— Капитан крикнул юнгу, велел позвать боцмана…
Летом в хорошую погоду Адмиралтейская игла, ангел на шпиле церкви Святых Петра и Павла запросто просматривались с марсов кораблей[20] на Кронштадтском рейде и с бастионов крепостных стен. Собственно кронштадтская эскадра и крепостные стены всегда, со времен Петра Великого, стояли на страже северной столицы, были ее первым и, увы, последним щитом. И в войну столица тревожилась.
Едва смолкла пушечная канонада на Ревельском рейде, в Санкт-Петербурге всполошились. Одной из первых взволновалась императрица, вызвала графа Ивана Чернышева:
— Расклад, Иван Григорьевич, для нас неладный. Эскадра герцога целехонька, да и в шхерах у них сотни гребных судов, то и дело наскакивают. Гляжу я, подбираются к Петербургу.
— В Кронштадте, ваше величество, я дал указание Пущину снарядить все корабли и крепость изготовить к обороне. Токмо эскадра у нас покуда без главного кумандира.
Екатерина слегка нахмурилась. Вице-президент уже не раз предлагал назначить командующим Кронштадтской эскадрой вице-адмирала Круза. Не любила она его за дерзость, но пришлось согласиться.
В тот же день Круз запросил у Чернышева распоряжения срочно прислать в Кронштадт матросов-денщиков из Петербурга. Больше того, вице-адмирал сам поехал по арестантским ротам и острогам, самолично отбирал матросов на корабли, приговаривая: «Неча хлеб государев задарма жевать, послужите-ка на корабликах, авось вам лихость зачтется…»
«Что же касается до моего поспешания к походу, — доносил он вице-президенту Адмиралтейств-коллегии Ивану Чернышеву, — то день и ночь привожу все споро в готовность, а по наступлении моем в путь, приложу старание найти неприятеля и не отпустить его целым».
И все же в Санкт-Петербурге поднялось сметение. Екатерина II то и дело теребила своего статс-секретаря Храповицкого:
— Как мыслишь, Александр Васильевич, что поделывает сей час Круз?
— Ваше величество, — успокаивал императрицу близкий приятель Круза, — адмирал Круз не сплошает, любого беса пересилит!
Неспокойно женское сердце. Вызвала императрица верного друга, графа Алексея Орлова:
— Возьми-ка, дружок, мою яхту, ступай в Кронштадт, проведай, да и проверь, все ли у Круза как надо. Ты-то его давненько знаешь, да и в морском деле смыслишь более моего.
А в Кронштадте стоял переполох, командиры кораблей сбились с ног. Береговые чиновники на многие требования отвечали отказом — нет, мол, никаких припасов, все отдали в Ревель.
— Так их растак, — вскипел Круз, выслушав капитанов, — моей властью приказываю, берите боцманов, матросов, сбивайте замки на цейхгаузах и магазинах, шарьте по закоулкам, а чиновникам расписки оставляйте.
В Кронштадте Орлову пожаловались интенданты, но граф отмахнулся, пошел на флагманский линкор «Чесма». По пути внимательно всматривался в корабли. «Паруса у всех на месте, такелаж обтянут, орудийные порты отворены».
Поблескивая на солнце, устрашающе выглядывали черные жерла орудий.
Круз доложил по форме, граф снисходительно похлопал адмирала по плечу. В свое время близко знались они в Архипелагской экспедиции.
— Ну што, вице-адмирал, придут шведы в Петербург? Круз недовольно закашлялся, вскинул руку.
— Шутить изволите, ваше сиятельство, тому не бывать. Токмо когда мои кораблики в щепу превратятся.
Орлов поежился, при дворе отвык от таких дерзостей. Усмехнулся про себя, промолчал. Приехал, доложил императрице:
— Почитай, матушка, без опаски. Круз по обыкновению строптив без меры и дерзок без удержу. Однако настроен воинственно и грозится шведов от Кронштадта отбить.
— Передай-ка графу Чернышеву немедля отписать в Ревель Чичагову, поспешать ему надобно со своей эскадрой до Кронштадта.
Накануне выхода в море Тревенена вызвали к флагману. Круз пояснял капитанам свои замыслы:
— Нынче мы у фарватера оставляем на случай один линейный корабль да фрегат, ветхие, вдруг шведы прорвутся.
На северном, от Котлина, проходе, цепочкой путь перегородим старыми галерами да шнявами[21] , затопим их. — Круз кивнул на развешенную карту. — Эскадрой завтра выходим в море. Ожидать станем неприятеля на позиции от Красной Горки до Биоркезунда. Для боя построиться в две линии. Впереди корабли линейные, за ними, в резерве, фрегаты. Сигналы смотреть зорко. Пушками репетовать.
Десять дней лавировала эскадра Круза северо-западнее Красной Горки. К югу, на горизонте, едва просматривались отвесные высокие склоны родного берега.
В утренней дымке 23 мая на передовых кораблях марсовые матросы заголосили:
— Неприятель к западу!
Круз вскинул подзорную трубу, повел ее вправо, влево, отрывисто скомандовал:
— Поднять сигнал: «Приуготовиться к бою!» Держать строй в две линии по диспозиции!
Издали, на безоблачном горизонте, один за другим появлялись громады линейных кораблей неприятеля. Всего сорок с лишним вымпелов насчитал Круз у неприятеля. «Стало у них пушек вдвое более наших».
Часто успех сражения определяет начало боя. Командир авангарда вице-адмирал Яков Сухотин упредил неприятеля и первым открыл огонь на поражение. Шведы, возмущенные такой наглостью, обрушили всю мощь огня на авангард. Ожесточение боя нарастало с каждой минутой. Рой вражеских ядер устремился на передовые корабли. Русские комендоры так часто стреляли, что раскаленные орудия рвались, не сделав выстрела, калеча и убивая людей. В разгар сражения одним пущенным почти в упор неприятельским ядром оторвало ногу Сухотину. Однако вице-адмирал, обмотав культю, оставался на палубе, истекая кровью, продолжал командовать авангардом…
Напряжение схватки нарастало, шведы усиливали натиск. На шканцах флагмана[22] внешне спокойный Круз дымил заветной глиняной трубкой, переходил с борта на борт, отрывисто передавал распоряжения сигнальным матросам.
Неожиданно ему доложили, что тяжело ранен Сухотин, его давнишний приятель.
— Гичку на воду![23] — не размышляя приказал он командиру. — Оставайся покуда за меня, передать по линии — Усилить огонь! Я на авангардию к Сухотину.
По всплескам, невзирая на свист ядер, мчалась гичка к авангарду.
Обняв товарища, Круз приказал немедля спустить Сухотина в лазарет. Простившись — «Придется ли свидеться!» — сбежал к шлюпке и, выпрямившись во весь рост на корме, в окровавленном мундире под огнем шведов начал обходить корабли сражающейся эскадры. На ходу подбадривал экипажи, в рупор отдавал распоряжения капитанам…
Три раза бросались в атаку шведы, но строй русских кораблей не дрогнул. К вечеру шведы приуныли, на кораблях тушили пожары, выходили из боя, ветер стихал, и Карл Зюдерманландский дал отбой…
Едва стихли последние залпы, Круз опять обошел на шлюпке все корабли, осмотрел повреждения, поздравил моряков:
— Молодцы, ребята! Шведам не пройти!
Поднялся Круз и на борт «Не тронь меня». Его встретил Тревенен, немного осунувшийся, с рукой на перевязи, но бодрый и неунывающий.
— Полный порядок, сэр, полдюжины убитых и десяток раненых, — обратился он по старой привычке.
— Добро, голубчик, — бодро ответил по-русски Круз, — што с рукой-то?
— Контузило малость.
— На ногах-то держишься? Ну и молодец. А это кто такие мальцы? — Круз кивнул на гардемаринов, работавших со шкотами.
В расстегнутых куртках, с прокопченными от порохового дыма лицами, Головнин и его приятель ловко выбирали снасти, перекидывая грот на противоположный борт.
— Сие есть гардемарины из корпуса, бравые ребята, с пользой служат, — ответил капитан.
— Добрая для них закалка, — согласился Круз, — токмо в дыму пороховом и спознают прелести службы флотской…
Близился вечер.