А в компьютерах УПСМ много чего такого, что обеспечивает безопасность страны и стабильность ее руководства. Допустить их повреждение – значит нанести урон в тысячу крат больший, чем стоит надежная экранизация помещений, где установлены основные серверы. Притом что погибшие уникальные данные в деньгах можно оценить лишь весьма приблизительно: ведь многое из того, что хранится в этих компьютерах, оплачено усилиями суперагентов УПСМ, их здоровьем, а иногда и жизнями...
Но все равно, единственное, что облегчало душу покидавшим помещение офицерам, – это уверенность, что и сам генерал‑лейтенант выпишет себе такую же неполную получку, как и всем прочим. Утешение слабое, но все же лучше, чем никакого...
Нифонтов же, озвучив неприятное решение, тут же о нем совершенно забыл. Он считал, что всякая служба чревата лишениями. Как на фронте случается и поголодать из‑за перебоев в снабжении, так и спецслужбистам не зазорно на время ужаться в получке. Поэтому реплика генерал‑майора Голубкова его в первый момент озадачила:
– И как же ты, интересно, собираешься компенсировать инфляцию? – спросил начальник оперативного отдела УПСМ. – Да тебя финансовое управление с дерьмом за это смешает. Нет ведь правительственного разрешения на сей счет...
– Инфляцию? Какую инфляцию? – недоуменно спросил генерал‑лейтенант. – А‑а, ты еще об этом. Очень просто. Кто‑то из наших обратится в суд. И суд меня обяжет выплатить задолженность с учетом инфляции. Никакая ревизия не придерется!
Нифонтов был горд своей идеей, но Голубков снова удивился:
– В суд? Военнослужащий? И кто ж на это решится?
– Кто угодно. Кому прикажу. Ты, например. Судебное заседание будет закрытым. Собственно, чего там заседать, если судья свой человек, а я не против иска?
– Не боишься прецедента? – ругая себя за свой язык, сомневался Голубков. – А ну как все войдут во вкус и начнут сутяжничать?
– А кто узнает? О судебном решении будут знать четверо: ты, я, зампофин и судья. Ладно, хватит об этом. Ты мне лучше объясни, что у тебя с резидентом по Кавказу?
– Все в порядке, – доложил Голубков. – Встретились. Материалы он мне передал, но там пока мало конкретики. Что воруют – очевидно. А данные о бронетранспортерах, которые ушли в Армению, и о зенитных пулеметах, переправленных в Чечню, – пока еще на уровне предположений и домыслов. Из боксов и со складов техника исчезла, – это факт. Но, понятно же, что, проведи мы там проверку, окажется, что все погибло под селями и обвалами либо списано как отслужившее моторесурс.
– А в Абхазии?
– В Абхазии тем более. Боевые действия, ты ж понимаешь. Сгорел вертолет. А там иди разберись, подбили его сепаратисты или грузины? Или, наоборот, купили те или другие.
– Ну и каковы твои предложения? – кивнул, соглашаясь, Нифонтов. – Что мне докладывать куратору?
– Есть пока две зацепки. У резидента на примете один зампотех, который через пару месяцев увольняется в запас по выслуге. Вроде бы он не против в обмен на гарантию амнистии и выплаты всего, что ему причитается за службу, дать показания. Свидетель он мощный: у него будут не только детальные списки, личное свидетельство, но и ксерокопии подделанных документов.
Вторая – через грузин. У меня есть надежный выход на канцелярию Шеварднадзе. Если там удастся, то их контрразведка может нам много чего сообщить полезного. И не только о хищениях и коррупции.
– Я‑асно, – задумчиво протянул начальник управления. – Только вот что... Давай‑ка мы это как‑нибудь похитрее залегендируем. Не надо, чтобы это выглядело как наше сотрудничество с ними. Понял? Пусть это будет как бы работа у них нашего крота.
Понял? Пусть это будет как бы работа у них нашего крота.
Голубков кивнул. Ему не надо было напоминать, что предыдущий президент России недолюбливал президента Грузии. Тот еще во время их совместного пребывания в Политбюро ЦК КПСС не слишком высоко оценил деловые качества будущего реформатора России. Шеварднадзе, опытный, но жестковатый грузин, слишком четко понимал, к чему могут привести амбиции без понимания сути событий. И вот из‑за прошлых обид, злопамятности высшего чиновника России и обострившегося положения в Абхазии два православных народа оказались в конфронтации: Но Нифонтов и Голубков были служивыми людьми, а служивые командующих себе не выбирают, служивым приходится исходить из того, что есть. Выкручиваться.
– Понял, – резюмировал генерал‑майор. – Оформим моего человека как крота, имя засекретим, выпишем вознаграждение. Доклад представлю, как результат агентурной разработки, так?
– Так. Теперь вот что еще. Как, Костя, ты объяснишь мне вот это? – И Нифонтов достал из лежавшей под его тяжелой волосатой рукой густо‑зеленой папки ксерокопию заметки из англоязычной газеты, к которой был подколот отпечатанный на принтере перевод.
"Как сообщил источник в Кремле со ссылкой на генерал‑майора К. Д.
Голубкова, работающего в одном из подразделений ФСБ или ФАПСИ, отношения России и Грузии будут обостряться, пока у власти в Грузии находится «рвущаяся в НАТО клика тирана Шеварднадзе». Об этом генерал‑майор заявил на встрече ветеранов Вооруженных сил СССР в клубе «Щит Родины». Это неформальная организация, объединяющая бывших сослуживцев, ныне оказавшихся разведенными по армиям СНГ и других стран ближнего зарубежья России.
Генерал Голубков, в частности, заявил и о том, что не понимает, почему ликвидаторы катастрофы на Чернобыльской АЭС, которую до сих пор лживо называют «аварией», получают пенсию не в зависимости от того, несколько эффективна была их работа по ликвидации последствий катастрофы, а от того, насколько сильно они при этом пострадали. На том же заседании один из сослуживцев Голубкова капитан‑спецназовец Пастухов поднял тост «За братство русских и грузин, живущих в Москве...»
– Бред, – нахмурился Голубков. – В клубе был. По твоему заданию. Отчет об этом уже у тебя. Однако о Грузии – во всяком случае, в таком разрезе – речи не шло. О Чернобыле вообще не говорилось. Ни слова. А Пастухова так и вообще на том сборе не было. Он никогда никакого отношения к «Щиту» не имел. Это провокация.
– Я и без тебя знаю, что провокация, – поморщившись, как от изжоги, буркнул Нифонтов. – Я тебя про другое спрашиваю: как ты это можешь объяснить? Мы взялись с тобой расследовать коррупцию в российских войсках на Кавказе, в частности в Грузии. И тут же тебя выставляют как обвинителя Шеварднадзе. Совпадение? Упреждающий удар? Или крючок на будущее? А Пастухов? Он тут каким боком? Не в связи ли с ликвидацией его группой того террориста... Пилигрима, да? Это тоже ведь кавказский след, так? [1]
– А что за газета? За какое число? – не найдя названия и числа на ксерокопии, спросил Голубков.
– Это я тебе пока не могу сказать, – мотнул лобастой головой Нифонтов.
– В печать заметка не пошла, удалось в последний момент вытеснить какой‑то сенсацией. Однако полностью изъять эту дезу не представляется возможным.
Она еще может вынырнуть где угодно. И чего я уж совсем никак не могу понять, при чем тут Чернобыль? А знаешь, твоя интонация в этой реплике поймана очень точно. Вот буквально слышу твой голос. Может, ты где‑то в ином месте и по другому поводу говорил что‑то похожее?
– На хрена, извини за выражение, мне такое болтать? Да я, признаться, и не думал никогда об этом – о том, кто и сколько получает за чернобыльские дела.