«Веховцы» - в публицистике, реакционные писатели - в романах и повестях, в рассказах, всяк на свой манер, пытались дискредитировать, принизить образ революционера, лишить его ореола героизма, подвижничества. Такие писатели, как Сологуб с романом «Навьи чары», Каменский, Арцыбашев, бывший знаньевец Айзман, и другие старались скомпрометировать все благородные человеческие порывы борцов революции и таким образом показать никчемность и бесполезность социально-активной деятельности.
Провозгласив: «Человек гадок по натуре» (Арцыбашев) - литература этого порядка снимала вопрос о революции, о возможности политической борьбы, общественной деятельности и оправдывала то нравственное мародерство, о котором писал критик-марксист В. Воровский: «Как некогда слишком яркий свет слепил нашу интеллигенцию, - говорится в его статье «В ночь после битвы», - и вызывал в ней головокружение, так темнота ночи вызвала в ней мародерские наклонности...»
Под внешне красивыми лозунгами спасения культуры, высокопарно возглашаемыми Мережковскими, Милюковыми и другими, беллетристика погружалась в болото мещанства, ее охватила эпидемия порнографии.
Торжество мещанства увидел в процессе разложения интеллигенции в эти годы Горький, увидел, что оно, мещанство, «пожирает личность изнутри, как червь опустошает плод... Оно - бездонно жадная трясина грязи, которая засасывает в липкую глубину свою гения, любовь, поэзию, мысль, науку и искусство».
Демократические традиции русской литературы в период безвременья стали подменяться воспеванием эротики, философией «раскрепощения пола», деятельный герой уступал место безвольному «попутчику» революции, разочаровавшемуся в ней, индивидуалисту и человеконенавистнику. Социальный пессимизм получил крайнее выражение в альманахе «Смерть» (1910), где объявленная в названии тема трактовалась с разных сторон и с чудовищным извращением смысла жизни. А богоискательство в среде русской интеллигенции, так же, впрочем, как и в противовес ему возникшее богостроительство, решительно осужденные В. И. Лениным, тоже были формой ухода, отвлечения от политической борьбы, от революционных идей.
Элитарной, а потому крайней формой ухода не только от всякой политики, но и от жизни стал кружок Вячеслава Иванова. Он объединил петербургский «бомонд», с которым были тесно связаны и московские писатели и который отражал общую литературную ситуацию.
Вячеслав Иванов, поэт, один из теоретиков символизма, в 1905 году, в разгар революционных событий, вселился в выступ новоотстроенного над потемкинским старым дворцом здания, чем-то напоминающим башню, где, отгородясь от митингующего, вздыбленного революцией Петербурга, «радели» по ночам перепуганные профессора, мистики и поэты.
Сюда-то, в петербургскую «башню» Иванова потянулись многие писатели - особенно из тех, кто «разочаровался» в революции, а точнее сказать, испугался последствий, которые она вызвала. Сам же хозяин «башни», устраивавший здесь «среды», а потом «четверги», соперничая с декадентскими салонами, скликал в себе публику незаурядную, выступал этаким собирателем и объединителем культурной элиты.
Ему удалось даже привлечь к себе столь выдающихся писателей, как Блок и Белый, Бальмонт и Брюсов. Человек проницательного ума, широко образованный и в то же время житейски простоватый, он не только располагал к себе разных людей, но и отталкивал...
В философии его доминировал мистически-религиозный культ красоты. В поэтическом творчестве, даже по оценке современной ему критики, Иванов представлял собою «крайний предел... отчуждения от жизни».
Вдохновенные вещания о культе красоты, о божественной сущности окружающих человека вещей, о символах, их неисчерпаемости и беспредельности в своем значении, о языке намека и внушения производили впечатление на тех, кто его слушал.
Для многих посетителей «башни» такая философия, такая позиция была удобна как форма отхода от либеральных идей и увлечений. Атмосфера ночных бдений (собираться на «среды» и «четверги» было принято после полуночи) отвлекала от социальных проблем, давала, как казалось, удобный внешний повод не замечать разгула реакции в стране, не видеть всех жестоких последствий поражения революции 1905-1907 годов.
Состав посетителей «башни» был, конечно, неоднороден. Заглядывали сюда, с одной стороны - философы Шестов и Бердяев, а с другой - знаньевцы. Бывали Розанов, Мережковский, Гиппиус, Философов, художник Сомов, постоянно «радели» Недоброво, Пяст, Ремизов, Иванов-Разумник. Мелькали Булгаков, Чапыгин, Мейерхольд, Городецкий. Всех не перечислишь: философы и сектанты, поэты и художники, богоискатели и журналисты...
Некоторые были чужими в этой компании. Неуютно чувствовал себя Блок. Терялись знаньевцы в косоворотках. А Мережковский, соперничая с Ивановым в вождизме, нашептывал хулу на него. Но общая атмосфера создавалась им, Ивановым, и она далека была от традиций подлинно демократического искусства, от жизни, что бурлила за стенами «башни», по всей истерзанной жестокими репрессиями России.
Один очень характерный эпизод, может быть, приоткроет суть и уровень литературных игрищ, которыми заняты были хозяин «башни» и кое-кто из ее посетителей в это жестокое время. Эпизод этот описан Андреем Белым в его книге «Начало века».
«Мы распивали вино.
Вячеслав (Иванов. -А. М.)раз, помигивая, предложил сочинить Гумилеву платформу: «Вы вот нападаете на символистов, а собственной твердой платформы нет! Ну, Борис (Андрей Белый. -А. М.),-Николаю Степановичу сочини-ка позицию...» С шутки начав, предложил Гумилеву я создать «адамизм»; и пародийно стал развивать сочиняемую мной позицию; а Вячеслав, подхвативши, расписывал; выскочило оттуда мимолетное слово «акмэ», острие: «Вы, Адамы, должны быть заостренными». Гумилев, не теряя бесстрастья, сказал, положив нога на ногу:
- «Вот и прекрасно: вы мне сочинили позицию - против себя: покажу уже вам «акмеизм»!
Так он стал акмеистом; и так начинался с игры разговор о конце символизма».
Зная склонность Андрея Белого к мистификаторству, все же нельзя не увидеть здесь хотя бы пародийного прикосновения к правде, не увидеть того, что литературные «измы» начала века рождались в отрыве от жизни. Гумилев, еще молодой и по-мальчишески самолюбивый, лишь значительное время спустя, в статье «Заветы Символизма и Акмеизм» (1913) сформулировал основные положения его поэтики. В описываемый период у него не было своей программы, критика символизма велась с неясных позиций.
Петербургская «башня» Вячеслава Иванова, хоть и не все посетители так ее воспринимали, была своеобразной крепостью, которая выдерживала осаду жизни, в которой можно было укрыться от ее треволнений, высиживать философические и филологические концепции, изображать борьбу идей, плести друг против друга интриги, сколачивать группы и группочки, завоевывая место на российском Парнасе.
За стенами «башни», за стенами литературных салонов Москвы и Петербурга литературная жизнь сосредоточивалась вокруг журналов. Но и на них распространялось тяжелое, удушающее «биополе» ивановской «башни». Одним из самых влиятельных в то время (1904- 1909 годы) был журнал «Весы», главный орган символистов, выходивший в Москве и фактически возглавлявшийся Брюсовым. Многие посетители ивановской «башни» были авторами «Весов»: Белый, Гиппиус, Розанов, Мережковский, Кузмин, Сологуб и другие.