— Ах ты, подлец, лживый ублюдок! — зарычал он.
Ясное дело, меня охватила паника. Представьте, что близкий вам человек — ваш брат или отец потерял рассудок и хочет лишить вас жизни! Нет, это было еще хуже, поскольку я считал Грешама чуть ли не святым, и моя вера в него была до сих пор незыблема, как скалы, со всех сторон окружавшие Эмити!
Сделай я хоть одно движение, пытаясь избежать расправы, он, вероятно, свернул бы мне шею, как цыпленку. Но я просто посмотрел ему в глаза, что стоило немалых усилий, и произнес:
— Грешам, ты ведешь себя как слюнтяй и жалкий трус!
Знаете такую поговорку — клин клином вышибают? Вот так примерно я и решил действовать. Мое оскорбление было для Грешама словно ведро холодной воды, выплеснутой ему в лицо.
Он встрепенулся, выпрямился во весь рост, а потом принялся расхаживать по комнате тяжелыми шагами. В эту минуту Питер был похож на негодяя из мелодрамы, которого разоблачают в последнем действии. И хотя я был сильно напуган, меня все же позабавило это пришедшее на ум сравнение.
Шагая взад-вперед, он бормотал:
— Господи, какой же я болван! Нельзя же так, черт побери! — Затем, подойдя к окну, произнес громче: — Шерберн, старина, прости меня ради Бога, что попортил тебе кровь!
Говорят, сумасшедшему нельзя угрожать ни в коем случае. Я видел, что на Грешама нашло временное помешательство, однако стоило ему несколько отдалиться, как я потянулся к ремню и в каждой моей руке оказалось по кольту.
Заметив это, Грешам устало улыбнулся:
— Ни к чему! Я пришел в себя. Вся дурь уже выветрилась из моей головы, дружище.
— Чудесно! Но из моей еще не вся выветрилась! Только попробуй потянуться ко мне своими лапищами, сито из тебя сделаю! Я не шучу, Грешам, клянусь всеми святыми!
Хотите — верьте, хотите — нет, но, несмотря на то что на него грозно смотрели два дула, Грешаму хватило безрассудства снова зашагать по комнате пружинистой походкой.
И он опять заговорил о ней. Из-за этой девушки Питер стал безумцем. Я никогда не видел ничего подобного — это была уже не любовь! Это был неуемный аппетит после затяжного голода. Грешам так долго ее вожделел, что теперь при одной мысли о ней его начинало лихорадить.
Я решил подбросить ему здравую мысль — можно сказать, швырнул ее словно кость изголодавшейся дворняге.
— Грешам, послушай, прежде чем ты окончательно спятишь, не хотел бы ты взглянуть фактам в лицо? Пойми, ты же тронулся на этой почве. Иначе не отправил бы на тот свет четверых человек!
Теперь его лицо стало скорее грустным, нежели рассвирепевшим.
— Хочешь, скажу тебе, отчего Дженни меня хоть сколько-нибудь да ценит? — спросил он.
— Я знаю. Видит в тебе достойного и привлекательного мужчину с хорошей репутацией, неплохими доходами и так далее. Еще бы она тебя не ценила!
— Ты рассуждаешь как малое дитя, мой милый Шерберн! А что, если я назову тебе настоящую причину? Все дело именно в том, что из-за Дженни я прикончил тех четверых, и она прекрасно знает, что это сделал я, и никто другой! И нравлюсь я ей лишь тем, что у меня хватило духу разделаться с ними.
— Питер, что ты несешь?! Ты просто свихнулся!
— Ты так считаешь?
— Не улыбайся! Тебе бы не улыбаться, а послать за врачом, чтобы он послушал твой бред!
— Не знаю, зачем я сказал тебе правду о ней, — задумчиво проговорил он. — Впрочем, хуже не будет! Думаешь, я сам не пытался себя убедить, что дело обстоит иначе? Но все доказательства налицо, от них никуда не деться! Она уважает в мужчинах одну лишь силу! И ко мне питает теплые чувства лишь потому, что я силен.
— Ну, во-первых, — возразил я, — откуда ей знать, что это ты убивал ее поклонников?
— А ты спроси в городке, тебе всякий ответит, кто это сделал. Все знают! И всем в Эмити известно, что это были честные поединки!
— Боже мой! Но тогда она должна считать тебя чудовищем, не иначе!
— Она так сказала? — резко спросил он.
— Нет, о тебе мы с ней не говорили, — честно ответил я.
Грешам недоверчиво поднял брови. Что бы я ему ни говорил, если речь шла о девушке, он ко всему относился с подозрением.
— Что ж, очень хорошо! Очень хорошо! — изрек наконец.
Лично я ничего хорошего не видел. Напротив, все было очень плохо. Я с трудом удерживал себя, чтобы не выбежать из комнаты и не убраться куда подальше от этого ненормального. Впервые в жизни так боялся одного человека, даже несмотря на то, что держал в руках кольты, а он был безоружен!
— Все верно, — пробормотал Питер себе под нос, как бы рассуждая вслух. — И все потому, что вы друг друга стоите. Вот в чем дело.
— Грешам, — рассердился я, — ты не только чокнутый, но еще, как вижу, глупец! Если я и не строил на ее счет каких-либо планов, то сейчас ты меня сам к этому подталкиваешь!
— Вот как? Хочешь сказать, что раньше и мысли об этом не допускал? — поинтересовался он с издевкой, невесело улыбаясь. — Ох, не верю!
— А кроме всего прочего, какая я ей, к черту, пара? У тебя глаза-то есть?
— Ах вон ты о чем! Нет, внешность ничего не значит. Я говорю о другом, что важнее. Она проста и бесхитростна. Вот и ты такой же. Она честна. И ты мне кажешься честным. А я? А что же я?!
Он беспомощно вскинул руку и посмотрел на меня в полном отчаянии.
Услышать такое было по крайней мере странно. Подумать только, великий Грешам, некоронованный король Эмити, выходящий к подданным без оружия, признается, что он не честен?!
Меня прошиб холодный пот. Я не осмеливался думать о том, что бы это могло значить, и ухватился за первую мысль, которая, как мне показалось, была спасением: действительно, в этот вечер у Грешама было не в порядке с мозгами.
Внезапно он прекратил ходьбу из угла в угол и спросил меня устрашающим тоном:
— Ответь по совести, Шерберн! Ты хотел бы, чтобы она стала твоей?
— Хорошо, скажу тебе правду. Я не слепой и вижу то же, что видят другие! Лучшей девушки я еще не встречал. Да, хотел бы!
Он закрыл глаза и тяжело вздохнул:
— Превосходно! Нам лучше играть в открытую. Я рад, что мои догадки подтвердились!
— Догадки?! — воскликнул я с иронией.
— И то правда, — признался он, — я знал наверняка. Видишь ли, за тобой кое-кто приглядывал, поскольку с момента нашей первой встречи я понимал, что к тебе нужно особое внимание.
— Не иначе как Доктор? — охватило меня негодование.
— На этот вопрос я, конечно, отвечать не стану. Если у тебя есть какие-то подозрения, проверять их придется самому. Но неужели ты думаешь, что я вот так запросто доверил бы мой отель незнакомцу, оставив тебя совсем без присмотра?
Это был сокрушительный удар! Вот только что я говорил себе, что мой кумир — этот полубог, Питер Грешам — с невероятной проницательностью разглядел, что, несмотря на все мои недостатки, в моей груди бьется честное сердце! От этого был готов возлюбить весь белый свет, чуть лучше отнестись ко всему роду человеческому, включая себя самого. Но теперь выяснилось, что Грешам лишь делал вид, будто предоставил мне полную свободу. В реальности же он все время держал меня на поводу и до сих пор просто не давал мне почувствовать, где конец веревки, к которой я привязан.
— Досадно это слышать, — сказал я. — По правде говоря, как-то это гадко, Грешам. Думаю, на сегодня нам лучше прекратить этот разговор, с меня довольно! Прикажешь сию минуту собираться в дорогу?
Питер повернулся лицом к окну, но я видел, что он борется с собой.
— Нет, тогда она поймет, что это я тебя отослал, — ответил он. — Решит, что я был в более выгодном положении, и…
— Черт возьми, Грешам! — заорал я. — Ты говоришь так, будто мы с ней жених и невеста!
Он покачал головой:
— Нет, оставайся, поглядим, что из этого выйдет. Надеюсь, мы сумеем решить вопрос полюбовно. Останешься?
И тут я понял, что мне подвернулась отличная возможность порвать с Грешамом, без всяких объяснений уехать от него в Долину Сверчков, в лапы к Красному Коршуну, да хоть к самому дьяволу!
— Еще подумаю, — произнес я. — Но сейчас, наверное, мне лучше всего убраться и забыть дорогу обратно!
— Оставив ее здесь? — удивился Грешам с сомнением в голосе. — Надолго ли тебя хватит?
Глава 27
СПАСИТЕЛЬНОЕ ПАДЕНИЕ
Мне нужно было многое обдумать — столько, что не хватило бы дня или даже целого месяца. Конем я уже успел обзавестись. Это был пегий дьявол с горбатым носом, мерзким характером и собственным мнением насчет того, как нужно вести себя под седлом. Пытаясь с ним совладать, я пришел к выводу, что он был послан мне в наказание за мое упрямство. К тому моменту, как пегий промчал меня бешеными скачками из одного конца городка в другой и обратно, а затем понесся в горы, я уже не понимал, в какую сторону еду, но все же был счастлив хоть ненадолго убраться из Эмити.
Когда тошнота от тряски отступила и я немного пришел в себя, то увидел, что нахожусь у маленькой лощины, а Эмити светлым пятнышком виднеется за холмами позади. Я соскочил на землю, скинул поводья с этой бестии, присел под деревом и от нечего делать вытащил кольт из кобуры.
Большинство из нас лучше соображает, когда вертит что-нибудь в руках. Не знаю, как вы, но я — точно. И ничто меня так не успокаивает, как знакомое ощущение рукоятки старого кольта, уютно спрятавшейся в ладони. В стороне я приметил большой булыжник, фунтов этак в десять, и принялся в него постреливать, целясь в самый верх, так что каждый раз перекатывал его с боку на бок, словно тюк сена. И сам не заметил, как разрядил в него оба револьвера, после чего загнал в барабаны новую дюжину патронов, чтобы еще пострелять.
Однако старый камешек уже получил хорошую трепку, и вдобавок я прицелился чуть ниже, чем следовало, так что пуля угодила ему, можно сказать, в самое брюхо, отчего он разлетелся на куски.
Я тихонько выругался и в следующее мгновение был несказанно рад, что сделал это вполголоса, так как сзади послышался женский голос:
— Вижу, тринадцать — ваше счастливое число?
Я обернулся, и кто же еще мог быть у меня за спиной, как не Дженни Лэнгхорн? Она смотрела на меня с ухмылкой, морща веснушчатый нос! Странная девушка — ухмылялась как мужчина, а улыбалась как женщина! Но чаще — ухмылялась.
— Вообще-то не хотел его разбивать, — сообщил я.
— Тогда, значит, сделали больше, чем хотели. Так вот где вы упражняетесь в стрельбе?
— Обычно не здесь, мэм. Просто сюда уединился, чтобы кое о чем подумать.
— Дурное это занятие, Джон! — произнесла Дженни шутливо. — Я вот уже давно думать перестала.
— Почему?
— Потому что это ни к чему не приводит, — заявила она. — Если человек начинает над чем-нибудь размышлять, пытаясь докопаться до истины, то вскоре уже готов поверить в любую ложь, лишь бы она была приятной. А все его догадки так и остаются догадками. — Она чуть пришпорила своего пони, а затем согнулась в седле, опустила локоть на переднюю луку и, положив подбородок на тыльную часть ладони, резко сменила тему: — Мне кажется, будто вы невеселы.
— Так и есть, — признался я.
— Наверное, с кем-нибудь подрались?
— Нет, — удивился я.
— Что, со вчерашнего дня ни разу?
— Не понимаю, о чем вы говорите!
— Будет вам! Я уже повидала Оливера Клемента.
Я так и ахнул!
— Поехала узнать, как там его больная нога, но оказалось, что у него еще и отек на подбородке!
Покраснев до корней волос, я пробормотал что-то нечленораздельное.
— Не понимаю, как это мужчины становятся друзьями после того, как один другого вздует!
— Да вовсе его не вздул! — запротестовал я. — Просто мне повезло — он случайно пропустил удар.
Я не то чтобы скромничал, мне ужасно хотелось перевести разговор на что-нибудь другое.
— Да, он рассказал мне, что это был за удар! — опять ухмыльнулась Дженни.
— А что он вам еще рассказал? — встревожился я, проклиная про себя молодого болвана на чем свет стоит. Надо же быть таким ослом, чтобы все разболтать женщине!
— Только о том, как вы его уложили… спать! — ответила она и тут же поспешно поинтересовалась: — А разве еще что-то было?
— Нет-нет, — успокоил ее я. — Конечно не было!
— «Конечно не было»! — передразнила Дженни. И, помолчав, высказалась: — Очень жаль, что вы не прислушались к моему совету.
Я пожал плечами, чувствуя себя в дурацком положении. Но помнил, что сказал в свое время один старый француз: «Никогда не оправдывайся! Друзьям не нужны оправдания, а враги не поверят все равно!» Поэтому не стал ничего объяснять, а принялся судорожно придумывать, как бы наладить дальнейшую беседу, как вдруг Дженни тихо произнесла:
— Я знаю, что вы старались всеми силами уйти от ссоры, и по этой причине искала с вами встречи, чтобы вас поблагодарить. Оливер сказал, что вы хотели помешать ему остаться в дураках, и у вас это почти получилось.
Но знала ли она о готовящейся поездке в Долину Сверчков? Я обеспокоился не на шутку. Судя по всему, Оливер был с ней слишком словоохотлив. Смог ли вовремя остановить поток своего красноречия? Однако Дженни больше ничего не говорила о нашей с ним встрече, и тут я понял, что Клемент проявил еще больше благородства, чем я мог от него ожидать. Он рассказал девушке лишь те моменты, которые представляли его в невыгодном свете. Но ни еловом не обмолвился ни о том, как взял меня на мушку, ни о том, как пощадил, а главное — не стал тревожить ее сообщением о пари, которое я предложил и сам же проиграл! Отзывался он обо мне с восхищением и, по словам Дженни, хотел опять увидеться как можно скорее, чтобы отговорить от затеи, которую я вынашивал.
— Но он так и не объяснил, что у вас за планы! — добавила Дженни не без любопытства.
Несомненно, это был намек на то, что мне надо быть с ней чуточку откровеннее, но я решил, сейчас самое время сжечь за собой мосты — слишком малой была вероятность вернуться из Долины Сверчков живым.
— Клемент хочет, чтобы я остался в Эмити. И надеется, что еще передумаю, — солгал я, искоса проследив за ее реакцией. И с замиранием сердца отметил, что лицо Дженни помрачнело.
— Так вы уезжаете? — проговорила она и с грустью устремила взор поверх моей головы к бледно-голубому небу, по которому на Западе так редко плывут облака.
— Да, уезжаю.
— У вас неприятности? Или вы просто устали от такой жизни?
И тут я сдуру ляпнул то, о чем потом долго жалел! Просто как-то само собой вырвалось:
— Я попал в неловкое положение из-за того, что слишком часто виделся с девушкой, на которой хочет жениться мой друг.
Быть может, другая на ее месте пропустила бы это мимо ушей. Но Дженни Лэнгхорн не позволяла разговаривать с ней намеками. Она любила, когда люди называли вещи своими именами. Слегка порозовев, посмотрела мне прямо в глаза и потребовала:
— Не останавливайтесь на полуслове. Объяснитесь. Я хочу знать!
— Девушка, о которой я говорю, — вы! А мой друг — Питер Грешам.
— Я так и знала, что это из-за него! — вымолвила она с горечью. — Выходит, он вас выгнал?
— Отнюдь, сам так решил! Я его не боюсь. Но это еще не повод, чтобы остаться и погубить себя окончательно.
— Не понимаю, — насторожилась Дженни, — Питер сказал вам, что вы не должны со мной видеться?
— Нет! Это я сам решил, что наши встречи до добра не доведут!
Вот так и выдал себя с потрохами! Наверное, никто еще не изобрел более дурацкий и неуклюжий способ открыть девушке свои чувства, как тот, которым я объяснился Дженни Лэнгхорн в любви. Сгорая от стыда, я с трудом заставил себя поднять на нее глаза. Она сильно покраснела. Не знаю от чего — презрения, гнева или, может быть, по какой-то другой причине, но только я с содроганием стал ждать, что сейчас разразится буря!
Дженни выпрямилась в седле и резко вонзила шпору в бок своей индейской лошадки. Укол заставил малышку сорваться и в несколько скачков преодолеть крутой подъем. У самого гребня девушка поставила кобылу на дыбы, рванув поводья с такой силой, что иной мужчина на ее месте мог бы растянуть себе запястье. И, возвышаясь надо мной на фоне ясного неба, прокричала: