Он сошелся с цирковыми, какое-то время показывал в балаганах и шапито карточные фокусы, а потом, набравшись циркового опыта, организовал собственную антрепризу в лице себя и прибившейся к нему цирковой сироты, которую он оставил в качестве ассистентки. Некоторые фокусы и номера он позаимствовал из репертуаров балаганов и шапито, некоторые придумывал сам и стал гастролировать с ними по уездным, а потом и по губернским городам России. Так родился Гарольдо Гарольдини и Карменцита, именно под которой сейчас постанывал от наслаждения великий и непревзойденный. Наконец судорога пронзила тело Гарольдини, и тотчас вслед за этим издала протяжный стон и Карменцита. Излились они почти одновременно. А ровно через минуту в дверь их комнаты постучали.
— Кто бы это мог быть в такой час? — удивленно посмотрел на Карменциту Гарольдини, переводя дыхание после любовной скачки.
Женщина в ответ неопределенно пожала плечами. Стук повторился, и в этот раз он был более настойчивым.
— Давай не будем открывать, — предложила Карменцита. — Мы спим. И нечего нас беспокоить.
— Может, что-то случилось? — предположил Яцек-Гарольдо.
— Конечно, случилось, — ухмыльнулась Карменцита. — У мадам Елизаветы пропали очень дорогие серьги.
— Ох уж эти твои шуточки, — ворчливо промолвил Лабуньский.
Стук вновь повторился, и кто-то за дверью громко произнес:
— Господин Гарольдини, откройте. Надо поговорить.
— Мы уже спим, приходите завтра, — сонным голосом отозвался Яцек.
— Этот разговор в ваших интересах, откройте, — настаивал некто за дверьми каюты.
— Открой, — нехотя велел магик.
Карменцита дернула плечиком, накинула на себя пеньюар, мало чего скрывающий, и пошла к дверям. Плечико у нее дернулось еще раз, когда вслед за худощавым мужчиной в их номер вошла та самая женщина, которая принимала участие в «смертельном» номере.
— Что фам угодно? — спросила Карменцита.
— Простите за столь поздний визит, — глядя на нее в упор, сказал Савелий, — но нам необходимо получить назад серьги вот этой, — он указал на Лизавету, — дамы.
— Я фас не понимать, — процедила Карменцита, медленно пятясь, так как Савелий продолжал наступать на нее. Так — Карменцита спиной, а следом за ней Савелий и Лизавета — вошли в комнату. Иллюзионист сидел на канапе в халате и курил папиросу. Он уже приготовился дать этим ночным визитерам должный отпор.
— В чем дело? — сухо спросил он и сердито уставился на Савелия. — Почему вы не давать нам отдыхать?
— Потому что мы хотим получить назад украденные вами серьги, господин иллюзионист.
— Ха-ха-ха, — деревянно рассмеялся Гарольдини, не меняя выражения лица. — Вы с ума сошли. Какие серьги?
— Те самые, с брильянтовой осыпью, что вы так ловко сняли с моей жены во время вашего эксперимента, — жестко ответил Савелий.
— Простите, но вы только что сказать, что пришли поговорить, и разговор этот в наших интерес, — напомнил Савелию Гарольдини.
— Именно, — согласился Савелий. — В ваших.
— Вот вы пришли и требовать какие-то серьги. Ну и где тут наш интерес, позвольте узнать?
— Ваш интерес в том, чтобы отдать серьги нам. Иначе за ними придет другой человек и будет с вами разговаривать уже не так вежливо и цивилизованно, как мы.
— Вы что, нас пугать? — сдвинул брови к переносице Гарольдини. — Нет у нас никаких серьги. Так что прошу покинуть наш кают.
— Хорошо, — просто согласился Савелий и лучисто посмотрел на великого и непревзойденного. — Покойной ночи.
* * *
Мамай дрых на лавке, подложив под голову котомку. Напротив него спали валетом каскадные певички Китти и Вишенка — на эту ночь грузинский князь ангажировал в свой нумер Душечку и Колибри.
Неслышно ступая, Савелий с Лизаветой подошли к Мамаю.
Савелий протянул было руку, чтобы потормошить его за плечо, как вдруг Мамай вскочил и принял оборонительную стойку: ноги чуть согнуты, голова втянута в плечи, руки вытянуты вперед. Сверкнул финский нож.
— Мамай, Мамай, это мы, — сказал Родионов тоном, каким успокаивают испугавшегося спросонья ребенка.
— А-а, хузяин, — протянул старый слуга и спрятал финку в голенище сапога. Его широкоскулое лицо с жесткими морщинами приобрело вид, который хорошо знающие его люди назвали бы крайне приветливым. Рот расплылся в улыбке, обнажив крупные желтые зубы с частыми щербинами.
— Ты когда соберешься к зубному лекарю? — улыбнулся в ответ Савелий.
— Никогда, — сошла улыбка с лица Мамая. — Я их ощень баюс.
Савелий коротко хохотнул.
— Тише ты, — дернула его за рукав Лизавета. — Люди же спят.
Савелий кивнул и невольно посмотрел на спящих певичек. Их невинные, во сне почти детские мордашки абсолютно контрастировали и с их округлившимися женскими фигурами, и с их дневными, а главное, ночными занятиями.
— Ты чего уставился на этих девиц? — снова дернула Савелия за рукав Лизавета. — Смотри у меня, — добавила она, и в ее голосе послышались смешливые нотки.
— Ничего я не уставился, — в тон ей ответил Савелий и, обернувшись к Мамаю, уже серьезно сказал: — Дело у меня к тебе, Мамай.
— Слушаю, хузяин.
— Мамай, сколько раз я тебя просил не называть меня хозяином?
— Мыного, хузяин, — осклабился слуга.
— Но ты продолжаешь свое. Пойми, мне неловко.
— Понимаю, хузяин.
— Тьфу ты, — сплюнул в сердцах Савелий. — Ладно, поговорим об этом позже. А теперь слушай. Сегодня после ужина двое иностранных артистов давали в гостиной первого класса представление. Мы тоже на нем были. В одном из их номеров участвовала Елизавета. После чего у нее пропали брильянтовые сережки.
— Ай-яй-яй, — покачал головой Мамай. — Вас обидели, хузяйка?
— Конечно, ее обидели, — не дал раскрыть Лизе рта Савелий. — Мы поначалу думали, что она их потеряла. Обыскали все — нету. Да и как потерять обе сережки враз? Рядом с ней, кроме меня, когда мы смотрели представление, никого не было, так что, кроме артистов, умыкнуть сережки больше не мог никто.
— Ты ходил кы ним, хузяин? — спросил Мамай.
— Ходил, но они не захотели отдать серьги. Теперь я хочу, чтобы к ним сходил ты. Они едут вторым классом, каюта нумер восемнадцать.
— Латны, хузяин, понял. Вы, — он деловито глянул на них обоих, — ступайте кы сибе. И жыдите меня. Я сыкоро.
* * *
Яцек с Карменцитой, настоящее имя которой было Кира, что значит «госпожа», действительно уже легли спать, когда в дверь их каюты снова постучали.
— Открывать не будем, — безапелляционно заявила Кира и повернулась на бок.
Стук повторился. Потом на время стало тихо, а затем после непонятного скрежета дверь отворилась: Мамай, просунув финку в щель меж косяком и дверным полотном, отжал язычок замка и надавил крутым плечом на дверь.
Когда он вошел в спальню, на него уставились две пары испуганных глаз. Затем одни глаза зажглись злостью, а другие — животным страхом. Эти другие принадлежали великому и непревзойденному.
— Ты?! — сделались круглыми глаза у Мамая. — Какая встреща!
Мамай ухмыльнулся так, что у Гарольдини ослабло в животе и он еле сдержался, чтобы не обмочиться. Все же, кажется, он немного подмочил свои шелковые исподники.
— Ты, Яцек, послетний мудак. Кырыса. Ты — тухлый. Ты обул Парамона. Теперь ты обул его сына, моего хузяина. Бакланить я сы тобой не буду и скажу лишь один раз: верни серьги его женщины, инаще тебе — вилы.
Мамай демонстративно стал перебрасывать финку из одной руки в другую.
— Мамай, послушай, — присел на постели Яцек. — Я ведь…
— Отыдавай серьги, — недобро сощурил глаза до узких щелочек Мамай. — А то шибко худо будет. Я вит сы тобой не шучу.
Яцек кивнул. Он знал, что Мамай не шутит.