«Лейка»
I took a heavenly ride through our silence
I knew the waiting had begun
And headed straight… into the shining sun.
«Coming Back To Life», Pink Floyd
Когда я, небритый и хромой, с двумя рваными дорогами запекшейся крови на скуле, вошел в «Лейку», было за полдень.
Зеркало напротив входа с отвращением отразило мою некрасивую сталкерскую фигуру. Короткие ноги, длинное поджарое туловище, руки-плети с
широкими грязными ладонями, сутулая спина человека, слишком много видевшего в этой жизни, мощная шея, а над ней – голова, небольшая, хотя и не
слишком глупая. Длинные волосы собраны в конский хвост.
Лицо я сейчас описывать не стану. Пусть каждый нарисует себе обыкновенное мужское лицо на свой вкус.
Это я? Это я.
В «Лейке» я был единственным клиентом, что, учитывая время суток, совсем неудивительно.
Лишь три официантки (фартуки в горошек, декольте, каблуки) в компании моей Мариши о чем-то вяло сплетничали у дальнего окна. Бармен Любомир
лениво инспектировал свое ликероводочное хозяйство с блокнотом в руках.
– Боже мой! Володька! Вернулся! – радостно воскликнула Мариша, заметив меня. Она вывернулась из-за столика, где ее товарки нехотя «наводили на
резкость» (так на их языке назывался томный взгляд на самца), и, трагически сдвинув брови, бросилась мне на шею.
Глаза у Мариши были припухшими, а мордашка бледной.
– А я уже думала… Мало ли что… Волновалась!
«Не иначе, как и в самом деле волновалась», – подумал я, глядя на тщательно запудренные синяки под ее глазами.
– Мне даже ночью всякие ужасы снились. Будто зомби эти бросили тебя в сырую могилу и закопали. – Мариша хлюпнула носиком.
«Этак она сейчас заплачет!» – испугался я.
Бармен Любомир поймал мой ошарашенный взгляд и иронически улыбнулся в седые усы.
– Я ей говорил, чего волноваться? – сказал он. – Комбат, говорил, мужик тертый. Им смерть побрезгует, потому что он ей донесхочу глаза
замозолил!
Улыбнувшись вполрта, я кивнул. Мол, замозолил, еще как.
– Мне бы перцовочки сто грамм… Замерз, как цуцик, – взмолился я, кое-как снимая с себя Маришеньку – расчувствовавшуюся, с красным от
назревающего рева носом.
– Перцовочки? Можно! – ответил Любомир. – А как насчет поесть?
– А поесть потом. Когда нервы распрямятся. – Я влез на высокий барный стул.
Мариша, не переставая пожирать меня влюбленными глазами, уселась рядом, крепко вцепившись в мое камуфлированное плечо своими длинными алыми
коготками.
Официантки – с двумя из них у меня точно «было» – громко прыснули со смеху. Мариша считала, что они завидуют ее счастью. А я ничего по этому
поводу не считал. Есть вещи, по поводу которых легче ничего не считать.
– И колу. Со льдом.
Любомир понимающе кивнул мне и полез в холодильник за перцовкой и льдом – он знал, что изредка меня пробивает на странную привычку пить
перцовку с колой, да еще и льдом ее закидав.
Со льдом.
Любомир понимающе кивнул мне и полез в холодильник за перцовкой и льдом – он знал, что изредка меня пробивает на странную привычку пить
перцовку с колой, да еще и льдом ее закидав.
– На закуску чего-нибудь хочешь? Оливки? Огурчик? Лимон?
– Ананасы есть? Ананасу хочется!
– Слегка!
Я помнил, конечно, что «слегка» у Любомира означает «легко».
Любомир был сербом из деревни Млявица – это возле Белграда, ежели что. Он происходил из зажиточной семьи. Вначале отучился на инженера, но
затем черти позвали в дорогу… Бросил Любомир свою евросоюзную Сербию, приехал к нам и сделался сталкером, к тому же неплохим. А уж удачливым был –
легенды ходили!
Говорили, сам Вадюха Пряник звал его в напарники, а Мерлин с Одноглазым – те по молодости брали у него уроки. Рассказывали, с этим-то Пряником
Любомир сорвал не один хороший куш…
Как-то раз, провалявшись три ночи у края птичьей карусели со сквозным ранением груди, Любомир серьезно прихворал. Врачи сказали: надо тебе,
парень, что-то менять, пока твои почки тебя в гроб не запечатали…
Любомир послушался, уехал в свою Сербию. И на скопленные деньги открыл дело в родном Белграде – магазин специализированной электроники. А сам
стал его директором или вроде того.
В свободное же время чинил проданные им самим, да и другими магазинами, прилады и приблуды, руки у него и впрямь золотые. Но прошло два года, и
дело его прогорело – не то клиент в Сербии слишком жадный, не то Любомир слишком бескорыстный.
В общем, он был вынужден переквалифицироваться в управдомы, то есть, извините, в бармены. Так мне рассказывали. Но я лично считаю, что он
специально свое дело угробил, чтобы к нам сюда, к Зоне поближе, вернуться. Потому что кто по Зоне погулял, тот нормальным гражданином уже никогда не
станет – ни на родине у себя, ни в Америке, ни где еще.
Такое мое мнение, и я его не изменю, пока примеров обратного не увижу. И между прочим, Любомир, с которым мы, понятно, тысячу раз на эту тему
говорили, мою теорию разделяет.
По-русски Любомир говорил отменно, почти совсем без акцента. Лишь иногда проскакивали в его репликах какие-то непонятные словечки вроде этого
«донесхочу» или своеобразные обороты вроде «слегка» (вместо «легко»). Меня умиляли его «мешанки» (так Любомир называл наши коктейли). Я часто просил
его починить мне какую-нибудь ерунду.
Даже непонятно, почему Мариша не озадачила его сломавшимся электрочайником. Почему ей так важно, чтобы именно я его починил? Не хватает
внимания? Хочет показать, что воспринимает меня всерьез, как потенциального мужа-чинильщика?
– А что Хуарес, на месте? – громко спросил я у Любомира, залпом опрокидывая стакан колы.
– Да на закупки поехал. К вечеру должен быть, – ответил Любомир, выставляя на лакированную доску барной стойки мою желтую стограммовочку.
Мариша глядела на меня с материнской нежностью. Мол, пей, деточка, пей. Это вкусно и полезно!
Я охотно дернул. Перцовка горячим ручейком скатилась в пищевод.
В мозгу тут же просветлело, а шум в ушах стал потише.