– А что ты решил «предложить» Любе? Музей Чехова. о котором мы говорили? Или Льва Толстого?
– Я предлагаю ей. в твоем присутствии, тетя. и. уверен, с твоего разрешения… стать моей женой.
– Су-пру-гой? – с угрожающей медлительностью переспросила тетя Зина.
– Супругой! Вот именно. Хорошо, что ты поняла.
– И просишь у меня, так сказать, благословения? Веснушки и родинки проступали все отчетливей.
– Я сама впервые об этом слышу, – сказала Люба. – Но если б, как ты, Митя, решилась… Если б уж я решилась…
– Жизнь в провинции делает людей гораздо самостоятельнее. Даже детей, – сухо перебила ее тетя Зина. – А чем вызвана эта спешка?
– Дорогая тетя… – Я приник к ней, как это бывало раньше. Она не оттолкнула меня. – Когда ты узнаешь обо всех подробностях, поймешь ситуацию, ты дашь свое с° гласие… Дашь! Я ведь знаю тебя. Твою доброту!
– Это доброта с позиций твоих интересов! Потому что я фактически мать… Быть доброй в данном случае – не значит быть покладистой и сговорчивой. Пойми, Митенька… Но и Любины интересы тут полностью адекватны твоим. То есть полностью совпадают… – Она не понадеялась на образованность «провинциалки». Тетя протянула свои худощавые, рыжеватые руки к нам обоим. – О, боже мой, какие муки вам заготовил Гименей! Дети, как уверяют, рождаются для того, чтобы лишить своих родителей эгоизма… Но я лишилась даже признаков этого порока задолго до твоего рождения, Митенька. Еще в те годы, когда воспитывала твою маму… Ни один час моей жизни не принадлежал мне самой! Сперва твоя мама, потом ты… Я счастлива, что так получилось! Но добровольно принесенные жертвы дают мне некоторые права. Хотя бы право на элементарное благоразумие.
Я снова прижался к ней, готовый все выслушать.
– Благоразумие… Холодное понятие! Проявляя его, мы порой жертвуем во имя других своей репутацией. Но что может быть эфемернее, чем она? То есть ненадежнее, —
пояснила тетя для «провинциалки» из Костромы. – И вот я думаю, Митенька: что ты из себя представляешь… на сегодняшний день? «Двадцать семь и один»? Вот и все. Ты безволен и слаб…
Я отпрянул от нее. Мне не хотелось, чтобы Люба слышала это.
– Митенька, ты умный, хороший, но слабый!
Я готов был зажать ей рот. Но, разумеется, не зажал.
– Как же ты можешь взвалить на себя ответственность
В семью, за Любу, которая, видимо, по столь понятному юношескому легкомыслию, может дать согласие?..
– Во-первых, я его еще не дала, – спокойно ответила Люба, хотя так стиснула бумажки в руке, что я это услышал. – Я еще сама не «благословила» твои намерения, Митя. Но, кажется, готова благословить.
Л я и не сомневалась! отчеканила тетя. – Но не ты, а я отдала ему все свои заботы, посвятила свое одиночество… Которого могло не быть! Не ты, а я выполнила свой трудный долг перед ним.
Бумажки хрустнули у Любы в руке.
– Выполнив долг перед человеком… таким, как Митя, не следует торопить, чтобы этот долг возвращали. Он вернет и без напоминания!
– По какому праву ты защищаешь его… от меня?! Посвятившей всю свою жизнь… Это чудовищно!
– Простите. Я не врывалась г этот дом. И в ваш разговор… Митя привел меня. Как мужчина, он подтвердит.
– Он еще не мужчина! – крикнула тетя. – В том-то и дело, что он не может взвалить на себя… Не в состоянии!
«Откуда тете известны возможности моих мускулов, моего сердца?» – хотел я спросить. Но язык и воля по-прежнему были «на тросе».
– Митя – мужчина! – за меня ответила Люба. – Как сказал один из самых великих, сила женщины в ее слабости. А другой мудрец добавил, что и сила мужчин иногда тоже… в их слабости! – Люба подмигнула мне. Она была в состоянии шутить.
– Чем мягче и ласковей богатырь, тем больше он богатырь!
Тетя не знала, какой именно мудрец это сказал, и возразить не сумела. А я, услышав, что богатыри могут быть «мягкими», опустился на колени и произнес:
– Тетя, благослови нас! Хотя Люба еще не совсем согласна…
Тетя Зина стала поспешно искать союзницу в Любе:
– Если б ты знала историю его мамы и бабушки! Если б знала, какой ералаш в их и мою жизнь внесли ранние браки… «Выполнив долг перед человеком»… – сказала ты?! – Тете было удобно гладить мою послушную круглую голову: я стоял на коленях. – Нет, я еще не выполнила свой долг окончательно! Я должна буду пожертвовать многим, чтобы он завершил образование, вышел в люди, и лишь тогда…
Я понял, что мне предстоят долгие годы «тетиных жертв».
* * *
Все, что случилось позавчера, я вчера «воссоздать» не успел. Впрочем, к чему это высокопарное слово? Подбадриваю себя бесполезной иронией.
Когда мы с Любой вышли на улицу, я сказал:
– Нехорошо получилось, что я стоял на коленях?
– Ты всегда на коленях, – ответила она. – И, кажется, привык… В этом-то и трагизм!
Я не знал, как реагировать. Тогда она продолжила:
– Замечал, что есть сыновья, даже старые, которые всю жизнь «при своих мамах»? Это можно уважать. Но согласись, что это несколько… неестественно. Они не женятся, не проявляют даже микросамостоятельности. Советуются и получают указания, которые призваны уберечь их от всяких опасностей. Но, как сказал один из мудрецов, уберегают только от счастья. Прости, это я сказала… Я никого не люблю так, как маму. И не буду любить. Кто вообще может быть бескорыстнее матери? Она не выберет себе в сыновья ни Моцарта, ни победителя-полководца, а только своего сына, пусть неудачного, пусть даже убогого… Или свою дочь. Только свою! Но играющий на фортепиано может на самом-то деле не быть пианистом, пишущий в рифму не быть поэтом, а родившая женщина не быть матерью.
«Послушала бы тетя, как рассуждает эта „провинциалка“, – опять прицепилась ко мне назойливая мечта.
– Настоящая мать никогда не захочет, чтобы сын бы.. рабом. Даже ее рабом.
Когда мы вошли в парадное и начали прощаться, она пожалела меня:
– Смотри, какие у тебя волосы! Не пробьешься… Как у воина в балете «Спартак», на который мы с тобой не попали. Должно же быть соответствие?..
– Ты уедешь? – наконец отважился спросить я.
– Если бы ты сегодня сумел защитить себя, я бы, может, уехала. А так… задержусь. Кто-то должен защищать тебя?
– От кого? Тетя ведь любит… Она перебила:
– Как сказал один из мудрецов, любящие деспоты страшны не меньше, чем ненавидящие. Запомни… Даже если этого никто из великих не говорил.
Мне хотелось закричать: «Давай будем вместе!.. Сейчас, с этого дня! Я же сделал тебе предложение. Ответь на него! Будем вместе… вопреки тете Зине. Вопреки всему, что может нам помешать!»
Но «трос» продолжал владеть движением моих поступков и слов. Он угрожающе натянулся, напрягся.
– Ты не думай, что я отступил! – все же сумел произнести я. – Вернусь и все объясню ей. Она поймет… Я уверен! Не сразу, но поймет.
– Если хочешь высказаться, лучше напиши. Монолог для тебя легче диалога. В диалоге с тетей ты произнесешь лишь одну первую фразу.
– Нет… Почему? Но раз ты советуешь…
– Я вот что решила. Буду снимать койку. В институте перекочую на вечернее отделение.
– В конце третьего курса? – Ну и что? Никакого трагизма! Пойду работать на почту.
Телеграфисткой… Я ведь окончила курсы. Еще в Костроме… Буду принимать и передавать телеграммы! Приучусь к предельной краткости выражения своих мыслей! А краткость, как сказал один из великих, – это сестра талант Он действительно так сказал Родная сестра! Поэтому завершим сцену прощания.
– Ты решила все это… ради меня?
– Прости, Митенька, я устала.
Она открыла и закрыла дверь лифта. Я остался один.