Против Племиния рвались свидетельствовать все, задевать Сципиона не желал никто, не столько в надежде на его признательность и дружбу, сколько опасаясь вражды такого могущественного человека. К тому же, говорили локрийцы, прямой вины за их страдания на нем нет, он только был равнодушен и безучастен к этим страданиям.
Такой ответ очень обрадовал Помпония, избавив его от тягостной необходимости открывать следствие против Сципиона. Отослав в Рим Племиния и главных его сообщников, он отправился в Сиракузы, чтобы собственными глазами увидеть, насколько соответствуют истине слухи о недостойном образе жизни командующего и о распущенности войска.
Очиститься от наветов Сципион решил не словами, а делом. Он собрал в Сиракузы все войско, а весь флот изготовил к плаванию. Назавтра после прибытия претора с советниками он показал им пехотные учения, и суда в гавани разыграли примерный морской бой. Потом посланцев сената повели по оружейным мастерским и хлебным амбарам, и они были в восторге от всего, что увидели, и не скрыли своего восхищения ни от Сципиона, ни позднее, в Риме, от сената. Сенат постановил, чтобы Сципион не откладывал надолго высадку в Африке, но воспользовался бы первым же благоприятным для этого стечением обстоятельств.
Измена Сифака и ее неожиданные последствия.
Сенатское постановление пришлось весьма кстати: обстоятельства складывались так, что медлить с высадкой действительно было нельзя. Дело в том, что карфагенянам удалось восстановить дружбу с царем Сифаком, на верность которого всего больше полагался римский полководец. Гасдрубала, сына Гисгона, связывали с Сифаком обязательства взаимного гостеприимства. (Как Гасдрубал, возвращаясь из Испании, оказался гостем царя впервые и как в царском доме он встретился со Сципионом, уже рассказывалось раньше.) Эти узы Гасдрубал надумал укрепить и предложил нумидийцу в жены свою дочь. Сифак согласился: он слышал стороною, что Софониба, дочь Гасдрубала, очень красива, а среди варваров нет племени более чувствительного к женской красоте, чем нумидийцы. Под шум свадебных торжеств к частному союзу прибавили и общий, государственный: Сифак и карфагеняне обменялись клятвами, что впредь и друзья, и враги будут у них общие.
Но Гасдрубал помнил, что и римлянам Сифак давал такую же самую клятву. Действуя исподтишка, с помощью Софонибы, которую царь полюбил безумной, неистовою любовью, он убедил нумидийца отправить в Сицилию посольство и предупредить Сципиона, чтобы тот не рассчитывал на прежние его обещания и лучше держался бы вдали от Африки, а иначе, мол, придется ему, Сифаку, поднять оружие в защиту своей супруги, дочери карфагенского гражданина, в защиту африканской земли – общего отечества пунийцев и нумидийцев.
Сципион написал ответ, призывая царя одуматься, и поскорее отпустил послов, чтобы цель их приезда не сделалась известна войску. Но нумидийцев видели на городских улицах, видели и подле квартиры главнокомандующего, среди солдат пошли тревожные толки, и Сципион понял, что, скрывая правду, он только помогает ей обнаружиться. И он идет на дерзкий, ничем не прикрытый обман – объявляет на сходке, что Сифак устал ждать и грозит изменою, если римляне не высадятся в самое ближайшее время.
– Впрочем, все готово и у нас, – закончил Сципион, – и потому вот мое решение: весь флот, боевой и грузовой, я сегодня же отправляю из Сиракуз в Лилибей, туда же выступит завтра вся пехота и вся конница, и с помощью богов мы начинаем переправу!
И вскоре все корабли и все воины, сколько ни было их в Сицилии, собрались в Лилибее, и город не мог вместить бесчисленного множества людей, а гавань – судов, и все горели таким желанием попасть за море, словно не на войну их везли, а за наградами и почетными дарами.
Но среди многих легионов Сципион выбрал только два, и оба состояли из воинов, уцелевших после разгрома под Каннами. Сципион относился к ним без всякого презрения, напротив – с искренним сочувствием, сознавая, что позорное и нескончаемое свое наказание они терпят незаслуженно, ибо отнюдь не их трусость была причиною катастрофы. Вдобавок едва ли кто в целом войске мог сравниться с ним боевым опытом и умением. Сципион устроил каннским легионам самый придирчивый смотр, и всякого, кто не внушал ему безусловного доверия силою своих рук, проворством ног и крепостью сложения, исключал, а взамен исключенных поставил добровольцев, которых привез с собою из Италии год назад.
Сколько всего войска (считая и вспомогательные отряды союзников) переправил в Африку Сципион, никто в точности не знает, но численность флота известна: сорок боевых судов и четыреста грузовых. Посадка и погрузка закончились быстро и в строгом порядке; воды и провианта взяли на полтора месяца, вареной пищи – на полмесяца. Когда же все матросы и солдаты заняли свое место на борту, командующий разослал по судам приказ, чтобы с каждого корабля на городскую площадь явились начальник, кормчий и по два воина. Через них были переданы последние распоряжения перед отплытием: солдатам хранить образцовую тишину и спокойствие, не слоняться попусту, не затевать ссор и драк, чтобы моряки могли исполнять свои обязанности беспрепятственно; морякам помнить, что средину строя займут грузовые суда, справа их прикроют двадцать боевых под начальством самого Сципиона и его брата Луция, слева – еще двадцать под начальством Гая Лелия и квестора Марка Порция Катбна; ночами на грузовых судах поднимать по одному фонарю, на боевых – по два, корабль же командующего будут отличать от всех прочих три сигнальных огня.
На другой день флот снялся с якоря. Проводить его пришли не только все жители Лилибея, но и посланцы всех сицилийских городов во главе с претором Марком Помпо-нием, наместником острова, пришли и легионеры, которые оставались в Сицилии. Прекрасным и грозным было это зрелище – громадное скопление судов на воде и громадная толпа людей на берегу. Глашатай потребовал молчания, и, когда все умолкли, Сципион произнес молитву и, по старинному обычаю, бросил в море внутренности жертвенного животного. Прозвучала труба; корабли двинулись к выходу из гавани.
Высадка в Африке.
Дул свежий попутный ветер, и земля быстро исчезла из виду. К полудню опустился густой туман, и ветер ослабел. Туман рассеялся только наутро, ветер снова усилился, корабли побежали шибче, и вот уж показался африканский берег. Кормчий доложил Сципиону, что в восьми километрах-от них есть залив, где мог бы поместиться весь римский флот. Но командующий велел искать другую гавань, удобнее и ближе к Карфагену, и плавание продолжалось. Примерно в тот же час, что накануне, опять сгустился туман; он закрыл землю и заставил улечься ветер. До ночи шли на веслах, потом остановились и бросили якоря, чтобы не столкнуться в непроницаемой мгле, сквозь которую не просвечивали даже сигнальные огни на мачтах. Наконец поднялось солнце и разогнало туман.
– Как называется этот мыс? спросил кормчего Сципион, указывая на ближайший выступ берега.
– Красивый», если перевести с местного наречия на наш язык, – ответил кормчий.
– Это добрый знак от богов, – промолвил командующий. – Туда и веди.
Римляне разбили лагерь над морем, и, хотя боевые действия еще не начинались, невиданное до тех пор смятение охватило поля, деревни и города. По всем дорогам потянулись вереницы людей, везли женщин с малыми детьми, гнали скот, – казалось, будто вся Африка вдруг снялась с места. Беженцы искали пристанища и защиты за городскими укреплениями, сея ужас и там.