Тем временем Судья Ёсицунэ заседлал своего коня по кличке Огуро седлом с золотой отделкой. Он был облачён в панцирь пурпурного цвета поверх красного парчового кафтана, голову его покрывал белозвездный рогатый шлем; у пояса меч, изукрашенный золотой насечкой, из-за спины над головой выдавались длинные стрелы с бело-чёрным оперением «накагуро» из орлиного пера, и в руке он сжимал за середину лук «сигэдо» – знак военачальника. Он вскочил на коня, галопом вылетел на большой двор и с площадки для игры в ножной мяч крикнул:
– Кисанда!
И тогда Кисанда закричал врагам:
– Здесь я, самый низший из слуг Судьи Ёсицунэ, но духом я твёрд и нынче ночью стою в самом первом ряду! Моё имя Кисанда, мне двадцать три года! Выходи, кто смелый!
Услышав это, Тосабо был раздосадован. Он приблизился к воротам, нацелился в щель между створками, положил на тетиву боевую стрелу в тринадцать ладоней с оперением лопатой и, натянув в полную силу, выстрелил. Стрела прошила наплечник на левом плече Кисанды и вошла в тело до самого оперения. Рана была из лёгких, Кисанда рывком вытащил стрелу и отшвырнул её, и кровь алыми струями полилась по его спине и по нагрудной пластине панциря. Кисанда отбросил лук, ухватил алебарду за середину древка, распахнул толчком настежь ворота и встал между створок, уперев ногу в порог. И тогда враги, стремя в стремя, с рёвом ринулись на него. Кисанда, сделав шаг назад, встретил их градом ударов. Он рубил коней по головам, по груди, по передним ногам, и кони падали, и кубарем катились наземь всадники, и одних он закалывал, других рассекал. Так он перебил там многих. Но на него навалилась вся громада врагов, и он, отбежав назад, прижался спиной к коню своего господина. Ёсицунэ взглянул на него с седла.
– Да ты ранен, – произнёс он.
– Так, господин.
– Если тяжело, уходи.
– Коль вышел на поле боя, то рана – удача, а смерть – обычное дело.
– Изрядный малый! – произнёс Ёсицунэ. – Этак мы выстоим с тобой вдвоём.
Однако Судья Ёсицунэ не поскакал на врага, и Тосабо тоже не спешил напирать. Оба они словно бы в нерешительности не трогались с места, а между тем Мусасибо Бэнкэй, валяясь на ложе у себя в жилище на Шестом проспекте, размышлял так: «Что-то мне не спится нынче ночью. Видно, это потому, что Тосабо объявился в столице. Нейдёт у меня из головы, как там мой господин. Надобно пойти поглядеть, а тогда уже вернусь и буду спать». Он облачился в свои грубые пластинчатые доспехи с набедренниками до колен, опоясался огромным мечом, подхватил боевую дубинку и, сунув ноги в деревянные башмаки на высоких подставках, направился ко дворцу. Полагая, что главные ворота заперты на засов, он вошёл через боковую калитку и там, очутившись позади конюшни, услыхал со стороны переднего двора грохот конских копыт, как будто разразились все Шесть Землетрясений разом. «Экая досада, они уже напали!» – подумал он, вошёл в конюшню, огляделся и увидел, что Огуро там нет. «Не иначе как уже в бою», – подумал Бэнкэй. Он вскарабкался на восточные ворота и взглянул: Судья Ёсицунэ одиноким всадником стоял против врагов, и только лишь Кисанда был у его стремени.
– Смотреть противно, – проворчал Бэнкэй. – Никогда не слушает, что ему говорят, никакой осторожности не признаёт, вот ему нынче и зададут страху!
Он ступил на веранду и, грохоча башмаками по доскам, двинулся к западной стороне.
«Это ещё что такое?» – подумал Судья Ёсицунэ. Присмотревшись, он различил фигуру огромного монаха в доспехах. «Тосабо зашёл с тыла», – решил он, наложил стрелу на тетиву и послал коня вперёд.
– Эй, там, монах! – крикнул он. – Кто таков? Назовись! Назовись или положу на месте!
Однако Бэнкэй не отозвался, посчитавши, что пластины его панциря прочные и стрелой их, пожалуй, не пронять.
Судья же Ёсицунэ решил, что может промахнуться, вбросил стрелу обратно в колчан и с лязгом выхватил меч из отделанных золотом ножен.
– Назовись, кто ты? – снова крикнул он. – Назовись или зарублю!
Он подъехал к Бэнкэю, и тот подумал: «Мой господин не уступил бы на мечах ни Фань Куаю, ни Чжан Ляну», а затем заорал во всю глотку:
– Эй, кто далеко, слушай ушами, а кто близко, гляди глазами! Я – Сайто Мусасибо Бэнкэй, старший сын куманоского настоятеля Бэнсё, чей род восходит к Амацукоянэ! Я служу Судье Ёсицунэ, и таких, как я, один на тысячу!
– Выходка пьяного монаха, – сказал Ёсицунэ. – Нашёл, право же, время!
– Что правда, то правда, господин, – по-прежнему дурачась, отозвался Бэнкэй. – Однако же вы ведь сами изволили приказать мне назваться, вот я и назвался с перепугу, а то пришёл бы мой смертный час от вашей руки.
– Подлец Тосабо напал-таки на меня, – сказал Судья Ёсицунэ.
– А зачем вы не слушали, что вам говорилось? Зачем были столь беспечны? Как это ни прискорбно, вы сами привели коней этих негодяев прямёхонько к своим воротам.
– Ты увидишь, я возьму этого подлеца живьём! – произнёс Ёсицунэ, и тогда Бэнкэй сказал:
– Извольте предоставить это мне. Я сам свяжу его и поставлю перед вами.
– Сколько я видел людей, – произнёс Ёсицунэ, – но таких, как ты, Бэнкэй, больше нет на свете. Впрочем, вот и наш приятель Кисанда, хоть и впервые воюет, а в бою никому не уступит. Принимай же командование и веди Кисанду в бой!
Но Кисанда уже взобрался на наблюдательную вышку и закричал что было силы:
– На дворец наместника напали! Где вы, его кэраи и слуги? Кто не явится на помощь нынче ночью, тот завтра будет объявлен пособником мятежа!
Призыв этот был услышан вблизи и вдали, так что вся столица и предместье Сиракава разом всполошились. Воины Судьи Ёсицунэ и прочий люд набежали со всех сторон, взяли отряд Тосабо в кольцо и свирепо на него набросились. Катаока Хатиро ворвался в самую гущу воинов Тосабо и повергнул к ногам Ёсицунэ три отрубленных головы и трех человек, взятых живыми. Исэ Сабуро взял двух пленных и принёс пять голов. Камэи Рокуро взял в плен двоих. Сато Сиро Таданобу взял двух пленных и отрубил шесть голов. Бидзэн Хэйсиро убил двоих врагов и сам был ранен. И все остальные тоже хватали пленных и разживались всяким добром, кто сколько хотел.
И был среди них лишь один, кому не повезло в бою: Эда Гэндзо. Навлекши на себя немилость господина, пребывал он в ту ночь на проспекте Токёгоку, но прибежал сразу, едва услыша о нападении на дворец. Он зарубил двух врагов, попросил Бэнкэя: «Завтра передай эти головы господину» – и снова ринулся в схватку, и тут стрела, выпущенная Тосабо, вошла до середины древка ему в горло. Он схватил свой лук, наложил стрелу и попытался натянуть тетиву, но уже слабость одолела его. Он вытащил меч и, опираясь на него, кое-как добрёл до дома, попробовал подняться на веранду, да так и не смог. Тогда он сел и сказал:
– Есть здесь кто-нибудь?
Вышла служанка, спросила:
– Что случилось?
– Меня зовут Эда Гэндзо, – ответил он, – и я смертельно ранен. Сейчас я умру. Доложите господину.
Узнав об этом, Судья Ёсицунэ был потрясён. Потребовав факел, он подошёл и взглянул: перед ним лежал Эда Гэндзо, пронзённый громадной стрелой с чёрным орлиным оперением.
– Как же это? Как же это? – воскликнул Судья Ёсицунэ.
– Я навлёк на себя вашу немилость, – задыхаясь, отозвался Гэндзо, – но вот пришёл мой конец. Даруйте мне прощение, дабы ушёл я в мир тьмы со спокойной душой.
– Да разве навсегда прогнал я тебя? Нет-нет, это было так, до поры до времени! – произнёс Ёсицунэ, заливаясь слезами, и Гэндзо с тихой радостью ему кивнул.