— Ну, я извиняюсь, и это все.
Она мягко продолжала:
— Мы не знаем, какие хторры внутри, именно для этого вы здесь. Предполагается, что вы — ученый. Мы надеемся, что вы нам об этом расскажите. Хторр, похоже, хорошо бронирован, или сегментирован, или что-то еще. Пули против них неэффективны — много людей погибло, чтобы убедиться в этом. Либо пули не попадают куда надо, либо хторры не имеют жизненно важных органов, которые могут разрушить пули — и не спрашивайте меня, как такое возможно, потому что я ничего не знаю. Я просто привожу цитаты из отчетов.
Однако мы знаем — из печального опыта — что стрелять в хторров — это совершать самоубийство. Разумны они или нет — как думают некоторые — безразлично. Они смертоносны. Даже без оружия. Они двигаются быстро и убивают зверски. Самое разумное — вообще не стрелять в них.
Дюк хотел спасти этого ребенка — наверное, больше, чем вы думаете — потому что знал, чем является альтернатива спасению. Но когда Луис увидел хторра в лесочке, у Дюка не было выбора — он не мог идти за ней. Его бы заметили еще на спуске. Он был бы мертв, не пройдя и сотни метров. Вероятно, и вы все тоже. Мне это совсем не нравится, но то, что он сделал, было милосердием.
Поэтому он передавал бинокль — хотел убедиться, что не совершает ошибки; хотел, чтобы вы, Шоти и Ларри проверили его. Если было бы хоть малейшее сомнение в любом его решении, он не сделал бы того, что сделал; он не хотел этого — и если бы я думала, что Дюк убил ребенка без необходимости, я поставила бы его перед расстрел-командой так быстро, что он не успел бы сменить рубашку.
Я задумался. Надолго.
Доктор Обама выжидательно молчала. В ее глазах было терпение.
Я внезапно сказал:
— Но Шоти вообще не смотрел.
Она удивилась:
— Да?
— Только раз, — ответил я. — Он не смотрел, когда мы увидели ребенка, и не подтвердил, что это хторр.
Доктор Обама поворчала. Пометила что-то в записной книжке. Я почувствовал облегчение, когда она на мгновение отвела от меня глаза:
— Ну, это исключительное право Шоти. Он видел так много всего… — Она закончила писать и снова глядела на меня: — Достаточно, что он видел ограду. В данный момент мы говорим о вас. У вас не было сомнений в том, что вы видели хторра?
— Я никогда не видел хторров, мэм. Но не думаю, что это было что-нибудь еще.
— Хорошо. Тогда пусть больше не будет этой чепухи. — Она пододвинула мне рапорт: — Я хочу, чтобы вы подписались внизу.
— Доктор Обама, будьте добры — я не понимаю, почему было необходимо убить эту девочку.
Доктор Обама снова казалась пораженной, во второй раз с начала разговора:
— Я думала, вы знаете.
Я покачал головой:
— В тот-то все и дело. Я не знаю.
Она помолчала:
— Я извиняюсь… Я очень извиняюсь. Я не представляла себе.. . Не удивительно, что я не могла понять вас… — Она встала из-за стола и подошла к шкафу, открыла его и достала тонкую папку — на ней было выведено ярко-красным: СЕКРЕТНО — затем вернулась на место. Задумчиво подержала папку в руках: — Иногда я забываю, что большая часть того, что мы знаем о хторрах, это ограниченная информация. — Она внимательно смотрела на меня: — Но вы — ученый…
Она льстила мне, и мы оба знали это. Я был еще никем. Если быть точным, я был студентом в длительном отпуске, временно призванным в армию Соединенных Штатов в подразделение Специальных Сил. В качестве экзобиолога на полной ставке.
— … поэтому имеете право увидеть эти вещи. — Но она все еще не давала мне папку: — Откуда вы родом? — спросила она.
— Санта Крус, Калифорния.
Доктор Обама кивнула:
— Славный городок. У меня были друзья к северу от него — но это было очень давно. Кто-нибудь из вашей семьи жив?
— Мама. Папа был в Сан Франциско, когда… когда…
— Извините.
Многие ушли, когда погиб Сан Франциско. Ваша мать еще в Санта Крус?
— Думаю, да. Последнее, что я слышал — она помогала беженцам.
— А другие родственники?
— Сестра возле Лос Анджелеса.
— Замужем?
— Да. У нее дочь пяти лет. — Я улыбнулся, вспомнив племянницу. Последний раз, когда я ее видел, она едва вышла из пеленочной стадии. Потом мне стало грустно: — У нее было трое детей. Двое других мальчики. Им было бы шесть и семь.
Доктор Обама кивнула: — Даже так, ей очень повезло. Как и вам. У немногих так много родственников пережило чуму. — Я был согласен с нею.
Ее лицо помрачнело: — Вы слышали о городке Шоу Лоу?
— Не думаю.
— Он в Аризоне — он был в Аризоне. От него немного осталось. Это было милое место, названное термином игры в покер. — Доктор Обама прервалась, положила папку на стол перед собой и открыла ее: — Эти кадры — только немногие образцы. Их гораздо больше — полдиска мелкозернистого видео, но эти — лучшие. Съемки вел в Шоу Лоу в прошлом году мистер Като Нокури. Хобби мистера Нокури, очевидно, было видео. Однажды он выглянул в окно, вероятно услышал шум на улице, и увидел это. — Доктор Обама пододвинула фотографии.
Я осторожно взял их. Цветные снимки 8х10. На них улица небольшого городка — торговый центр, увиденный в окно третьего этажа. Я медленно просмотрел кадры: на первом червеобразный хторр, большой, красный, с оранжевыми пятнами на боках, подняв голову, всматривался в автомобиль. На следующем темные очертания другого просовывались в окно аптеки; стекла еще сыпались вокруг него. На третьем самый большой хторр делал что-то… это выглядело, как тело…
— Я хочу, чтобы вы посмотрели на последнюю фотографию, — сказала доктор Обама. Я достал ее: — Мальчику было около тринадцати.
Я взглянул. И в ужасе почти выронил снимок. Ошеломленный, я посмотрел на доктора Обама, потом снова на фотографию. Это не помогло: желудок скрутила внезапная тошнота.
— Качество фотографий очень хорошее, — заметила она. — Особенно, если учесть положение вещей. Я не знаю, как этот человек сохранил присутствие духа делать снимки, но этот телеснимок — лучший из тех, что мы имеем о питании хторров.
Питание! Он разодрал ребенка почти пополам! Зияющая пасть застыла, полосуя и разрывая бьющееся тело. Длинные руки хторра были с двумя суставами. Жесткие, черные, насекомоподобные, они держали мальчика металлической хваткой и толкали его в отвратительную, усеянную зубами дыру. Камера схватила струю крови из груди, застывшую в воздухе алыми брызгами.
Я едва мог дышать:
— Они едят свою… добычу живой?
Доктор Обама кивнула:
— А теперь представьте, что это ваша мать. Или сестра. Или племянница.
О, чудовище — я пытался уклониться, но образы сверкали перед глазами. Мама. Мэгги. Энни — и Марк с Тимом, хотя они уже семь месяцев мертвы. Я представил остолбеневшее выражение на лицах мальчиков, рот открытый в беззвучном крике ужаса: почему я? Я представил, как это выражение искажает лицо сестры, и содрогнулся.
Я посмотрел на доктора Обама. Комок стоял в горле:
— Я… я не знал.
— Немногие знают, — сказала она.
Я был потрясен и обескуражен — и, наверное, был белый, как мороженое. Я отодвинул снимки. Доктор Обама положила их в папку, не взглянув; ее глаза изучали меня. Она наклонилась над столом и сказала: — Теперь о девочке — вы продолжаете спрашивать, почему Дюк сделал то, что сделал?
Я покачал головой.
— Молитесь, чтобы не оказаться в такой же ситуации — но если окажитесь, будете ли вы колебаться сделать то же самое? Если думаете, что да, поглядите еще раз на снимки. Но стесняйтесь попросить; в любое время, когда захотите вспомнить, приходите в мой кабинет и смотрите.
— Да, мэм. — Я надеялся, что это не понадобится. Я потер нос.