— А почему? Поколебавшись, он ответил:
— Я не верил, что ты это сделаешь.
— Что сделаю?
— Останешься на холмах. Я думал, ты сказал это так просто, а когда дойдет до дела…
Я встал. Честь моя была задета.
— Так я, по-твоему, девчонка, которая каждую минуту меняет свои взгляды? Ты думаешь, я говорю, лишь бы что-нибудь сказать? Ну, так знай: когда я решаю что-нибудь сделать, я это всегда делаю. И если бы ты не пришел за мной, я бы пошел один! А если тебе страшно, можешь оставаться здесь, я знаю, на что иду!
Я двинулся в путь твердым шагом. Лили встал, ухватился за горловину мешка и, взвалив его на спину, поспешил за мною. Забежав вперед, он остановился, оглядел меня и с волнением сказал:
— Силен!
Я немедленно постарался показать, что я и впрямь «силен», однако ничего не ответил.
Не сводя с меня глаз, Лили добавил:
— Второго такого не сыщешь!
Затем он повернулся ко мне спиной и снова зашагал… Однако, пройдя шагов десять, он снова остановился, не оборачиваясь, повторил:
— Ничего не скажешь, силен!
Его восторженное изумление, хоть оно и льстило моему самолюбию, вдруг показалось мне довольно обременительным, и я должен был сделать над собою усилие, чтобы оправдать словечко «силен».
Я уже был близок к этому, но откуда-то справа донесся шорох. Казалось, кто-то, оступаясь, идет по щебню. Я замер и прислушался. Шум возобновился.
— Это шум ночи, — сказал Лили. — Никогда не знаешь, откуда он взялся. Заметь себе, что хоть это всегда немножко страшно, но не опасно; ты скоро привыкнешь.
Он снова зашагал, и мы вскоре пришли к краю гряды, нависшей над плоскогорьем Гаретты. Слева начинался густой сосновый лес на склонах Тауме. От земли между стволами поднимался предрассветный туман и, свиваясь спиралью, плавно опускался над кустарниками.
Раздался какой-то лай, визгливый и отрывистый; он повторился три раза. Я вздрогнул.
— Там охотятся?
— Нет, — ответил Лили. — Это лис так кричит, когда гонит дичь к самке: дает ей, стало быть, знать.
Снова трижды прозвучал дикий голосок, и тут я вспомнил, что говорится в моем учебнике естественной истории: «Слон ревет, олень кричит, лисица тявкает».
И едва незнакомый звериный голос обрел название, как он сразу потерял свою ночную страшную власть: это тявкает лисица, только и всего. Сто раз носил я этот Лисицын глагол в своем ранце! Я уже совсем успокоился и хотел было поделиться моими спасительными познаниями с Лили, как вдруг слева, в глубине туманного бора, под нависшими ветвями сосен промелькнула какая-то довольно высокая тень.
— Лили, — сказал я тихо, — только что промелькнула какая-то тень, я сам видел.
— Где?
— Там.
— Померещилось, — ответил он. — Не очень-то можно ночью увидеть тень.
— Я же тебе говорю, я сам видел — там что-то промелькнуло!
— Может, лисица?
— Нет. Оно больше лисицы… А может, это твой брат ловит дроздов?
— О нет! Еще рано. До конца ночи ждать не меньше часу.
— Тогда это браконьер?
— Чудно, коли так… А что, если…
Но он не договорил и молча стал вглядываться в чащу леса.
— О чем ты думаешь? Он ответил вопросом:
— А какая она была с виду, та тень?
— Немного смахивает на человека.
— Она большая?
— Не скажу, право, это ведь далеко было… Да, пожалуй, большая.
— В плаще? В длинном плаще?
— Знаешь, я хорошенько не разглядел. Я увидел там словно бы тень, которая зашевелилась и потом исчезла за сосной или за можжевельником. Почему ты спрашиваешь? Ты вспомнил кого-то, кто ходит в плаще?
— Может статься, — в раздумье ответил Лили. — Я его никогда не видел. Но отец видел.
— Кого?
— Большого Феликса.
— Это пастух?
— Да, когдатошний пастух.
— Почему ты говоришь «когдатошний»?
— Потому что это было когда-то, давным-давно.
— Не понимаю.
Он подошел ближе и вполголоса сказал:
— Он помер чуть ли не пятьдесят лет назад.
Но лучше об этом не говорить — еще накличешь его!
Остолбенев, я уставился на Лили, который прошептал мне на ухо:
— Он привидение!
Это открытие так меня испугало, что я для собственного успокоения прибегнул к своему излюбленному средству — залился насмешливым хохотом, затем язвительно спросил:
— И ты веришь в привидения?
Лили, видимо, испугался и тихо ответил:
— Да не ори ты! Я же тебе говорил, так нельзя, еще накличешь!
Я понизил голос — просто чтобы доставить удовольствие Лили.
— Так вот, знай же, что мой отец — а он ведь ученый — и мой дядя, который служит в префектуре, говорят, что это брехня! И я то же самое: как услышу про это, так начинаю смеяться. Да, прямо-таки не могу не смеяться.
— А я вот, а вот мой отец не станет смеяться, потому что он сам его видел — привидение, стало быть, четыре раза видел.
— Твой отец хороший человек, но он читать даже не умеет!
— А я и не говорю, что он умеет читать. Я говорю, что он его видел.
— Где?
— Однажды, когда он ночевал в загоне Батиста, он услышал за стеной шаги. И потом громкий вздох, точно кто-то помирает. Тогда он посмотрел в щель в двери и увидел пастуха, высокого-высокого, в плаще, с палкой и в большущей шляпе. Он был весь серый — от макушки до пят.
Я прошептал — опять же просто чтобы доставить удовольствие Лили:
— А может, это был настоящий пастух?
— Как бы не так! Что это было привидение, доказывает то, что, когда отец отворил дверь, там ничего уже не было. Ни пастуха, ни привидения, ничего…
Это было неопровержимое доказательство.
— А зачем оно сюда ходит, это привидение? Чего оно хочет?
— Он, кажется, был очень богатый, имел чуть ли не тысячу овец. Его убили разбойники, всадили ему между лопатками длинный кинжал и отняли громадный мешок с золотыми монетами. Вот он и бродит здесь все время, жалуется, ищет свой клад.
— Но он же знает, что не мы взяли клад.
— То же самое сказал ему отец.
— Он говорил с ним?
— А как же! Когда привидение пришло в четвертый раз, отец говорил с ним через дверь. Он сказал: «Послушай, Феликс, я пастух, как и ты. Я знать не знаю, где твой клад. Не стой ты над моей душой, мне надо выспаться». Тогда привидение, ни слова не говоря, как начнет свистеть, и этак — минут десять. Тогда отец рассердился и говорит: «Я покойников уважаю, но, если ты не угомонишься, ты у меня заработаешь четыре креста и шесть пинков в зад».
— Так и сказал?
— Так и сказал. И он бы это сделал, но тот понял: ушел и никогда больше не приходил.
Эта история явно была нелепицей, я твердо решил ничему в ней не верить, а чтобы ее опровергнуть, воспользовался излюбленными выражениями моего отца.
— Правду сказать, — начал я, — ты, по-моему, очень глупо делаешь, что рассказываешь мне об этих предрассудках, которые — просто суеверие. Привидения выдумал народ. А когда кого-нибудь осеняют крестом, то это чистая мракобесия!
— Хо-хо! — ответил Лили. — Если осенить призрак крестом, тут ему и крышка. Против этого уж никто не спорит! Каждый тебе скажет, что крест их режет напополам.
Я хихикнул, довольно неуверенно, и спросил:
— И ты, конечно, умеешь креститься?
— Еще бы!
— Ну-ка покажи мне этот ваш фокус без слов!
Лили несколько раз подряд торжественно перекрестился. Я, хихикая, сделал то же. Тут в темноте раздалось гудение, и я получил легкий, но звонкий щелчок по лбу. Я невольно ахнул. Лили нагнулся и поднял что-то с земли.
— Это жук-дровосек, — сказал он.
Он раздавил жука каблуком и снова двинулся дальше. Я пошел следом, то и дело оглядываясь назад.
***
Мы дошли почти до подошвы Тауме, и я уже ясно различал очертания холма, под которым находился подземный ход, где мне предстояла жизнь, полная приключений.
Лили внезапно остановился.