— Кипяток! — прошептал Немо.
— Кипяток? — воскликнул я.
— Да. Мы заключены в пространстве, сравнительно ограниченном. Если насосы «Наутилуса» будут все время выбрасывать струи горячей воды, разве температура окружающей нас среды не поднимется и не задержит процесс оледенения?
— Надо попробовать, — решительно ответил я.
— Давайте пробовать, господин профессор.
…Все тепло от электрических батарей направилось в змеевики, погруженные в воду. Через несколько минут вода нагрелась до ста градусов. Ее переключили в насосы, а на её место поступила свежая вода. Тепло от электрических батарей было настолько велико, что холодная вода прямо из моря, только пройдя сквозь аппараты, поступала в насосы уже в виде кипятка.
Через три часа после накачивания кипятка… получился выигрыш в один градус. Еще через два часа — ещё два градуса.
— Мы победим, — сказал я капитану, после того как убедился в успехе принятых мер и сам дал несколько полезных советов.
— И я так думаю, — ответил капитан. — Нас не раздавит…»
Как ни фантастично все это выглядит (я даже не знаю, поверит ли мне кто-нибудь или на этих строках уже точно плюнут на пол да захлопнут написанное), но предугаданная великим писателем история один в один повторилась и с нами. Разница заключалась только в том, что Жюль Верн засадил свой «Наутилус» все же в некую водяную камеру, ограниченную со всех сторон ледяными стенами, внутрь которых, как космонавты в открытый космос, могли выходить из лодки её пассажиры, чтобы пытаться долбить ледорубами выход из своего заточения, тогда как нам судьба не предоставила даже этого. Если бы мы попали в ситуацию точь-в-точь повторяющую плен «Наутилуса», мы могли бы расстрелять закрывающую нам проход глыбу торпедами, да и дело с концом, но мы были плотно прижаты к айсбергу, лед был прямо перед нашим носом, и пускать торпеду было практически некуда.
Расколовшийся по всей своей высоте гигантский айсберг, мимо основания которого мы как раз проходили, оттолкнув своим весом в сторону меньшую половину, медленно завалился набок и при этом, словно маслину плоской ложечкой, подхватив своей нижней частью нашу лодку, довольно плотно прижал её к «брюху» оказавшейся рядом ледяной глыбы. Все было в полной исправности — рули, реакторы, навигационная система, корпус, — а лодка была парализована. Несколько дней подряд командир давал команды то продуть балласт для всплытия, то начать срочное погружение, дергал лодку вперед-назад, как засевшую в грязи машину, пытался задать ей с места максимальную скорость, а также пускался на всяческие иные ухищрения, чтобы раскачать её и выдернуть из ледяных объятий, но все было бесполезно. Прижатые снизу ледяным рычагом к массивному телу километрового айсберга, мы медленно дрейфовали в таком положении вдоль Канадской котловины в сторону хребта Менделеева…
…Положение было критическим. Суперсовременная мощнейшая атомная подводная лодка, точно застывшая в янтаре муха, вот уже три недели сидела между двумя медленно срастающимися друг с другом ледяными глыбами и ожидала своей гибели.
— …Здравствуйте, Антон Евграфович, — встретив как-то после обеда в кают-компании Огурцова, поздоровался я. — Что там слышно на центральном посту? Есть какие-нибудь перспективы?
— Да какие могут быть перспективы, если мы торчим в этой льдине, как кларнет в заднице! — громыхнув не терпящим никаких возражений басом, доступно выразил свое мнение о ситуации замполит (я так и не привык называть его должность по-новому — помощником командира лодки по политико-воспитательной работе). — Давай-ка лучше, раз уж ты мне попался, сочини оптимистические стихи, способные поддержать дух экипажа в эти дни.
А я пока посижу тут и подожду…
И, налив себе из большого чайника стакан крепкого черного чая, он уселся в кресло для отдыха и прикрыл глаза.
«Вот, блин, — подосадовал я про себя на замполитовскую безапелляционность. — Так-таки и сделает из меня стихотворца… Перед тем, как нам тут окончательно задохнуться.» Однако же, вынув из кармана блокнот и ручку, я присел к столу и принялся набрасывать первые строки заказанного мне опуса. «Главное, — соображал я, — это увязать идиотизм нашей сегодняшней ситуации с героической историей российского флота, не забыв при этом упомянуть гордый красавец „Варяг“ или что-нибудь из аналогичных символов…»
Минут через десять-пятнадцать восьмистрочное стихотворение было написано и, подойдя к дремавшему Огурцову, я громко покашлял.
— Готово? — открыл глаза замполит.
— Да, — ответил я. — Разрешите прочесть?
— Ну, а какого же хрена я здесь жду?
— Слушайте, — сказал я, разворачивая страницы блокнота. — Называется: «Встречай нас, Россия».
— Шуруй.
И я начал читать:
Мы выйдем из всех передряг,
как греки, вернувшись из Трои.
За нашей спиною — «Варяг»
и русского флота герои!
Кипят наши души, как чай,
и льды вокруг тают, как сахар.
Встречай нас, Россия! Встречай…
— А НАТО — кусай себя за хер! — закончил за меня замполит и протянул к блокноту свою огромную ладонь. — Давай сюда.
— У меня последняя строка звучит несколько иначе, — заметил я, аккуратно вырывая листок.
— Последняя строка — это мелочи. Там есть две другие — про горячий чай и тающий сахар… Это похоже на подсказку решения нашей проблемы.
— Оно принадлежит не мне. Просто на днях вдруг припомнился роман Жюля Верна «Двадцать тысяч лье под водой» — там у них «Наутилус» попал в точно такую же ситуацию, как и мы теперь, и чтобы растопить ледяную ловушку, они начали качать насосами наружу горячую воду.
— И растопили весь айсберг?
— По крайней мере, настолько, что им этого хватило, чтобы выбраться.
— Но это же фантазия…
— Я плохо знаю устройство лодки. Но если бы нагревающуюся в системе охлаждения реакторов воду можно было постоянно сбрасывать за борт, заменяя её свежей забортной, то почему бы и не попробовать?
— Ты предлагаешь нам вскипятить Ледовитый океан?
— Я предлагаю подтачивать тиски, в которых мы оказались зажаты. Пускай это произойдет и не так быстро, как того хотелось бы, но потихоньку, неделя за неделей горячая вода будет вымывать вокруг себя какие-то ниши и пустоты, которые, глядишь — и позволят нам со временем высвободиться…
— Поднимаясь вверх, эта горячая вода будет в первую очередь подтаивать собой нижнюю часть ограничивающего нас сейчас сверху айсберга, — начал рассуждать Огурцов, — и в конце концов его верхняя часть сделается тяжелее нижней и, перевесив свое основание, совершит резкий оверкиль. При этом могут быть два прямо противоположных результата. Первый — мы успеваем вывалиться из разжавшихся ладоней льда и уходим на безопасную глубину. Второй — нас, точно семечку зубами великана, раскусывает между двумя стремительно сомкнувшимися глыбами, так что аж правый борт сомкнется с левым.
— И поэтому?..
— Поэтому я иду к командиру читать твои стихи, — он потряс в воздухе листочком из моего блокнота, сделал из стакана глоток давно остывшего чая и поднялся с места. — Ты доволен?
— Я доволен, — произнес я. — Покуда в лодке не закончился воздух, я живу, а это уже и само по себе немало. Но я уже очень соскучился по небу. А ещё — по своей любимой девушке и, как это ни выспренно прозвучит — по России. Там уже, наверное, весна начинается, мне кажется, я даже здесь иногда слышу её запах… Так что пусть это будет фантастика. И пусть нас обвинят, что мы без разрешения использовали метод Жюля Верна. Но я хочу домой.