Он побледнел от гнева, и все щербинки у него на лице стали еще заметнее. - Ты погнался за "Юнкерсом", а его застрелили. Не бывает таких случаев, когда можно оставить ведущего! Не бывает!
- Я сбил "Юнкерс", - повторил горбоносый упрямо и обернулся.
Он, видимо, уже очень много раз повторял эту единственную фразу.
Рассохин ударил веснушчатым кулаком по столу. Он хотел крикнуть, но бешенство перехватило ему горло, и он почти прошептал:
- Пошел вон!
Горбоносый свернул свой кожаный шлем в жгут и вышел из комнаты, протискавшись между Кабанковым и Луниным.
- Капитан, - сказал Кабанков, видимо страдавший, что всё это происходило при постороннем человеке. - К вам прибыл товарищ майор из дивизии.
Рассохин, жмурясь от света лампы, глянул в дверь и тут только увидел Лунина. Заметив майорские нашивки у него на рукавах, он неторопливо встал со стула и оказался человеком среднего роста, очень плотным, широким. Он глядел на Лунина с тем же выражением бешенства, с каким только что глядел на горбоносого.
- Явился в ваше распоряжение, товарищ капитан, - сказал Лунин, вытягиваясь и поднося руку к фуражке.
Рассохин не сразу понял и долго рассматривал сопроводительную бумажку, выданную Лунину в штабе дивизии. Наконец догадался и сел. Лунин снял фуражку и вытер платком вспотевший лоб.
- Вы летчик? - спросил Рассохин, разглядывая лысеющую голову Лунина и всю его несколько грузную фигуру.
- Летчик, - ответил Лунин.
Глаза Рассохина сузились и стали насмешливыми:
- Из гражданской авиации?
- Из гражданской.
- На истребителях летали?
- Очень мало. В запасном полку.
- В бою были?
- Не приходилось.
О своем участии в гражданской войне Лунин поминать не собирался.
- Так вас к нам на пополнение? - спросил Рассохин уже совсем издевательски. - Вместо Никритина?
Лунин молчал.
- Почему же вас одного? - продолжал Рассохин. - Нас осталось пять человек. Они вам об этом не говорили?
Лунин молчал.
Рассохин тоже замолчал и задумался. И вдруг сказал совсем по-иному, спокойно и без всякой насмешки:
- Дадим товарищу майору самолет Никритина. А, Кабанок?
- Другого нет, - сказал Кабанков.
- Байсеитов! - крикнул Рассохин.
Горбоносый летчик вошел в комнату, вытянулся и уставился на Рассохина черными упрямыми глазами.
- Вот майор Лунин будет летать на самолете Никритина, - сказал ему Рассохин. - Но я тебя ему не дам! Ты его погубишь. Ты, Бййсеитов, всякого погубишь! Я тебя никому не дам, я тебя себе возьму. Ты будешь моим ведомым вместо Серова.
Байсеитов ничего не сказал и только посмотрел себе через плечо, как будто искал кого-то у себя за спиной.
- А вам, майор, я, так и быть, отдам Серова, - продолжал Рассохин. Он мой ведомый с первого дня войны и ни разу меня не подвел. - Голос Рассохина стал мягким. - Серов!
Вошел один из тех летчиков, которые слушали за дверью,- тот, что постарше, сутуловатый. Он казался неуклюжим в своих огромных мохнатых унтах.
- Ну, Коля, мы с тобой расстаемся, - сказал Рассохин. - Теперь твоим ведущим будет майор Лунин. Он прибыл к нам командиром звена, на место Никритина.
- Есть, товарищ капитан, - сказал Серов.
Видно было, что он огорчен. Но, вероятно, он не хотел обидеть Лунина и вдруг улыбнулся ему доброй улыбкой.
- Ужинать, - сказал Рассохин, посмотрев на часы.
В столовую пошли вчетвером: Лунин, Серов, Байсеитов и младший лейтенант Чепелкин - тот молодой летчик с девичьими щеками, который расспрашивал Кабанкова, сколько минут прожил Никритин после посадки. Байсеитов шел немного в стороне от остальных и вдруг запел с легким кавказским акцентом:
Иль погибнем мы со славой,
иль покажем чудеса!..
Он всё еще внутренне хорохорился и, видимо, ожидал, что товарищи с ним заговорят. Но все молчали, замолчал и он. Через каждые несколько шагов он поворачивал голову и глядел назад.
Лунин нес свой чемодан и ни с кем не заговаривал. Он понимал, что все они думают о погибшем. Один только Серов искоса поглядывал на него.
- Извините, товарищ майор,- спросил он наконец,- вы тот известный летчик Лунин?
Лунин никогда не считал себя известным и решил, что Серов принял его за кого-то другого.
Серов смутился, но всё-таки неуверенным голосом назвал один перелет, еще конца двадцатых годов, и спросил, не участвовал ли в нем Лунин. Лунин подтвердил, что участвовал.
- Ну, вот видите, я же сказал, что это вы! - воскликнул Серов обрадованно. - Никакого другого Лунина нет. Я многих ваших учеников встречал. Вы тот самый известный Лунин.
Возле столовой их обогнал Рассохин. Он очень спешил. Но, поровнявшись с Луниным, спросил:
- Вы вологодский, майор?
- Вологодский.
- Я сразу узнал. С первого слова. И я вологодский. Земляки.
- Я тоже сразу узнал, - сказал Лунин.
Рассохин опять улыбнулся, прибавил шагу и убежал от них. Он, видимо, хотел смягчить резкость, с которой встретил Лунина. Но глаза его попрежнему были насмешливы.
Столовую они называли по-морскому - камбуз. Этот камбуз находился в маленькой дачке с кривыми березками перед верандой, белевшими во тьме. Внутри окна были затемнены синей бумагой, сияла керосиновая лампа, освещая два небольших стола, стоявших в виде буквы Т. Накрыто было на шесть человек. Байсеитов, Чепелкин и Серов уверенно сели на свои места - в самом конце.
- Хильда! - крикнул Чепелкин. - Поскорей!
Лунин колебался, не зная, какое из свободных мест нужно занять. Серов указал ему стул между собой и Байсеитовым. Хильда, девушка-эстонка, маленькая, с беленьким милым личиком, как у куклы, внесла поднос с
тарелками. Полк первые месяцы войны провел в Эстонии и вывез ее оттуда.
Она остановилась в дверях, смотря на Лунина, сидевшего между Байсеитовым и Серовым. В глазах ее был ужас.
- Лейтенанта Никритина не будет? - спросила она.
Серов отвернулся.
- Не будет, - ответил Чепелкин угрюмо.
Слезы побежали у нее по лицу, и она не могла их вытереть, потому что руки ее были заняты. Она поставила поднос на край стола, закрыла лицо фартуком и убежала на кухню. Но через минуту она вернулась, умытая, спокойная, и поставила перед каждым тарелку мяса с рисом.
Ели молча все, кроме Байсеитова, который, ни к кому в отдельности не обращаясь, всё пытался завести разговор.
- Ничего нет лучше вольной охоты! - говорил он, блестя глазами. - На охоте сам себе господин. Почему нас теперь не пускают на охоту? Эх, поохотился я на немцев в Эстонии! Немецкие мотоциклисты едут цепочкой по дороге из Пярну в Таллин. Я выскакиваю из-за леса, пикирую, бью по передним. Передние валятся, загораживают дорогу, задние налетают на передних, валятся тоже. Каша! Я бью прямо в кашу!..
Он захохотал, потом обернулся и посмотрел, нет ли кого-нибудь у него за спиной. Все молчали, и он продолжал:
- Легковые машины! Люблю гоняться за легковыми машинами. В легковой машине едет какой-нибудь начальник. Гоняешься за ней, бьешь в нее - она вся как решето. Переворачивается вверх колесами. Хорошая охота!
Он опять захохотал, опять посмотрел через плечо. Никто не сказал ни слова. Он встал, оставив почти всё в тарелке, надел шлем и вышел. В дверях он столкнулся с Кабанковым. Они молча пропустили друг друга. Кабанков сел на свое место - рядом с пустым стулом Рассохина. Он был так мал ростом, что ноги его не доставали до пола.
- Хильда! - крикнул он. - Давай, пожалуйста!
Он подогнул под себя правую ногу и сел на нее. Сидя на ноге, он казался выше. Хильда принесла ему тарелку с мясом и взяла тарелку Байсеитова.
- Байсеитов ничего не ел? - спросил Кабанков, торопливо глотая.
- Ничего, - ответил Чепелкин. - Он нам рассказывал, как он любит вольную охоту.
- Вольную охоту всякий любит, - сказал Кабанков.