В конце концов она побеждает его своим весельем и добротой, заставляет вскочить с дивана и снова стать «настоящим» Вахтанговым — полным энергии, с загоревшимися глазами, увлекающим всех вулканом творчества, озорства, интереса ко всему.
Оба они, Евгений и Дейкун, понимали: не стоит возвращаться к печальным настроениям душевного упадка, которые культивировало у художественной интеллигенции глухое время общественной реакции, — настроениям, которые Вахтангов, всегда остро чувствовавший веяния современности, выразил в поэме, посвященной Дейкун, еще совсем недавно, в 1910 году:
У меня нет слез…
Давно,
И потому я не могу плакать —
Смешно, когда плачет «большой»…
Ну, а если он давно не плакал,
Если его глаза все чаще и чаще режет сухая слеза,
Если в душе его такой страшный покой,
Если безгранично его равнодушие,
Если шаги жизни не тревожат его,
Если мутен взор его и одинока его душа
Так долго, долго…
А потом как-нибудь на эту мертвую поверхность
Упадет луч сознания,
Оттает лед бесстрастия у мертвой души,
В сердце попадет свежая кровинка,
В хаос мысли ворвется живая струйка,
Страшный покой прорвется звонкой нотой
На миг,
На маленький, короткий миг
И подчеркнет одиночество,
И застонет душа,
И шелохнется сердце,
И дрогнет мысль,
Откроются глаза,
И если в этот миг заплачет он,
«Большой», — разве смешно?..
У меня нет слез
Давно,
И поэтому я не могу плакать,
И потому я не могу дать посмеяться другому,
А если он хочет смеяться, я расскажу ему сказку,
Глупую и нескладную,
Но такую смешную и потешную.
У меня нет слез, возьми мою сказку.
Далеко-далеко от людей, на маленьком острове, одиноком и диком, культурой не тронутом, жил-был стройный Иолла.
И не один он жил: с ним была нежная, хрупкая Эдда…
Проходит время.
Эдда уходит от возлюбленного.
Покинутый Иолла обращается к морю:
Откликнись, море!
Заглуши криком своей холодной груди крик моих страданий,
Вспень волны!
Вздымай на гребни их осколки моих надежд
И погружай на страшное дно!
Ты, могучее море, одним всплеском
Можешь затопить миры, одним легким кивком волн
Своих можешь смыть все, созданное человеком,
Грозным взглядом зеленых глаз
Потушишь огонь земли.
Я кричу тебе всем существом моим,
Кровью, застывшими вперед руками;
Откликнись, море!
Вспень волны!
Заглуши крик моих страданий…
Лучший способ освободиться из плена печальных настроений и превозмочь упадок духа — иронически посмотреть на себя со стороны. И оба — Вахтангов и Дейкун — достаточно, до отвращения насмотрелись на упадочные стенания и слезы: она — декламируя на концертах эту поэму, а он — аккомпанируя ей, импровизируя на пианино. Публичная мелодекламация отучила их от многого, в том числе от повторения в жизни того, что было продемонстрировано на сцене. Когда сцена каким-то образом повторяет случившееся в жизни, — это, может быть, и хорошо, но когда жизнь снова повторяет то, что уже публично показано на сцене, это равносильно душевному самоубийству.
Дни человеческие требуют неустанного движения, в руках у актеров могучее средство для плодотворного движения — работа, работа и работа над все новыми и новыми пьесами и ролями.
Кроме «Доктора Штокмана», они ставят в Новго-род-Северском «Огни Ивановой ночи» Зудермана (постановка Вахтангова, он же играет управляющего), «У врат царства» К. Гамсуна (постановка Вахтангова, он же играет Ивара Карено), «Ивана Мироновича» Е. Чирикова (Ивана Мироновича играет известный актер Уралов, ставит Вахтангов), «Снег» С. Пшибышевского (постановка Гусева, Вахтангов играет Тадеуша), «Самсона и Далилу» Ланге — из жизни немецких актеров (Вахтангов — режиссер, он же играет драматурга; у того жена-актриса, она изменяет ему с богатым коммерсантом.
Вахтангов очень любит эту драматическую роль), пьесу Недолина «Зиночка», «Грех» Дагны Пшибышевской, «Ночное» Стаховича, водевиль «Сосед и соседка», «Гавань» по Мопассану — все в постановке Вахтангова.
Вахтангов повторяет:
— Есть много правд. Но есть неинтересные правды, и есть правды интересные. Так вы берите те правды, которые не истрепаны.
Он ненавидит мелкую, поверхностную, измызганную правденку.
— Делайте так, чтобы это была предельная правда, но чтобы это не было изношено, использовано всеми, — чтобы это раскрывало людям нечто для них новое.
В этом он видит первейшую обязанность таланта. Почему? Да потому, что лишь такая новая правда не только помогает лучше понять жизнь, проникнуть свежими глазами в ее существо, но и зовет отбросить сложившиеся плоские обывательские представления о действительности и изменить всю жизнь к лучшему.
Стоит ли работать с таким напряжением для публики разомлевшего под солнцем, утопающего в садах над тихой красавицей рекой провинциального русского городка, где время ползет почти неподвижно и жители, казалось бы, погружены в умиротворенную жизнь?
Да, стоит. В городке две гимназии: мужская и женская. Кроме того, на лето из столицы возвращаются домой на побывку студенты и курсистки. Да и старики из местной интеллигенции — учителя, врачи, инженеры — не хотят отставать от молодежи. К тому же в зрительном зале всегда присутствуют молчаливые глаза рабочих, садоводов, речников, рыбаков…
Старания Вахтангова и его друзей оправдываются. Горение и настойчивость передают через рампу зрителям эстафету критического отношения к действительности и желание что-то переделать в ней, может быть, в самой ее основе… Пусть зрители задумаются хотя бы над словами Штокмана, обращенными к жене:
« — Какая ты странная, Катарине. Неужели ты предпочла бы, чтобы наши мальчики выросли в таком обществе, как наше?.. Разве здесь не переворачивают вверх дном все понятия? Не смешивают в одну кучу и правду и неправду? Не называют ложью то, что, я знаю, есть истина?.. Но всего нелепее — это матерые либералы, которые разгуливают здесь толпами и вбивают в голову себе и другим, что они люди свободомыслящие…»
За эти размышления о жизни и за горячие чувства зрители отвечают благодарным признанием скромному «Художественному театру» Вахтангова, хотя отлично видят, что подошвы изношенных ботинок Вахтангова, которые он демонстрирует со сцены, густо намазаны гуталином, чтобы произвести впечатление новеньких, что из четырех мужских костюмов «труппы» из спектакля в спектакль появляются все те же комбинации. И всему городу, из уст в уста, становится известно: когда Лидии Дейкун в одной из постановок потребовался роскошный костюм, то в наличности у нее и других актрис не оказалось и намека на него. Труппа была в отчаянии. А преданный дядя Паша, рабочий сцены, наклонился к уху Вахтангова:
— Может, мы холст под тигровую шкуру подведем? А? И рябина сейчас отменно хороша, так мы рябинкой Лидию Ивановну изукрасим? Как вы полагаете, многоуважаемый?
Все это смешные, милые пустяки.
Была бы правда характеров!
И была бы правда чувств. Ведь понять правду жизни — значитпочувствовать ее. Тут зрителей обмануть нельзя.
Но могло ли это удовлетворить самих актеров? Нет. Ведь труд актера бесконечен. Актер бесчисленное число раз переживает драмы и трагедии мира, какие только выпадет испытать человеку. Актер — существо особое, он живет трудными судьбами всех людей. На каждом спектакле он заново погружается, далеко не всегда по свободному выбору, в противоречия и нелепости то одной, то другой конкретной человеческой жизни.