Глубокой ночью четвёртого числа двенадцатого месяца прошлого года он явился ко мне, скрывая свой лик под соломенной шляпой, и вверил мне свою жизнь. Он, когда-то водивший тысячи и десятки тысяч войска, не имел при себе ни единого самурая, а из доспехов и оружия были при нём только панцирь да меч. Давно я не видел его и совсем не знал, но мог ли я отказать ему в милосердии? Когда надлежит молиться? Когда надлежит убивать? Изволь принять во внимание, в сколь трудном положении я оказался. А о чём говорят меж собою люди, всё равно становится известным. В конце зимы прошлого года я всячески убеждал его принять постриг, но он отвечал, что принять постриг не может из-за негодяя Кадзивары. Тут на Судью напали, чтобы отнять у него меч, а он их всех перебил, и так поползли ложные слухи. И не подговаривал я никогда нарских монахов. Когда после этой бойни он решился оставить Нару, подумалось мне, что не знает он сам в глубине души, куда его путь проляжет, и тогда ему дал я совет: «Призови людей из Кюсю и Сикоку, а я возьму на себя воинство храмов Тодайдзи и Кобукудзи. Любит тебя государь, и благоволит к тебе государь-монах, и будешь ты владеть половиной Японии, а твой брат пусть владеет другой половиной». Но он заглянул в мою душу и ушёл, и я посрамлённым остался. Ты об этом не знаешь, Правитель, но я за тебя молился. Когда Ёсицунэ устремился на запад для истребления дома Тайра, то в Ватанабэ он осведомился, кто может вознести молитвы за род Минамото. Какой-то глупец указал ему на меня, и, когда я предстал перед ним, приказал он предать проклятью дом Тайра и помолиться за род Минамото. Грех проклятья не мог я взять на себя и не раз и не два ему отказывал, пока он не сказал: «Так ты заодно с домом Тайра?» В испуге я стал возносить моленья за род Минамото и вот тогда возгласил: «Нет в небе едином двух солнц и двух лун, и нет в единой стране двух правителей, но нашей страной пусть правят два брата!» Но Судья Ёсицунэ от рожденья несчастлив, и не суждено ему было стать властелином. Вся Япония без остатка под твоей рукою, Правитель. Так не по моей ли молитве сделалось это? А теперь ты можешь пытать меня, сколько тебе угодно, больше я ничего не скажу. Хотя что толку мучить того, кто постиг Истину? Кому ты отдашь приказ? Скажи ему, пусть он разом отсечёт мою голову и утолит гнев Камакурского Правителя!
Закончив так свою речь, Кандзюбо зарыдал, и самураи, у кого ещё не вовсе закаменело сердце, оросили рукава слезами. И сам Камакурский Правитель, опустив перед собой штору, погрузился в думы.
Затем он сказал:
– Кто-нибудь, ко мне!
Савара Ёсицугу, Вада Ёсимори и Хатакэяма Сигэтада, а всего трое, приблизились и почтительно поклонились, и Камакурский Правитель произнёс возвышенным голосом:
– Такого не ждал! Предполагалось выслушать его в Рокухаре, но по слову Кадзивары мы призвали сего монаха к себе, а он всячески нас разбранил. Сколь это ни прискорбно, ответить мне нечем. Как он нас отчитал! И хотя возвели здесь на нас напраслину, всё же это была отменная речь. Воистину он святой! Немудрено, что стал он настоятелем величайшего храма Японии! Немудрено, что призвали его в молитвенники государева дома!
Так восхищённо сказал он и продолжал:
– Что, если предложить ему остаться в Камакуре на три года и обратить её в землю процветания Закона Будды?
Вада Ёсимори и Савара Ёсицугу сказали, обращаясь к Кандзюбо:
– Ваш Великий Восточный храм Тодайдзи давно уже славен и озарил благодатью многие земли. А нынешней Камакуре Правитель положил начало всего лишь зимою четвёртого года Дзисё. Здесь ещё многие бесстыдно совершают Десять Грехов и нарушают Пять Запретов.
Так останьтесь же среди нас на три года и обратите людей к истинной вере!
Кандзюбо на это сказал:
– Слова ваши разумны, но мне не хотелось бы оставаться в Камакуре даже и на два года или на год.
Но они настаивали:
– Ради возвышения и процветания Закона!
И он согласился:
– Коли так, остаюсь на три года.
Камакурский Правитель весьма возрадовался и спросил:
– Куда мы его определим?
– Есть для него прекрасная должность! – воскликнул Савара Ёсицугу. – Назначьте его настоятелем храма-омидо Сёдзёдзюин!
– Прекрасная мысль, – одобрил Камакурский Правитель.
И Савара Ёсицугу тут же получил повеление ведать строительством храма-омидо. Позади храма для Кандзюбо была возведена особая келья под крышей, крытой кипарисовой корой. Сам Камакурский Правитель навещал её ежедневно. За вратами всегда стояли осёдланные кони. Так началось в Камакуре процветание Закона Будды. При каждом удобном случае Кандзюбо умолял:
– Помирись с Судьёй Ёсицунэ!
– Ничего не может быть легче, – ответствовал Камакурский Правитель, но он так и не смог последовать движению души своей, ибо Кадзивара Кагэтоки был вторым человеком в самураидокоро Восьми Провинций и люди, подчинённые ему и сыну его Кагэсуэ, гнулись перед ним, словно травы и деревья под ветром.
Так и шло, пока жив был Фудзивара Хидэхира в далёком краю Осю. После ухода его в иной мир получилось известие, что его старший сын и наследник Ясухира учинил предательство и двадцать четвёртого дня повторного четвёртого месяца пятого года Бундзи убил Судью Ёсицунэ. Услышав об этом, Кандзюбо горько сказал себе: «Ради кого я до сего дня столь долго сидел в Камакуре? Нет, больше не стоит мне оставаться на этих постылых задворках ни дня, ни часа». И, даже не попрощавшись с Правителем, он тут же отбыл в столицу. По благосклонности государя-монаха он возвратился в свой Великий Восточный храм Тодайдзи. Там только начали чинить обветшавшие стены, но он отказался кого-либо принимать и затворился. В поминанье Судьи Ёсицунэ переписал он своей рукой сто тридцать шесть сутр и помолился о том, чтобы постиг Судья в мире ином Истинный Путь и возродился в Счастливой Земле. Затем Кандзюбо перестал вкушать воду и пищу и тихо отошёл в возрасте более семидесяти лет.
О том, как Сидзука явилась в Камакуру
Надобно помнить, что, когда Судья Ёсицунэ направлялся на Сикоку, его сопровождали шестеро дам и пятеро танцовщиц-сирабёси, а всего одиннадцать женщин, и среди них прославленная танцовщица Сидзука, к которой он питал особенную нежность, дочь Преподобной Исо из Китасиракавы. В самую глубь гор Ёсино зашла она с ним, но оттуда вернул он её в столицу, и она обрела приют у своей почтенной родительницы.
И тут в Рокухаре прознали, что носит она под сердцем дитя Ёсицунэ и вскоре должна разродиться. Наместник Ходзё призвал на совет своего сына Ёситоки, и тот сказал:
– Надобно сообщить об этом в Камакуру.
Спешный гонец поскакал с донесением. Камакурский Правитель призвал Кадзивару и сказал:
– Возлюбленная Ёсицунэ, танцовщица по имени Сидзука, вскоре разродится. Что надлежит нам делать?
Кадзивара Кагэтоки ответил:
– В заморских землях женщину, которая носит под сердцем дитя врага, считают столь великой преступницей, что раскалывают ей череп, вынимают мозги, разбивают кости и вытягивают костный мозг. Если Сидзука родит мальчика, это будет не дурачок, ведь он пойдёт в господина Судью Ёсицунэ или в кого-нибудь иного из высокого вашего рода. Пока вы пребываете в этом мире, опасаться нечего. Но мне тревожно думать о будущем вельможных отпрысков! Оная Сидзука звана бывала хранителями священных сокровищ как искусная танцовщица, поэтому испросите высочайшее повеление, а также указ государя-монаха на препровождение её сюда, дабы здесь можно было бы следить за её родами, и, ежели будет мальчик, вы поступите по усмотрению, а ежели девочка, вручите её попечению вашей матушки.