Неизвестно, кто распустил эти слухи, но пошли разговоры, будто Судья Ёсицунэ, обосновавшись у Кандзюбо, поднял мятеж и будто тех из монахов, которые не пожелали идти за ним, Кандзюбо выдал Судье Ёсицунэ. Они-де и были убиты.
О том, как Кандзюбо вызвали в Камакуру
Когда об этом проведали в Рокухаре, наместник Ходзё весьма удивился и с чрезвычайным гонцом известил Камакурского Правителя. Господин Ёритомо призвал к себе Кадзивару Кагэтоки и сказал:
– Сдаётся мне, что Кандзюбо из Южной Столицы, стакнувшись с Ёсицунэ, учинил смуту и перебито множество монахов. Надлежит тебе принять меры, пока к Ёсицунэ не вздумали присоединиться войска провинций Идзуми и Кавати.
Кадзивара сказал на это:
– Событие весьма серьёзное. И странно мне, что к такой постыдной затее примкнул монах. Нам должно заручиться высочайшим повелением, а также рескриптом государя-монаха, дабы препроводить этого Кандзюбо сюда в Камакуру. Мы его допросим и, согласно его показаниям, либо казним, либо отправим в ссылку.
Тут же отдали приказ Хори-но Тодзи Тикаиэ.
Во главе пяти десятков всадников он поскакал в столицу, явился в Рокухару и обо всём рассказал. Господин Ходзё вместе с ним отправился во дворец государя-монаха. Когда они почтительно изложили обстоятельства, им было объявлено:
– В подобных делах мы что-либо решать бессильны. Названный вами Кандзюбо – отец-молитвенник за ныне царствующего государя; возвышая и прославляя слово Будды, достиг он чудотворной мощи; он – наставник Закона, исполненный воистину великого милосердия. Поэтому, дабы дело решилось, надлежит вам подробно рассказать обо всём в высочайшем присутствии.
Господин Ходзё и Хори Тикаиэ представили всеподданнейший доклад во дворец государю, и государю благоугодно было ответствовать им так:
– Кандзюбо возвысил и прославил слово Будды, чудотворная мощь его несомненна, однако же проступка его я, государь, не одобряю. Гнев Ёритомо основателен. Поскольку Ёсицунэ есть враг династии нашей, надлежит вам немедля схватить Кандзюбо.
С тем Ходзё Токимаса, весьма довольный, поскакал во главе трех сотен всадников в Нару и объявил Кандзюбо высочайшую волю. Выслушав его, настоятель молвил:
– Говорят, что наше время есть время Конца Закона, и всё же сколь прискорбно видеть, как идёт к концу и Закон Государя. Скудеет власть! В древности государь повелевал – и плодоносили засохшие растения, а птицы сами падали с неба, ныне же мир сделался таков, что о грядущем страшно и помыслить!
И он задохнулся слезами. Затем он сказал:
– Невзирая на высочайший указ, мог бы я остаться в Наре мёртвым телом, но сие не приличествует лицу духовного звания. Впрочем, я даже рад, что Ёритомо приказывает мне явиться: он не признаёт установлений Будды, и если получится возможность, то по прибытии в Камакуру я верну его на истинный путь.
И с тем он тут же стал готовиться к отъезду.
Отпрыски благородных семей, коих он наставлял в науках, печалились предстоящей разлуке с учителем и вызвались проводить его в Камакуру, однако он их отговорил, сказавши:
– Это никак, никак невозможно. Меня вызывают затем, что считают преступником. Вас признают соучастниками, и тогда как вы спасётесь?
Обливаясь слезами, они согласились остаться. Он же сказал им на прощанье:
– Если дойдёт до вас весть, что меня нет больше, свершите заупокойную службу. Но если узнаете, что я жив, навестите меня непременно, где бы я ни прозябал – в дикой ли пустыне или в горных дебрях.
Плача и рыдая, они обменялись клятвами, и он отъехал. С чем сравнить их скорбь? Была она, верно, сильнее, нежели скорбь шестнадцати святых архатов, пятиста учеников и пятидесяти двух видов существ в день успенья Сакья-Муни.
Итак, Кандзюбо в сопровождении господина Ходзё отправился в столицу. Его поместили в молельном зале Рокухары и окружили всяческими заботами. Ёситоки сказал ему:
– Если чего-либо желаете, то просите.
Мы тут же дадим знать в Нару.
– Чего мне желать? – отозвался Кандзюбо. – Есть некто в здешних краях, кто бы мог меня навестить, но он всё не приходит, ибо, как я полагаю, сторонится суетного мира. Так вот, если только это возможно, пригласите его ко мне.
– Как его зовут? – спросил Ёситоки.
– Прежде он жил в Чёрной долине Куротани, а ныне обитает на Восточной горе Хигасияма, зовут же его Хонэн.
– Так это святой, что живёт неподалёку! – воскликнул Ёситоки и немедля отрядил гонца.
Великой радостью обрадовался Хонэн и тотчас явился к Кандзюбо. Два премудрых наставника свиделись и оросили друг друга слезами. Кандзюбо сказал:
– Хоть и рад я, что вы явились со мной повидаться, всё же стыдно глядеть вам в лицо. Ведь я священнослужитель, а на меня возвели обвинение в мятеже. Ныне отправят меня на восток, и я уж не знаю, доведётся ли мне возвратиться. Помнится, в давнюю пору мы дали друг другу обет: «Если я буду первым, молись за меня. Если ты будешь первым, помолюсь за тебя». И вот я ухожу первым, и как это благодатно, что свершите вы молитву о моём возрожденье в Счастливой Земле Дзёдо! Вот возьмите это и возложите у входа в вашу молельню и всякий раз, как ваш взгляд на неё упадёт, вспомните обо мне и помолитесь за меня, пребывающего в мире ином.
С этими словами он вручил Хонэну своё оплечье кэса, и святой принял его со слезами, а затем извлёк из голубой парчовой сумы свиток «Лотосовой сутры» и преподнёс Кандзюбо. Так они обменялись дарами, после чего святой Хонэн возвратился к себе, а Кандзюбо остался в Рокухаре, обливаясь слезами.
Кандзюбо был потомком Трех Домов, настоятелем Великого Восточного храма Тодайдзи – первейшей в нашей стране обители буддийских монахов, наставников государя. Посещая государя-монаха, он следовал в паланкине или в карете, влекомой быками, и чреда нарядных юных послушников и толпы самых прославленных монахов сопровождали его. Видя это, даже сам государь проникался к нему почтением, а министры, как правый, так и левый, с жадностью внимали каждому его слову. Теперь же, когда сменил он привычные шёлковые ризы на пеньковое рубище, с небритой головой и с лицом, покрытым копотью от ритуальных возжиганий, вызывал он ещё большее благоговение.
При выступлении из Рокухары вверили его попечению Хори-но Тодзи Тикаиэ. Печально взглянул Кандзюбо на непривычную его взгляду охрану, и тут подвели ему жалкую клячу, и он тронулся в путь, лишь о том помышляя, чтобы удержаться в седле и избежать насмешек. Миновали Аватагути, перешли через холм Мацудзака, в стороне оставили Содэкурабэ, берег реки Синомия, где некогда жил Аусака-но Сэмимару, четвёртый сын государя Энги, и прошли заставу Встреч Аусака-но сэки. Поклонились храму Сэкидэра, где нашла себе пристанище Оно-но Комати, оставили по левую руку храм Священного Колодца Миидэра, продвигаясь мимо Оцу и берега Утидэ, прогремели копытами коней по Китайскому мосту у Сэта и приблизились к Нодзи и Синохаре. Кандзюбо всё хотел и никак не мог забыть столицу, он то и дело оглядывался, но вот уже гора Сэкияма встала за спиной, и столица скрылась далеко позади. А впереди вырастала гора Оно-но Сурихари, и всё ближе было до окутанных весенней дымкой горы Зеркала Кагами и горы Ветров Ибуки, прославленных в стихах. Только слышать об этих местах ему приходилось, но видел он их впервые. В тот день Хори-но Тодзи Тикаиэ остановился на почтовой станции Кагами.
На следующий день, вероятно из сочувствия к пленнику, он занял у хозяйки паланкин и, усадивши в него Кандзюбо, сказал:
– Прилично было бы вам следовать в паланкине от самой столицы, но я опасался, что узнают об этом в Камакуре, вот и дал лошадь. А как будем подъезжать к Косигоэ, вы снова пересядете на лошадь.