомерно дерзкий замысел? Боги да сохранят и избавят нас от такой беды, но что будет, если Ганнибал разобьет Публия Красса, – как дозовемся мы тогда из-за моря Публия Сципиона? Я не склонен преуменьшать твои достижения и успехи, но Испания – ничто по сравнению с Африкой, где нет ни единой гавани, открытой для нашего флота, ни единого дружественного нам народа, города или царя. Уж не готов ли ты поверить нумидийцам? Разумеется, и Сифак и Масинисса хотели бы занять место карфагенян и владычествовать над Африкою, но любой чужеземной власти они предпочтут карфагенскую и против римлян поднимутся все сообща, забыв о прежних раздорах.
Да и пунийцы будут защищать свою землю, храмы своих богов, могилы отцов и дедов, свои алтари и очаги, жен своих и детей далеко не так вяло и робко, как защищали Испанию, и Ганнибал в Африке – ежели ты на самом деле выманишь его из Италии – будет куда сильнее и страшнее, чем теперь в Бруттии.
Публий Корнелий Сципион поставлен консулом не для того, чтобы тешить свое честолюбие, а чтобы служить общему делу, войско римское набрано для того, чтобы охранять город Рим и Италию, – вот мое мнение.
Сципион тут же поднялся и ответил Фабию – не дерзко и не резко, но с чрезвычайною твердостью, решимостью и откровенностью.