Весной оно пробуждается как ни в чем не бывало и ведет себя так, словно родилось тут двенадцать-тринадцать лет назад.
– Восхищен, мистер Бунчужный. Вы – волшебник. Добрый волшебник.
Тарас Игнатьевич кивнул и посмотрел на часы. Ему хотелось до отъезда хоть немного побеседовать с Джеггерсом неофициально, доверительно. Джеггерс тоже посмотрел на часы и заметил, что он очень сожалеет, но время на исходе. Они вернулись в кабинет. Бунчужный отпустил переводчика, жестом пригласил Джеггерса к столу. Налил в рюмки коньяку. Предложил выпить. Выпили. Закусили.
– Я плохо владею вашим языком. Но, полагаю, лучше разговаривать на плохом английском, нежели молчать.
– Зачем же нам, дорогой мистер Бунчужный, беседовать на плохом английском, когда мы можем поговорить на вполне удовлетворительном русском?
Бунчужный посмотрел на него с удивлением, улыбнулся:
– Какого же черта мы тратили время на переводы?
Джеггерс хитровато прищурился:
– Выгодно, когда думают, что ты, как это говорил ваш Короленко, «без языка»: иногда совершенно неожиданно можно услышать много интересного.
– И неинтересного тоже, – буркнул Бунчужный. – Иногда такое можно услышать – в глазах потемнеет.
– Можно, – согласился Джеггерс. – Кстати, что значит «зануда»?!
– У нас так называют скучного и до тошноты нудного человека.
– А вот это? – он раскрыл свой блокнот и заглянул туда: – «Выбирала дивка – и выбрала дидька».
– Это украинская поговорка. Так говорят, когда девушка долго выбирает суженого, а потом останавливает свое внимание на ком не следовало бы.
– И матушка, конечно, бывает недовольна. То-то мистер Скиба вспомнил о ней.
– Нет, это ругательство. Крепкое русское словцо, – сказал Тарас Игнатьевич.
– Да, русские умеют ругаться, – Джеггерс улыбнулся с хитрецой. – Как это у Ильфа и Петрова, мистер Безенчук? Помните? «Туды его в качель!» Впрочем, наши тоже умеют ругаться. Особенно докеры и моряки. О, наши моряки умеют великолепно ругаться! Только они в таких случаях не вспоминают матушку. Да, когда играешь роль невидимки, можно услышать и много неприятного. Но интересного все-таки больше.
Тарас Игнатьевич спросил Джеггерса о планах его фирмы. Тот стал рассказывать. Это были не очень радостные планы, полные тревог в связи с конкуренцией, забастовками, проблемами сбыта. Бунчужный говорил не столько о технических проблемах, сколько о коллективе, благоустройстве цехов, сервисе трудящихся.
Джеггерс опять прищурился. От этого на его умном лице появилось добродушно-хитроватое выражение, словно он, играя в шахматы с опытным противником, вдруг сделал неповторимо удачный ход.
– А ведь вы не отличаетесь от нас, мистер Бунчужный. Вы просто лезете из кожи вон, чтобы максимально повысить производительность труда. Вы делаете все, чтобы обеспечить своему заводу постоянную высококвалифицированную силу рабочих. Вы создаете отличные условия: благоустроенные цеха, цветы на окнах и у станков. Вы создали для своих людей целый город. Вы не хотите, чтобы они трепали себе нервы в трамваях, автобусах и троллейбусах. Больница по своему оснащению и комфорту похожа на госпиталь для избранных мира сего. Ночной санаторий в сосновом лесу, дом отдыха. И все это бесплатно. Если бы вы могли для всех, кто живет вдали, приобрести за полцены автомобили, вы бы сделали и это.
– Безусловно, – сказал Бунчужный.
– В чем же разница?
– Моя зарплата немного превышает оклад инженера, тогда как ваши прибыли… Полагаю, вы не нуждаетесь в уроках политграмоты, мистер Джеггерс.
– Простите, я забыл, что вы всегда – политик.
– Всегда и во всем, – сказал Бунчужный. – И вы – тоже. Только мы не скрываем этого. И того, что интересуемся вашими достижениями, тоже не скрываем. Я показал вам свой завод, мистер Джеггерс.
Вы увидели все, что хотели. Мне пришлись по душе ваши комплименты, но я предпочел бы услышать, что вам не понравилось.
– Критика?.. Ожидал. Говорят, у вас любят критику.
– Не верьте, – улыбнулся Бунчужный. – Критику так же нелепо любить, как болезненные уколы лекарства. Но это нужно, и мы выработали в себе терпимость. Не любовь, а терпимость. Конечно, если критика дельная.
Джеггерс понимающе кивнул, сделал глоток из рюмки и продолжал:
– Я буду с вами откровенен, мистер Бунчужный. Не знаю только, с чего начать.
– С первого, что придет в голову.
Джеггерс несколько секунд молчал, рассматривая на свет золотистый напиток, потом поставил рюмку на стол и начал тихим, немного грустным голосом.
– У вас много людей шатается по заводу во время работы, – произнес он осторожно. – Говорят, что у старика Форда, когда он видел во время работы шагающего по заводскому двору человека, начинался приступ стенокардии. Ходьба хороша для прогулок. На заводе надо работать. Помните, у входа в цех стояли несколько человек, курили, беззаботно смеялись? Наверно, как это у вас говорят, травили анекдоты.
Тарас Игнатьевич молча кивнул.
Джеггерс продолжал:
– В этом же цехе я видел много немолодых, на вид интеллигентных, но совершенно беспомощных людей. У вас – и школа заводского обучения, и великолепно оснащенные учебные цеха, и техникум, и кораблестроительный институт. Откуда взялись эти беспомощные мужчины и женщины? Надо полагать, они получают у вас поденно?
– Да, у них – ставка.
– Независимо от выработки?
– Независимо.
– Так я и думал. Если б они получали от выработки, им бы не свести концы с концами.
– Они зарабатывают прилично, – улыбнулся Бунчужный. – Это инженеры, мистер Джеггерс. Инженеры конструкторского бюро, техники и программисты электронно-вычислительного центра, экономисты. Сегодня им приходится работать на простой работе: не хватает рабочих рук.
– Инженеры?.. На простой работе?.. Вы рискуете вылететь в трубу, мистер Бунчужный.
– Что вы еще заметили?
– Мы проходили с вами по… – Джеггерс раскрыл блокнот, лежащий на столе рядом с фотоаппаратом. Быстро перелистал, нашел нужную отметку. – Это седьмой цех. Я насчитал там двенадцать станков, которые не крутились.
– Пятнадцать, – сказал Бунчужный.
– Значит, и вы заметили. Станки должны крутиться.
– Не хватает рабочих рук.
– Это ужасно.
– Что?
– У ворот должны толпиться безработные. Тогда рабочих рук сколько нужно, люди работают лучше, дорожат своим местом, лезут из кожи вон, чтобы не очутиться там, у ворот.
– Хозяева наших заводов никогда не допустят безработицы. Право на труд у нас гарантируется, как и на отдых и еще многое другое, мистер Джеггерс.
– Да, да, – рассмеялся Джеггерс. – Ведь ваша страна – государство рабочих и крестьян.
Бунчужный не понял – иронизирует этот фирмач или злится. Джеггерс медленными глотками выпил рюмку и поднялся.
– Жаль, надо ехать, у меня в Москве дела. Знаете, что я вам скажу на прощанье, мистер Бунчужный? У вас много трудностей, но в портфеле у вас лежат заказы на шесть лет вперед. Ваши суда среди других такого же типа не знают конкуренции на мировом рынке. Ваш завод не ведает, что такое забастовки. И еще: вы говорили, что у вас, среди рабочих, больше двух тысяч изобретателей и усовершенствователей…
– Рационализаторов, – поправил его Бунчужный.
– Да, да, изобретателей и рационализаторов. Это колоссально! Творческий взрыв. Я вам завидую, мистер Бунчужный. И это искренне.
18
Валентина Лукинична с тревогой ожидала прихода мужа. Только бы до его появления все оставалось, как сейчас. Только бы не начался приступ. Она больше всего боялась, что Тарас увидит ее во время приступа.