Тут-то дрозд и допустил роковую ошибку. Он, несомненно, наблюдал, как Соломон охотился на мышей на лужайке, и счел его рохлей, который ничего не способен поймать. Он ведь не видел, как Соломон в доме тренируется с мячами для пинг-понга и с мухами. Смотреть на Соломона с мячиком было чистейшим наслаждением, Шеба, как высокомерно указал Чарльз, ловила то, что ей бросали, сугубо по-женски. Когда мы подбрасывали для нее мячик, она прыгала, не прицелившись, болтала лапами в воздухе и промахивалась. Это было удивительно, если вспомнить, как ловко она охотилась на мышей — не менее удивительно, чем способность Соломона, упускавшего на земле все, взлететь в воздух, подобно стреле, и еще в полете схватить передними лапами то, что мы ему бросали.
Это был его единственный талант, и он пускал его в ход при всяком удобном и неудобном случае. Если мы не бросали ему мячики или шары из фольги, он принимался прихлопывать мух. Нельзя сказать, что так уж приятно, когда кот то и дело проносится по воздуху точно воздушный гимнаст и тут же хлопается об пол как бомба, но от мух мы избавлялись. Талант Соломона, хотя дрозд об этом ничего не знал, делал его опасным объектом для насмешек небольших птичек. И вот как-то раз, хорошо потренировавшись с мясной мухой, Соломон вышел, стремительно подпрыгнул и вырвал пару перьев из хвоста крылатого остряка.
Мы знали, что дрозд уцелел. Мы собственными глазами видели, как он несся над долиной, словно за ним гнались привидения. Но Соломон ничего подобного не признавал. До конца вечера он расхаживал хорошо нам знакомой хвастливой походкой, которую Чарльз прозвал шагом брюхастой пантеры — голова опущена, из уголков рта торчат два черных перышка, и взгляд, оповещающий, по птичка, если нам интересно узнать, куда она подевалась, находится у него внутри.
Когда Соломон лег спать в эту ночь и в лесу начали перекликаться совы, он встал и охотничьей походкой подошел к окну. Когда-то, когда он был котенком, едва совы принимались ухать, он мгновенно забирался под одеяло, но те времена безвозвратно миновали. Прижав морду к стеклу, угрожающе вздернув свой верблюжий зад, он подробно объяснял им, что сделает с ними, если они не заткнутся. Съест, а перья их хвостов приложит к хвосту дрозда.
Очень часто в последующие дни мне вспоминалось предсказание тетушки Этель, что Соломон вырастет полоумным, и, наблюдая, как он прыгает на все, что пролетает над садом, от самолета до воробья, я гадала, кто раньше угодит в смирительную рубашку: я или он.
Теперь он из дома только выползал — на случай, если добыча окажется за углом. В саду он патрулировал крадущейся походкой охотника, сощурившись донельзя и бросая укоризненные взгляды на сарайчик с садовым оборудованием, где Шеба, возмущался он, слишком громко болтает с Сидни и распугивает всех пернатых. Когда он спал перед камином, подставляя живот огню, то уже не безмятежным сном того, кого ничто не волнует, кроме бутербродов с крабьим мясом, а продолжал и во сне так энергично ловить птиц, что казалось, у него разыгралась пляска святого Витта.
Но ловил он только этих птиц. Наяву реальные не приближались к нему на расстояние прыжка. Для компенсации, если где-нибудь в радиусе мили валялась дохлая птица, Соломон тут же волок ее домой.
Иногда она оказывалась застарело дохлой, — например, ворона, которую, видимо, застрелили за месяц до того, как Соломон с торжеством положил ее на ковер, и она буквально развалилась на куски. Мы сгребли останки в совок и торопливо унесли их в лес. «Оставлять их у нас никак нельзя, — заявил Чарльз, — не хватает только, чтобы кто-нибудь вообразил, будто ворону убил Соломон». Откровенно говоря, я сочла Чарльза излишне осторожным: даже самые горячие поклонники Соломона не поверили бы, что он способен подстрелить ворону из дробовика. Но я промолчала. Да мои слова мало бы что изменили.
На следующий день ворона вернулась на ковер.
Благодаря Редкостной Удаче, сообщил Соломон, бережно водворяя ее на прежнее место, он пошел в лесу необычной дорогой и увидел ее под опавшими листьями. Миленькая, верно? Он тщательно облизал растрепанные перья и ревниво улегся рядом с ней. И почти с иголочки! Он намерен Хранить Ее Вечно-Вечно, добавил он и оглянулся, проверяя, слушает ли Чарльз. Однако Чарльз, заткнув нос, уже убежал поискать чего-нибудь дезинфицирующего.
После этого Чарльз послушал моего совета: трофеи Соломона незамедлительно отправлялись в мусорный бачок, и крышка закрывалась потуже, чтобы он не мог ее открыть. А он старался. Прямо-таки пыхтел, отчаянно царапая крышку и громогласно требуя, чтобы ему вернули голову курицы, которую он нашел в мусорной куче старика Адамса, и крыло голубя — его он подобрал на дороге.
«Если ворона, — сказал Чарльз, — пребывала в покойницах месяц, то голубь скончался в дни, когда Британию оккупировали римляне». Но запах Соломона не удручал — чем сильнее воняла его находка, чем безобразнее она выглядела, тем довольнее он был. То есть при условии, что сам на нее наткнулся. Если же мы давали ему что-то не самое свежайшее — например, на ужин мясо, купленное накануне, — он глядел на нас с ужасом и говорил, неужели же мы думаем, что он будет есть ЭТО. И Шеба не отставала от него. Хотите Отравить Нас, вопияла она, театрально пятясь, будто не веря своему носу. Засим они удалялись, уныло усаживались бок о бок на садовой ограде и тоненькими голосками спрашивали прохожих, не найдется ли у них черствой корочки, или, быть может, они знают хороший дом, куда возьмут двух маленьких кошечек, которых никто не любит.
Хуже всего был конец недели. В воскресенье к вечеру я частенько просто не знала, чем кормить этих животных. Куплю два-три фунта парного мяса в пятницу, а днем в субботу, если она выдавалась жаркой, они отворачивали от него носы. Рыба отпадала по той же причине. Ее они не ели в субботу даже на завтрак. При виде кошачьих консервов у них уши вставали торчком от ужаса. Этого сиамские кошки вообще не едят! Даже в критических случаях. Лучшую консервированную говядину или телятину они, так уж и быть, соглашались съесть, но только одну порцию. А еще — ни в коем случае! «Сиамские кошки, — говорили они, величавой процессией печально направляясь к ограде, — нуждаются в Разнообразии!»
Неделя за неделей Шеба ничего не ела по воскресеньям, и вид у нее был такой эфирный, что у меня слезы на глаза навертывались, хотя я прекрасно знала, что она выламывается. А Соломон демонстративно существовал только на пшеничных хлопьях. У нас всякий раз обрывалось сердце, когда мы видели распахнутую дверцу буфета и гласящий о голоде пакет с зияющей дырой в боку — немые обличения, что мы Не Кормим Их, Как Надо. Мы с тоской вспоминали Блондена, которому для полного счастья было достаточно пары орехов и апельсиновой дольки... и единственным его пороком была страсть к брючным пуговицам да еще склонность всовывать язык в носик чайника для заварки, если никто не смотрел в его сторону... Вздохнув о былом, мы отправились и заказали холодильник.
В тот день, когда он был доставлен — белый сверкающий символ их победы в борьбе за свежую пищу для сиамских кошек, — Соломон (иногда казалось, что у этого кота запас подлых штучек просто неистощим) приволок в дом свою самую крупную добычу. Даже величайший актер не мог бы выйти на сцену эффектней. Техники на коленях в кухне возятся с проводкой, я готовлюсь предложить им дружескую чашечку чая, Шеба, широко раскрыв любопытные глаза, по обыкновению, сидит на первом плане, а один из техников шутливо осведомляется, хватит ли в холодильнике места для ее мышей, Чарльз вычисляет, сколько, бутылок пива можно будет там держать, — и тут внезапно появляется Соломон. Его глаза сияют как звезды над облаком перьев, длинные тонкие ноги растопырены, чтобы не наступать на волочащиеся крылья, и он пошатывается под тяжестью огромного фазана.
Когда он сложил птицу к моим ногам, воцарилась мертвая тишина. Техники переглянулись под козырьками своих фуражек. Мы прекрасно знали, о чем они думают, — что на досуге мы балуемся браконьерством и ловко приспособили для этого сиамских кошек вместо собак, и чем скорее они уберутся подальше от такой сомнительной компании, тем лучше. Чарльз постарался исправить положение: рассказал про манеру Соломона притаскивать домой из леса всякую дохлятину. «Ха-ха, — сказал он, — вроде той вороны, которая развалилась на куски, едва до нее дотронулись», — и небрежно пнул фазана. Только фазан не развалился, а перекатился на другой бок с аппетитным шлепком, и Соломон прыгнул на него, дьявольским воем подначивая его снова встать, если посмеет. Перепуганные насмерть техники поторопились закончить работу и улепетнули. С нами они больше не перемолвились ни словом, но когда их фургон покатил по дороге, до нас донесся приглушенный голос: «Понятно, для чего им холодильник понадобился».
Одно мы знали твердо: где бы Соломон ни подцепил фазана, поймать он его не поймал. Одно дело перышки из хвоста дрозда, — но такой птице стоило бы просто захлопать крыльями, и он бы мигом очутился на ближайшем дереве, во весь голос требуя вызвать пожарную машину.
Он мог стянуть птицу из чьей-то кладовой. Или, может быть, кто-то из лесников перебросил его через ограду в подарок нам, как делают в деревне застенчивые люди, а Соломон подобрал его и внес в дом.
Ответа на эту загадку мы так и не узнали. Два дня фазан пролежал, спрятанный под ванной, и Соломон не оставлял попыток взломать дверь, а Чарльз то говорил, неужели же птице пропасть зазря, то напоминал, что в былые времена людей за меньшее ссылали в Ботани-Бей на каторгу. Мы все еще надеялись, что кто-то прольет свет на эту тайну, но никто не пролил. Если он попал к нам из чьей-нибудь кладовой, то, как указал Чарльз, там он очутился тоже противозаконным путем. Наводить справки мы не решались из опасения выставить Соломона браконьером, если фазана нам не подарили. Поскольку с момента рождения Соломон все время своего бодрствования тратил на то, чтобы внушать людям, какой он лихой малый, они ведь могли ему и поверить.
А потому во вторую ночь, придя к окончательному выводу, что помимо соображений порядочности навряд ли стоит есть фазана, который (третья гипотеза) вполне мог скончаться от яда, мы, когда совсем стемнело, пробрались с птицей в мешке за калитку, прошли две мили в холмы и с сожалением закопали ее в канаве.
Глава пятнадцатая
РОМАН СОЛОМОНА
Как приятно, когда в доме живут две сиамские кошки, говорили люди, видя как они торжественной процессией направляются в огород, грозя бедой капустной рассаде, которую Чарльз только-только водворил на грядку, или чинно сидят в кресле, нежно прильнув друг к другу, точно на рождественской открытке.
В некоторых отношениях это действительно было приятно. Когда нас не было дома, они составляли компанию друг другу, и куда бы Соломон, как он сам говорил, мог бы положить голову, засыпая у камина в зимний вечер, если бы к его услугам не было живота Шебы?
С другой стороны, бесконечные проказы, в которые они втягивали друг друга, были бы не по плечу целой стае мартышек. Например, тот случай, когда Шеба спряталась в коляске мотоцикла Сидни, и он, обнаружив ее, только когда уже добрался домой, был вынужден безотлагательно отвезти ее назад, — разве она самостоятельно додумалась бы до такого? Шеба была домоседкой. Она редко покидала пределы сада, и всякий раз, когда Соломон отправлялся на очередную прогулку, она обязательно, к большому его отвращению, оказывалась на крыльце, когда он украдкой пробирался по дорожке на обратном пути, и злорадно орала, что вот он, вот он, и не отшлепаем ли мы его?
Он мог хвастать сколько угодно о том, где был и какие подвиги совершил, — Шебу это не интересовало. Она предпочитала оставаться дома, быть подружкой Чарльза и Сидни. И так продолжалось, пока однажды она не услышала вопли Соломона: «Иди посмотри, где я сижу!» А когда она пошла посмотреть, то увидела его на капоте припаркованной машины. Шеба посмотрела на него, начала было звать Чарльза — и передумала. Она была пай-девочкой так долго, что жизнь, правду сказать, стала довольно пресной. К тому же, вопреки ее настойчивым советам, его ни разу не отшлепали, а наоборот, когда он возвращался, вокруг него так плясали, что вся ее чопорность возмущалась... И без дальнейших размышлений она присоединилась к Соломону на капоте.
С этих пор стоило кому-то припарковать машину на дороге поблизости от коттеджа, как они молниями неслись туда.
В первое время им было достаточно просто сидеть там и болтать с прохожими, сколько хватало сил. Это уже было скверно: я вся извелась, бросаясь сгонять их с капота и стирать отпечатки их лап до возвращения владельца. Но затем Соломон сделал великое открытие: у машины оказалось нутро! Я отлично помню день, когда он это обнаружил. Я примчалась, сволокла их с капота большого черного «хамбера» и, усердно полируя капот, внезапно заметила, что Соломон неверящими глазами вглядывается во что-то сквозь ветровое стекло, Я проследила его взгляд: с заднего сиденья на него столь же ошеломленно взирала почтенная старушка! Идиотски ухмыльнувшись ей (ничего лучше мне в голову не пришло), я ухватила кошек и пустилась наутек. Могла бы и не трудиться. Соломон, углядев старушку, во что бы то ни стало хотел рассмотреть ее получше. Едва я опустила его на лужайку, как он перемахнул через ограду и обеими лапами намертво вцепился в ручку дверцы машины, внимательно вглядываясь внутрь.
Когти у Соломона, когда он полон решимости, не уступят абордажным крючьям. Я тщетно пыталась отодрать их от ручки, он яростно орал, что хочет поглядеть на старушку, Шеба со своей стратегической позиции на сливе советовала хоть на этот раз отшлепать его хорошенько, старушка впала в полуобморок, не сомневаясь, что к ней. рвется сумасшедшая с бешеным котом, — и я сделала единственное, что мне оставалось: ухватила Соломона поперек живота и начала во весь голос звать Чарльза. И Чарльз отцепил Соломона, а когда я унесла Соломона в дом, умиротворил старушку. «Что было нелегко», — сообщил он. Она твердила, что вот вернется с прогулки ее сын и нам это так не сойдет! Но туг он упомянул, что я его жена, и, к его изумлению (он еще не слышал о том, как я выскочила из калитки и принялась полировать капот ее машины с ней внутри), она погладила его по руке, приговаривая: «Бедный мальчик, бедный мальчик, у нас у всех есть свои горести, и надо переносить их мужественно», а потом угостила его мятной лепешкой.
Я поклялась, что больше не подпущу Соломона ни к одной машине. Где там! Я то и дело вытаскивала его из-под чужих машин, а если стекло оказывалось опущенным, то и изнутри. Чарльз наотрез отказывался вмешиваться, и эту операцию приходилось брать на себя мне. Дверцу я открывать не решалась, даже если она была отперта. Чарльз говорил, что нас могут заподозрить в преступных замыслах. А потому по два-три раза на дню я болтала длинной веревочкой внутри чужих машин, умоляя Соломона быть хорошим котиком и убраться оттуда, пока не вернулся владелец. Веревочку я держала в вытянутой руке и стояла от машины как могла дальше. Заподозрить меня в преступных намерениях не мог бы никто, но вот что у меня не все дома, наверняка думали многие. Тем более что Соломон и в ус не дул и либо возлежал, растянувшись на заднем сиденье, внушая прохожим, что это Его Машина и он просто Ждет Шофера, либо невидимкой на полу обнюхивал пакеты.
Он знал, что поступает нехорошо. И всегда удирал за секунду до возвращения владельца. Но я изнывала от страха, что в один прекрасный день владелец застигнет его — и меня. И еще я боялась, что в другой прекрасный день я не замечу, что он залез в машину, и владелец, тоже ничего не заметив, увезет его. И стоило мне услышать шум машины, как я автоматически все бросала и опрометью бежала к калитке. А в конце концов, как я могла бы догадаться, если бы учла психологию моих кошечек, увезли вовсе не Соломона, а Шебу.
Шеба была куда осторожнее своего братца и не рисковала залезать в машины. И пока я отчаянно выуживала его веревочкой, она разве что сидела, широко открыв глаза. на капоте, говоря, какой он гадкий, правда? И она просто не знает, что нам с ним делать. Тем не менее она жаждала последовать его примеру. Это просто было написано на ее голубой мордочке.
И вот однажды она не пересилила соблазна. Но, видимо, рассуждая, что с Сидни она знакома и может с ним ничего не опасаться, забралась к нему в коляску — и, так уж несправедливо устроен мир, была тут же похищена.
Когда она вернулась, Соломон просто захлебывался от злорадства. Теперь настал его черед орать, и он своего не упустил. «А, явилась Косоглазая Паинька, — вопил он, шагая по дорожке навстречу Сидни, который нес на руках несколько смущенную Шебу. — Не Отшлепать ли Нам Ее Разнообразия Ради», — выл он голосом, который бы сделал честь и сирене на маяке. Нашего ответа он дожидаться не стал, а, едва Сидни спустил ее с рук, сам ее опрокинул, просто чтобы показать, кто есть кто.