– сказал Критило, – это вхождение в мир? Не правда ли, оно под стать тому, что я о нем рассказывал? Примечай хорошенько здешние обычаи и скажи честно – коль таково начало, чего уж ждать от дальнейшего хода и исхода? Открой глаза пошире, будь постоянно настороже – ты живешь среди врагов! Ты спрашиваешь, кто та первая, жестокая тиранка, который ты так восхищался, – да, пока не узнал, каков конец, никого не хвали и не осуждай. Знай же, что это – наша дурная склонность, влечение ко злу. Опередив разум, она с первых же дней завладевает ребенком и ведет его; она царит и властвует, пока родители от горячей любви к своим деточкам потакают им и, чтобы ребенок не плакал, дают ему все, чего захочет; во всем он добивается своего, всегда настоит на своем, вот и вырастает порочным, мстительным, гневливым, лакомкой, упрямцем, лжецом, нахалом, плаксой, самовлюбленным и невежественным – ведь окружающие лишь потворствуют его прирожденной пагубной склонности. Страсти завладевают ребенком, набирают благодаря родительским потачкам силу, извращенная склонность ко злу берет верх и ласками заводит глупое дитя в долину хищников, где оно становится добычею пороков и рабом своих страстей. Когда же появляется Разумение – та вторая, светлая королева, мать трезвой мысли, – она со своими спутницами-добродетелями находит детей уже развращенными, подверженными порокам, и часто спасения им нет; большого труда стоит их вырвать из когтей дурных наклонностей, и много усилий тратит она, ведя их на безопасные вершины добродетели, все ввысь и ввысь. Многие погибают, становятся жертвою своих пороков – чаще всего дети богачей, знати и государей: где больше роскоши, там сильнее власть порока. Тем же, что растут в нужде, а порою и в строгости, у злой мачехи, тем легче спастись – они, подобно Геркулесу, удушают змея своих страстей, еще лежа в колыбели.
– А что за камень, – спросил Андренио, – вручила она каждому из нас, расхвалив его свойства?
– Надобно тебе знать, – отвечал Критило, – что силы, приписываемые некоторым камням в легендах, в этом камне существуют на деле; это подлинный карбункул, излучающий свет во мраке невежества и порока; редчайший алмаз, что под ударами страданий и в огне вожделений становится тверже и ярче; пробный камень для различения добра и зла; магнит, всегда устремленный к полюсу блага; короче, это краеугольный камень всех добродетелей, то, что мудрецы именуют разумным суждением, – самый верный каш друг.
Так беседуя, они подошли к пресловутому распутью, где дорога жизни разветвляется; место сие славится тем, что тут трудно решить – не так умом, как сердцем, – какую дорогу избрать, в какую сторону направиться. Критило пришел в большое затруднение – как он знал, положено, чтобы были две дороги: налево приятная, веселая и все под гору, а направо трудная, крутая и вес в гору. Здесь же дорог было три, и выбор оказался еще более сложным.
– Помоги нам бог! – сказал он. – Разве это не та коварная развилка, где сам Геркулес смутился, не зная, из двух дорог какую избрать?[41]
Смотрел он вперед, смотрел назад и спрашивал себя:
– Разве это не знаменитая буква Пифагора[42] , в которой он выразил всю суть мудрости? До этого места дорога прямая, а отсюда должна разделяться на две: одну широкую, дорогу порока, и другую узкую, стезю добродетели; они ведут к разным концам: первая к каре, вторая к награде. Постой, постой, – говорил он, – а где же тут две вехи Эпиктета[43] – «Держись» на стезе добродетели и «Воздержись» на пути наслаждений? Да, явились мы с тобою в мир в такое время, когда большие дороги и те изменились.
– А что это за изваяние и куча камней, – спросил Андренио, – виднеются там, между дорогами?
– Подойдем к нему, – сказал Критило, – перст этого придорожного Кумира одновременно манит нас и направляет[44] . Дивный сел холм Меркурия был у древних знаком того, что мудрость нас ведет, а идти мы должны туда, куда небо велит, – вот о чем говорит рука статуи.
– Но зачем здесь куча камней?[45] – удивился Андренио.
– Странный способ расчищать дороги, загромождая их!
– Камни эти, – со вздохом отвечал Критило, – бросают путники, так платят они за науку! Увы, такова благодарность, которую получает всякий учитель, и пусть учители истины и добра помнят, что даже камни восстанут против них. Но подойдем вон к той колонне – она, возможно, в затруднении нашем будет нам оракулом.
Критило прочитал на колонке первую надпись – вместе с Горацием она наставляла: «Мера должна быть во всем, в крайности ты не вдавайся»[46] . Сверху донизу колонна вся была покрыта дивной резьбою, в которой материальная красота симметрии соперничала с красотой духовной изощренного ума; было там начертано множество мудрых афоризмов и поучительных историй. Андренио с восторгом читал их, а Критило толковал тонко и метко. Увидели они там также изображение дерзкого юноши, правящего колесницей света, и отца его, говорящего: «Лети посредине, там безопасней»[47] .
– Таков же был, – заметил Критило, – один юнец, который с великой самонадеянностью взялся страной править; не желая держаться благой середины, как советовали старшие, выпустил он из рук поводья разума и с таким пылом принялся горячить свой народ, что все у него погорело и сам он потерял и жезл и жизнь[48] .
Рядом был изображен Икар, падающий с поломанными крыльями, попадающий из одной крайности в другую – из огня да в воду, хотя Дедал ему кричит: «Лети посередине!»
– Таков был другой безумец, – молвил Критило. – Не довольствуясь знаниями необходимыми и подобающими, он пустился в излишние мудрствования, но перья подвели его, и он со своими химерами утонул в море всеобщей горькой скорби – недаром перо по-латыни «пенна», почти «пеня». А вот и знаменитый Клеобул – в трех посланиях он пишет одно слово «Мера»: в ответ царю, который, дабы успешней править, трижды просил совета, достойного его, Клеобула, мудрости. Взгляни еще на другого из семи мудрецов Греции[49] , ставшего бессмертным благодаря лишь одному изречению: «Во всем избегай излишества» – ибо избыток всегда вредней, чем недостаток.
Были там представлены в рельефах все добродетели – с остроумными девизами на картушах и волютах. Они шествовали по порядку, каждая посреди двух пороков, образуемых ее крайностями, а внизу красовалась Отвага, надежная опора, всех прочих добродетелей, покоившаяся на антаблементе колонны, между Дерзостью и Трусостью. Шествие добродетелей возглавляла Мудрость, их царица, державшая в руках роскошный венец с надписью: «Для того, кто возлюбил золотую середину». И много еще виднелось там других надписей, свивавшихся в гирлянды; то были определения Искусства и Изощренного Ума.
Венчало же всю эту композицию Блаженство с величаво спокойным ликом, такое, каким его описали мужи мудрые и доблестные: а по сторонам его стояли две крайности – Плач и Смех, поддерживаемые своими атлантами – Гераклитом, вечно плачущим, и Демокритом, вечно смеющимся[50] .
С огромным удовольствием Андренио всматривался и вникал в дивный этот оракул, учащий, как жить. А тем временем собралась у колонны толпа людей – но не личностей; большинство, не сообразуясь ни с чем, кроме своего желания, ударялись в крайности, влекомые прихотью и наслаждением. Вот явился некто и, никого не спрашивая, всем на удивление, ринулся сдуру по пути крайности – гордыня одолела его, и вскоре он погиб. Подошел тщеславный – тоже никого не спрашивая, он, себе на беду, но с веселым видом, пошел по самому верхнему пути, но так как надменный этот путник внутри был пуст, а ветер все крепчал, то вскоре его сдуло, и он шлепнулся вниз при злорадных криках толпы – ведь забрался он так высоко, что и подъем его и падение произошли у всех на виду и всем на смех.
Была там еще тропа, сплошь усыпанная колючками.