Что касается великана, пришедшего в ярость из-за сатиры на его жизнь, то тут имеется в виду какой-нибудь злобный государь. Все приключения, случившиеся с вами на небе, надо толковать как легкие издевки над воззрениями философов и астрологов. Стекло, треснувшее, когда вы провалились в пещеру, указует вам на непрочность мирских удовольствий. Выпитая вами женская урина означает, что радости, коих вы ищете у дам, — сплошная мерзость, и если вы одной пощечиной могли расколоть эту особу на отдельные куски, то сие показывает, сколь мало надо, чтобы привязанность женщины распылилась и стала искать утехи на стороне. Голова и руки желали насладиться за счет прочих членов, ибо они хотят, чтоб их обожали за якобы присущие им качества, но качеств этих вовсе нет, и они только им представляются. Обнаженные женщины, явившиеся вам, олицетворяют всеми своими поступками светские удовольствия. Храмы невинности и рогоносцев не требуют пояснений, если Валентин боднул вас рогами, то это значит, что он не прочь с вами расправиться. Но, поскольку вы быстро выздоровели, надо полагать, что зло, которое он вам причинит, не будет иметь вредных последствий. Весьма возможно, что историю с Лоретой, которой вы могли обладать, но до которой не сумели прикоснуться, надо толковать так: вы окажетесь обманутым в то самое время, когда будете думать, что наслаждаетесь ею. Средство же, коим вас лечили от мнимого бессилия, и цветок, выросший из вашей головы и сорванный вами, а также смехотворный способ, которым вернули вас к жизни, показывают, что такая проломленная голова, как ваша, не может придумать ничего, кроме нелепостей. Предоставляю вам размышлять сколько угодно о прочих происшествиях, вроде грудей, на которых вы валялись, что же касается меня, то я не желаю сойти с ума, копаясь в чужих безумствах.
— Вы рассуждаете вполне резонно, — сказал Франсион. — Голова у меня разбита, и я боюсь, как бы мой разум не упорхнул в эту щель.
Все их разговоры о сем предмете и собственные мои домыслы приводят меня к заключению, что люди, предающиеся мирской суете, непрестанно думают о ней, и это лишает их спокойного сна. Более того, по моему мнению, они постоянно спят и грезят во сне, ибо все, что они видят, есть лишь иллюзия и обман и хотя бы Франсион отличал свой сон от прочих своих похождений, но, на мой взгляд, между ними нет никакой разницы, и его поступки наяву ничуть не разумнее тех, что он совершал во сне. Во всяком случае, поскольку главная ошибка таких мечтателей заключается в убеждении, что они вовсе не грезят, то и Франсион почитал себя тогда бодрствующим, равно как и его спутник; ибо те, у кого разум затемнен суетными бреднями, не понимают сего заблуждения.
Они продолжали вести довольно остроумную и приятную беседу на тему о сне, пока, наконец, не прибыли к весьма красивому замку, принадлежавшему сему бургундскому дворянину, о великой знатности и огромном богатстве коего Франсион возымел еще более высокое мнение, чем прежде, когда увидал многочисленных его челядинцев, относившихся к нему с отменным почтением, а также пышное убранство его покоев.
После ужина хозяин повел гостя в опочивальню и, сославшись на то, что больному необходим покой, настоял, чтоб тот немедленно улегся в постель. Франсион, размотав рану на голове и удалив мазь, положенную цирюльником, приказал натереть себя неким бальзамом преизрядного качества, привезенным ему из Туречины и исцелявшим в короткое время от ран всякого рода.
— Вы обещали мне вчера вечером на постоялом дворе, — сказал после того дворянин, — сообщить без утайки, кто вы такой, и поведать наиболее замечательные из ваших похождений. Теперь, когда у нас есть досуг, вы можете рассчитаться со мной по этому обязательству, о чем я вас и прошу.
— Государь мой, — отвечал Франсион, — я был бы самым неблагодарным человеком на свете, если бы не исполнил любой вашей просьбы, ибо поистине вы обходитесь со мной с беспримерной предупредительностью. Для меня великое счастье, что я повстречал кавалера, который взамен всех оказанных мне любезностей не требует ничего, кроме слов, а потому я постараюсь удовольствовать вас, насколько это в моих силах.
Тогда хозяин уселся на стул подле постели, а Франсион продолжал так:
— Поскольку у нас времени хоть отбавляй, будет нелишним, если я сперва поведаю вам вкратце о своем отце. Звали его Ла-Порт, и происходил он из Бретани; род его был одним из самых знатных и старинных, а добродетель и храбрость столь прославлены, что хотя по небрежности и неисправности авторов об этом не упоминается ни в одной из историй Франции[26] , однако же всем известно, какой он был человек, а также в скольких стычках и сражениях участвовал, служа своему государю. Проведя лучшие годы при высоких особах и видя, что его благосостояние не соответствует его заслугам, удалился он, наконец, на покой с превеликой досадой и поселился на своей родине, где у него были кое-какие маетности. К тому времени скончалась его мать, вышедшая вторично замуж после смерти моего деда. Для получения наследства отцу пришлось затеять тяжбу, ибо муж покойной был большим сутягой и присвоил себе часть имущества, как для того, чтоб иметь случай потягаться в суде, так и из корыстных целей. По вчинении иска настал срок, когда тяжба должна была разбираться в одном из главнейших городов нашего королевства перед окружным судьей. Отец мой, который охотнее пошел бы на приступ города, чем на поклон к судье, и предпочел бы трижды скрестить шпаги, нежели написать или продиктовать три строчки какой-нибудь челобитной, был в немалом затруднении. Он не знал, с какой стороны взяться, чтоб провести свое дело с успехом, но, наконец, приняв в рассуждение, сколь великую власть имеют дары над низкими душами, к коим принадлежат лица, ныне посаженные на судебные должности, положил поднести господину судье пристойный презент. Самым подходящим подарком показался ему кусок атласу на сутану, и, купив оный, отправился он ходатайствовать о своем деле перед судьей, каковой заверил его, что поступит с ним по справедливости. Отец, оставивший лакея за дверью, сам держал атлас под мышкой. Тогда судья, коему было неизвестно, что тот принес, спросил его:
— Что это у вас за сумка[27] ? Вы захватили еще какой-нибудь материал?
— Да, государь мой, — отвечал отец, — этот материал дал мне один купец вместо долга, и я беру на себя смелость предложить его вашей милости, дабы он напоминал вам о прочих материалах моей тяжбы. Простите, если сей скромный дар не соответствует вашим великим достоинствам.
Тут судья закрутил усы и, взглянув суровым оком на отца, сказал ему:
— Как, сударь? За кого вы меня принимаете? Я — королевский судья, известный повсюду своим бескорыстием, а вы считаете необходимым подносить мне подарки, чтоб я заглянул в дело. Разве я не знаю, к чему обязывает меня долг? Уходите отсюда, я не желаю иметь никакого дела ни с вами, ни с вашим атласом: хотя моя должность стоит мне дорого, однако же я не намерен отрабатывать свои деньги бесчестным путем. Пусть это послужит вам наукой: не пытайтесь в другой раз подкупать тех, кто неподкупен. Да кто это подал вам такой совет? Не ваш ли стряпчий? Будь я уверен, что это он, то запретил бы ему на год выступать в суде, ибо он должен знать лучше вас все касающееся до моей должности.
Услыхав такие слова и видя мину судьи, отец решил, что тот сильно разгневался, а потому сунул свой атлас под плащ и, отвесив смиренный поклон, молча удалился.