Да, чернокнижья лжеученье
Теперь для многих – увлеченье!
Как простолюдье, так и знать
Все тайное хотят познать —
И обязаться чем угодно.
Но все напрасно, все бесплодно!
Они не только бег планет
Истолковать дерзают, – нет! —
По ходу звезд хотят исчислить,
О чем способна муха мыслить
И приговор судьбы грядущей:
Кому привалит куш большущий,
Кто будет счастлив, кто умрет.
Морочат чепухой народ!
От глупости весь мир оглох,
Глупец глупцам – пророк и бог!
Мне ль о печатниках смолчать?
Им что ни дай, они – в печать:
Истолкованье снов, судеб —
Все им пожива, все им хлеб.
Срам – тискать книжечки с такой
Невежественной чепухой!
Какую чушь теперь ни порют,
Никто против нее не спорит…
Когда б учений ложных зло
Бед и напастей не несло,
Не утверждали б мы так смело,
Что это – дьявольское дело.
Зловредна астрологов ложь:
Пророчат и скота падеж
По звездным измененьям неба,
Неурожай плодов и хлеба,
И гибель виноградных лоз,
И дождь, и ветер, и мороз.
Крестьянам на руку оно:
Зерно придержат и вино, —
Ведь петля голода туга —
Раскупят все втридорога!
А надо бы к сему причастных
Лжепрорицателей опасных
удить, карать, и очень строго:
Бог не подвластен астрологу!
Но божья милость оскудела —
И процветает черта дело!
О глупцах, не признающих себя глупцами
О Марсии[77] подумать жутко:
С него содрали кожу – шутка?!
Зато при нем осталась дудка!
* * *
Дал бог глупцам одну натуру:
Не признаются, хоть ты шкуру
Сдери, что дураки они.
К примеру – Марсий в оны дни:
Глупец и глух и слеп – ведь он
Вполне уверен, что умен.
Глумиться можешь над болваном,
Как над паяцем балаганным,
Дурак в самодовольстве чванном
Сочтет издевку похвалой.
Но дудка – обличитель злой!
Богатый окружен друзьями —
Друзья его толкают к яме,
Пока, обобранный вконец,
Не разорится он, глупец,
И всех друзей лишится тоже.
Тут взмолится он: «Боже, боже!
Где ныне все мои друзья
И кем утешен буду я?
Задуматься бы раньше мне,
Не очутился бы на дне!»
Дурак большой, конечно, тот,
Кто промотать способен в год
То, чем безбедно мог бы жить
Всю свою жизнь и не тужить.
Но так как был он очень глуп,
То на издержки не был скуп
И задавал Пиры с утра.
И вот – пойти с сумой пора!
Где прежнее великолепье?
Ходи босой, носи отрепье —
Посмешище былым друзьям!
Тут плачь не плачь – виновен сам!
Но благо тем, друзья которых
Добры, верны, с кем в разговорах
Утешишься, найдешь участье.
Мы одиноки большей частью!…
Есть и чудовищная глупость —
Непрошибаемая тупость:
Живьем сдирай с такого шкуру —
И то не разберется сдуру
Безмозглый этот остолоп,
Ушами только хлоп да хлоп!
Нередко шуточку отмочит
Иной глупец – и сам хохочет,
А кое-кто заметит так:
«Зачем старается дурак
Изобразить нам остряка?
Ведь сразу видно дурака!
Дурак он – больше ничего,
Ничтожное он существо!»
Иной бы умным стать хотел,
Да сдуру в дудку задудел,
Тем доказав для славы вящей,
Что дуралей он настоящий.
Еще один есть вид глупца,
Что вылупился из яйца
Сороки или попугая.
Тут страсть дурацкая другая:
Чтоб очень умным показаться–
Всегда ученых тем касаться.
Но видят сразу все кругом —
Судьба свела их с дураком:
Ни слова не сказал толково!
Возьмись ты дурака такого,
Как перец в ступе, день и ночь
Хоть год без устали толочь,
Не выбьешь дури из болвана:
Самообман – отец обмана!
Кой-кто терпеть согласен муки:
Пусть ему скрутят ноги, руки,
Лишь денег дали бы ему,
Чтоб тайно их копить в дому.
Пускай честят на все лады,
Плюют в лицо – в том нет беды:
Чего не стерпишь ради денег, —
Лишь бы процентик, хоть на пфенниг!
Доказано ведь не однажды:
Имеешь больше – больше жажда!
Но есть еще глупцы одни:
Нет ни детей, и ни родни,
И ни друзей, а все в трудах,
В заботах тяжких и мечтах —
Копить, копить! Спроси его —
Он сам не знает для кого!
Когда в воде сидел Тантал,
То проку в этом не видал,
И радости не испытал
Он и от яблок наливных:
Сорвать с ветвей не мог он их!
О сутяжничестве
Вам поношенье, вам позор,
Зачинщики раздоров, ссор!
Вы не затмите правде взор!
* * *
Да, я непримиримый враг
Неугомонных тех сутяг,
Что ссорятся всегда со всеми,
Проводят в спорах, в склоках время,
На мировую не идут
И чуть какой пустяк – так в суд.
А чтобы дело затянуть
И правосудье обмануть.
Они, в сутяжническом зуде,
Выводят из терпенья судей.
Но тщетны все увещеванья:
Под колокольный звон изгнанье
Пускай присудят, пусть ославят,
Хоть вне закона пусть объявят, —
Сутяга рад: он убежден,
Что с дышлом схож любой закон,
Да, он доволен, не пытаясь
Понять, что он и есть тот заяц,
Что, жарен в собственном соку,
Раздарен будет по куску
Как адвокатам, так и судьям
И многим прочим нужным людям,
Из коих каждый – молодчина
Ловушки ставить на дичину.
Река течет из родника,
Процесс в суде – из пустяка!
Теперь потребен стряпчий новый,
Да иноземный – недешевый,
Кто вновь закрутит все, затянет
И путце судей оболванит.
А что при том пропьют, прожрут —
Того не стоит весь их труд!
Тем больше дров, чем дальше в лес,
И все запутанней процесс!
Сутяг таких не обуздать —
Зады им нужно отхлестать!
О бесполезности охоты
Что стоит денег и заботы,
А много ль пользы от охоты,
Имей хоть славу знатока
Охотницкого языка?
* * *
Охотой, правду говоря,
Лишь время убивают зря.
Сказать – забава нам нужна,
Так слишком дорога она:
Всех этих гончих и борзых
Не кормят из горшков пустых.
Что станет пес вам или птица,
Никак не может окупиться
Ни редкой куропаткой вашей,
Ни тощим зайчиком в ягдташе.
А сколько стоит сил, тревог —
Скакать за дичью без дорог,
Обрыскивать долины, горы,
Овраги, степи, рощи, боры,
Сидеть в засаде, не дохнуть,
И вдруг чихнуть – и дичь спугнуть!
Распуганной в охоте дичи
Намного больше, чем добычи.
Но часто в ход идет дичинка,
Что нам стрелок приносит с рынка.
Стяжать себе желая славу,
Затеет кое-кто облаву
На кабана, медведя, льва,
Однако тот стрелок едва,
Козулю робкую убьет.
А тут уж страху он хлебнет!
Добычу добрую зимой
Крестьянин принесет домой
И, живо распродав дичину,
Подставит ножку дворянину.
Отцом охоты был Нимрод,[78]
Чей богом был отвергнут род.
Охотником заядлым став,
Слыл грубым грешником Исав,
Не то что праведный Иаков.
Но не найдешь теперь, однако,
Таких, как Губерт и Евстахий,[79]
Что отказались, в божьем страхе,
От всех охотничьих забав,
Путь службы господу избрав,
О хвастовстве
О, рыцарь старины ушедшей!
Я сам, поверьте, сумасшедший.
Хотите шпорами гордиться?
Я надеру вам уши, рыцарь!
* * *
Позвольте вам глупцов представить,
Привыкших сами себя славить.
Бахвал, сколь ложь ни будь нелепа,
Мнит, что все люди верят слепо,
Когда он им бесстыдно врет,
Как стар его дворянский род.
А между тем отец его
Только и знал скорей всего,
Что колотушкой бух-бум-бом! —
Бондарным занят ремеслом;
Мог также быть из конокладов,
А может, скупщик был закладов
Иль даже ростовщик-злодей,
Пускавший по миру людей.
А отпрыски такого предка
Теперь стараются нередко
Дворянским званьем щеголять,
Чтоб надлежало представлять
Их так отныне: «Ганс фон Менц,
И сын их – кавалер Винценц!»
Тех, кто себя так превозносят,
Не любят люди, не выносят.