— Я сам видел, там баба! — возбужденно выкрикивал один, с толстой веселой мордой. — Франсуа сказал, что тут часто бегают бабы. Они бегают к этим мазилам. Эта была совсем тихая, как мышь, я таких люблю. Франсуа прав, согласитесь, он прав. У него отняли негритянку, пусть нашей станет хотя бы мышь. Зачем пачкунам бабы?
— Это твои приятели? — спросил Семен.
Черноволосый печально покачал головой.
— К кому они ломятся?
— Ко мне.
— А почему ты не скинешь штаны, браток, и не покажешь им то, чего они заслуживают?
Черноволосый печально пожал плечами.
Уже третий раз за день Семен пустил в ход кулаки.
— Я могу одним средним пальцем поднимать сто восемьдесят килограммов, — весело сообщил он восхищенной консьержке, выкинув из «Улья» последнего мясника.
— Это настоящая слава, — понимающе ответила консьержка. — Входите. Вам у нас понравится, моряк. Мясники часто приходят бить наших пчелок, у вас еще не раз будет возможность развлечься. Дэдо! — закричала она черноволосому, заставив сердце Семена радостно вздрогнуть. — Откуда приехал твой друг?
— Из Японии, — сообщил Семен.
— Из самой Японии? — удивился черноволосый. — Это далеко. Я думал, что ты румын.
— Учти, если ты тот Дэдо, которого я ищу, то я приехал бить именно тебя.
— За что? — быстро и с большим любопытством спросила консьержка. — Дэдо, вот тебе семь сантимов, я хочу услышать, почему бить тебя приезжают даже из Японии.
— Где Жанна?
Дэдо, не оборачиваясь, кивнул.
Какая-то мегера с распущенными волосами и в од. ной ночной рубашке (правда, в чулках) приотворила дверь, в которую несколько минут назад ломились мясники (они здорово ошиблись насчет тихой мыши), и заорала:
— Ты пьян, Дэдо? Ты опять пьян? Ты скормил похлебку ослице? Твои гориллы поломали дверь?
— Они хотели тебя изнасиловать.
— Зачем же ты остановил их? Разве ты спишь со мной?
— Это Жанна? — тихо спросил Семен.
— Ну да, моряк.
Мегера перевела жадный взгляд на Семена и подмигнула ему.
Конечно, она его не узнала. Но она увидела пакет с вином и закусками и профессионально подмигнула неизвестному моряку. Несомненно, это была улыбка Жанны, хотя жизнь здорово потрепала маленькую сладкую суку. Втащив мужчин в комнату, она одним махом опустошила половину бутылки и закричала:
— О-ла-ла! Теперь танцевать!
Сбросив с плеч застиранную ночную рубашку, поддерживая ее руками, голая до пояса, пьяная, она трясла наполовину пустыми грудями и, прихрамывая, шла по кругу. Счастливый Дэдо, громко смеясь, швырнул на пол недопитую бутылку и пошел вокруг Жанны. Бутылка попала на каменную голову, валявшуюся в углу, и разбилась. Грязно выругавшись, мегера (по имени Жанна) упала на пол и начала слизывать вино с камня, сплевывая на пол мелкие осколки стекла. Семену показалось, что одна нога у нее деревянная.
Потом Жанна поднялась.
Глаза у нее хищно сверкали.
Отвернувшись, она завернула полу ночной рубашки и вытащила из-под чулка купюру. Непонятно, кому она сунула деньги, но скоро все в мастерской гудело от мужских голосов. Горело сразу семь свечей. Их неровный свет таинственно падал на валявшуюся на полу каменную голову с отколовшимся носом.
— Ничего. Что он откололся, я не жалею, — с удовольствием пояснил Дэдо Семену. — Это совсем неудавшаяся вещь (Он так и сказал — la chose). Я все равно не хотел заканчивать эту вещь.
— А почему у нее один глаз, браток?
— А потому, что когда ты смотришь на мир одним глазом, другим ты непременно смотришь в себя. Понимаешь, моряк? Я хочу вернуться в Ливорно, я там родился. Там, в Ливорно, я всегда гляжу в себя одним глазом. Ты знаешь, что я родился под знаком Скорпиона?
Кто-то запел.
Кто-то упал на плетеное кресло и вместе с ним опрокинулся на пол, кто-то упал удачнее — на низкую лежанку.
Пахло потом, чадили свечи, с боен Божирар тошнотворно несло кровью. Под ногами хрустело битое стекло.
— Смотрите, какое красивое у меня тело! — кричала, беснуясь, Жанна.
Кто-то неистово блевал в медный тазик. Это рассердило Дэдо.
— Прекрати, — попросил он, — это тазик для умывания! — но тазик у несчастного не отнял.
Несколько рисунков, приколотых к стене, покачивались от движения душного воздуха. Женщин, изображенных на картинах, Дэдо рассматривал, наверное, сквозь горлышко бутылки, иначе они не получились бы на бумаге такими искривленными.
Кто-то сходил за вином.
Прошла ночь.
Прошло раннее утро и прошел длинный нелепый день.
К вечеру следующего дня Семен проснулся оттого, что над ним стоял совсем голый Дэдо.
— Чего тебе, браток?
— Купи у меня чемодан.
— Зачем мне твой чемодан, браток?
— Это очень хороший чемодан.
— Но зачем он мне нужен?
— Разве мы можем знать, в чем действительно нуждаемся?
— Тогда тем более, браток. Зачем мне покупать чемодан, если я даже не знаю, нуждаюсь ли я в нем?
— Но мне нужно три франка.
— Как ты можешь это знать? — удивился Семен в контексте беседы.
— Знаю, потому что хочу угостить тебя вином.
— Где моя одежда?
— Жанна, где одежда моряка?
Только сейчас Семен обнаружил, что лежит на полу совсем голый. Как в Цусимском проливе. Под ним был подстелен затасканный русский полушубок, несомненно привезенный Жанной из Японии. Потом он увидел саму Жанну, легкомысленно приподнявшуюся над лежанкой:
— Он сам выкинул свою одежду в окно. Сходи в сад, она, наверное, валяется под окном.
Дэдо вышел.
— Ты откуда, моряк?
Он ответил, хотя прекрасно знал, что ответ не имеет никакого значения.
Он терпеливо дождался Дэдо и извлек из тайника куртки последние пятьдесят франков.
— Дэдо, я знаю, чем мы будем теперь угощать моряка! — сварливо, но весело заявила Жанна, бесстыдно поднимаясь с лежанки.
Теперь Семен отчетливо увидел то, чему пытался не верить: левая нога Жанны почти по колено была деревянная. Накинув на себя какое-то слишком уж просторное, можно сказать, бесформенное платье, Жанна кокетливо подмигнула мужчинам и схватила кошелку. Но вдруг взгляд ее заледенел:
— Что у тебя на спине, моряк?
— Я не знаю, — пожал плечами Семен. — Чешется спина. Не знаю.
И сам спросил:
— А что там?
— Там египтянка! Там опять эта проклятая египтянка! У тебя на спине египтянка, моряк! — с ненавистью заорала Жанна. — Ты вполз к нам в жилище, как ядовитый скорпион!
— Он вполз к нам в жилище, как ядовитый скорпион! — с готовностью подтвердил Дэдо. Он протрезвел и был смертельно напуган.
— Египтянка! Я узнаю! Это та проклятая египтянка! — с животной ненавистью орала Жанна, впиваясь обломанными ногтями в лицо Дэдо. — Почему ты нарисовал свою поганую египтянку на спине этого моряка? Ты обесчестил его! Ты на всю жизнь лишил его покоя!
Она, конечно, преувеличивала: в кривом осколке зеркала, удерживаемом на стене тремя гвоздями, Семен с трудом разглядел несколько стремительных линий — очертания длинной, вытянувшейся вдоль его спины женщины.
Может, она и египтянка, кто знает!
Но Жанна ревновала.
Она бешено ревновала.
Она ревновала, как к живой женщине.
Что же касается Дэдо, то он, наверное, изобразил египтянку совершенно автоматически, в обычном пьяном затмении, не отдавая в том отчета даже себе самому. Может, он принял спину спящего Семена за плоскость почему-то вдруг покосившейся стены. Думал о египтянке и изобразил египтянку. Почему нет? Не все ли равно на чем рисовать! Может, он любил свою египтянку так же сильно, как Жанна любила его.
Этого Семен не мог вынести.
— Не кричи, сестричка, — ласково попросил он Жанну. — Это я попросил Дэдо нарисовать египтянку.
— Зачем? — не поверила Жанна.
— Это моя женщина, сестричка.