Детина явно смутился при появлении в коридоре такого количества людей. Дежурная сестричка – хрупкое создание в застиранном, но чистеньком белом халате и такой же белой ностальгической косынке, примостилась у стола со стоявшей на нем толстой свечой и читала книжку, а парень выхаживал вокруг гоголем.
– От ванны не откажемся, – сказал Сергеев, чувствую свою «сбрую» и рюкзак с притороченной к нему кобурой, неуместными в такой мирной обстановке. – Намерзлись мы и выпачкались. Слушайте, Тимур, Ириша, вы не слышали, кто тут у вас в округе бузит? Ничего такого не было?
Сергееву не показалось. Он был уверен, что Говорова и Красавицкий переглянулись.
– Значит, встретились? – скорее констатировал, чем спросил Тимур, открывая дверь в так называемую комнату для гостей. – Ну, земля им пухом. Заходите, заходите – потом расскажу!
Вода в ванной уже нагревалась. Скорее всего, Красавицкий отдал распоряжение, когда шел их встречать, не дожидаясь согласия. Что может быть лучше для путника после зимней дороги – горячая ванна, горячий чай, горячая еда. Как настоящий хирург Тимур решил, что гостям надо начинать с горячей воды. Сергеев, который все еще нес в себе промозглый холод развалин, предпочел бы начать со второго или третьего пункта программы.
Под большим, сваренным из нержавейки баком, стоящим на специальном постаменте, в толстостенном металлическом поддоне на ножках пылали дрова. Из бака, к двум деревянным бочкам большого диаметра тянулись трубы. Такие же трубы шли к бочкам и от бака под которым огонь не пылал.
– Давайте, раздевайтесь, – сказал Тимур, усаживаясь на подоконник. – Вода еще с девяти вечера теплая. Мы думали нескольких больных помыть, а потом решили повременить.
Он почесал небритую щеку, а потом свой массивный, покрытый белой щетиной подбородок и поднял глаза к чуть закопченному потолку, в который уходила вентиляционная труба нависающая над баком огромным пирамидальным раструбом.
– Появились у меня сомнения. Больно уж там раны были нехорошими и заживление…
– Гм, гм, – кашлянула Ирина Константиновна и достала из кармана халата пачку сигарет.
– Ах, да, – спохватился Красавицкий, – и, действительно… Давайте, ребята. Вам же утром уходить. А еще бы поесть да вздремнуть надо. Да и поболтать хочется. Прыгайте, пока вода хорошая.
Молчун недоуменно посмотрел на Говорову, а потом на Сергеева. Ирина, которая на своем веку повидала столько голых мужиков, что взявшись за руки они бы стали цепью отсюда до Москвы, усмехнулась.
– Я постою у окна, – «пропела» Говорова удивительно густым контральто, которое всегда восхищало тех, кто с ней виделся в первый раз, и не переставало поражать своей бархатистостью в последствии. – Покурю. Отвернувшись, естес-с-с-с-с-твенно. Так что, дружок, можешь не стесняться.
Звук «с» она протянула, но не прошипела его при этом, а, словно превратила в долгое «э». Эстэссстно. Это означало, что сейчас Говорова была в образе гранд дамы.
Сергеев подошел к длинным лавкам, стоящим вдоль стены, и, подавая пример, начал разоблачаться. Молчун устроился рядом.
– Так кого мы встретили, Тимур? – спросил Сергеев, стаскивая через голову свитер. – Что это были за неуловимые мстители?
Красавицкий чуть стушевался, на мгновение задумавшись: говорить – не говорить. Это размышление настолько четко нарисовалось на его чуть одутловатом, с глубокими складками вдоль крыльев носа, лице, что Михаилу стало понятно, что умение врать, скрывать и выкручиваться, никогда не было сильной стороной хозяина Госпиталя.
Резать и шить людскую плоть он умел. Организовать и повести за собой – тоже умел. Умел быть жестоким, когда надо. А вот в политику, дипломатию или разведку его бы не взяли. Не подходил по сути.
– Да, видишь ли, Миша, – начал он нерешительно и с тоской и надеждой посмотрел на могучую спину Ирины, застывшей у заклеенного тонировочной пленкой окна. – Тут такое дело…
Он вздохнул. Посмотрел на неподвижную Говорову и опять вздохнул.
– Да, наши это, – сказала Говорова, не поворачивая головы.– Вернее когда-то эти ребята были наши. Головко проект. Он его «Взгляд в будущее» называл.
Она сделала паузу, затягиваясь густым сигаретным дымом, и продолжила:
– Ну, вы там скоро? Давайте, по бочкам! А то мне этот пейзаж за окном порядком надоел. Столько лет смотрю, смотрю, а там одно и тоже!
Молчун, прошлепал босыми ногами по истертому до прозрачности в некоторых местах линолеуму и, попробовав ногой воду, ловко соскочил в бочку, сверкнув при этом голыми мускулистыми ягодицами.
– Будет остывать, – сказал ему Красавицкий, – махни рукой, добавим горячей.
Молчун кивнул и, погрузившись в горячую воду по подбородок, невольно расплылся в улыбке, а Сергеев подумал, что, наверное, это была первая ванна в его жизни. От этой мысли его накрыла такая волна нежности к этому смуглому, худому парнишке, с телом покрытым шрамами, более подходящими опытному гладиатору, чем юнцу, что Михаил едва не задохнулся.
– Головко уже пару лет пытался поиграть в Макаренко, – произнес Красавицкий извиняющимся тоном. – Все ему хотелось открыть путь к светлому будущему грядущим поколениям.
– Ну, честно говоря, Тимур это начинание поддерживал, – добавила Говорова, стряхивая пепел в консервную банку – По крайней мере, на начальном этапе.
– Было дело, – признал Тимур и опять потер в смущении подбородок.
Михаил прошел к своей бочке. Вода была горячей, самую малость отдающей химикатами, но, все равно, восхитительной.
Окунувшись, Сергеев уже через четверть секунды почувствовал, что засыпает. Он запрокинул голову, коснувшись затылком воды, и осторожно пошевелил пальцами ног. Сон наваливался на него с упорством туга-душителя, оседлавшего свою жертву. Под веками зудело, словно глаза засыпали крупным песком. Он рывком погрузился под воду и вынырнул отфыркиваясь. Это чуть-чуть помогло.
– В общем, – продолжил Красавицкий, – ты же знаешь, что мы привечаем всех, кто приходит. Лишь бы правила выполняли. Никто без работы не остается. Лишних здесь нет – каждый человек на счету. Чего мне было возражать? Тем более, ты же знаешь Борьку? Он мертвого уговорит.
– Короче говоря, – Говорова с силой раздавила окурок о край банки, – он собрал детей со всей округи. Дети, как дети. Гринберг их от лишая лечил, от фурункулеза. Вшей повывели. Две бывшие училки из наших начали их учить уму разуму. Из десятка ребят – только двое читать могли. По слогам, правда, но тут не до жиру. И тут, мать бы ее безымянную так, черт принес эту девчонку. Мне она сразу не глянулась – на кошку бесшерстную похожа чем-то. У моей соседки до Потопа жила такая – египтянка, кажется.
– Ну, ты уж не преувеличивай, – попросил Красавицкий, – волосы у нее были.
– Я не сказала, что волос не было. Знаешь, Сергеев – в движении это было, в грации ее. Вот такая вот дистрофичная лысая кошка с хвостом, как у крысы, только длиннее. Погладить противно, и все про себя думаешь, кто это ж так тебя обстриг, милая? Мне бы на татуировки глянуть – мужики, понятно, стесняются. Ей лет четырнадцать – пятнадцать, как она говорит, а формы уже на все двадцать пять – какие уж тут мужики на осмотре!
Она покачала головой, нашла в кармане пачку сигарет, вытряхнула оттуда одну и прикурила от зажигалки, сделанной из гильзы автоматного патрона.
– Она была, – спросил Сергеев, косясь на внимательно прислушивающегося к разговору Молчуна, голова которого торчала из соседней бочки, – дитя Капища?
Красавицкий глубоко вздохнул и развел руками в стороны.
– Точно, – сказала Говорова.