Когда мы подъезжали к Таррагоне, аббат Альфонсо велел мне занавесить окошки фургона. Он притворился спящим, но было ясно, что его слегка напугали шум и суматоха на улицах. Пока мы ехали по городу, мимо нас прошли не менее тысячи человек.
Мы прибыли в церковь как раз к вечерне. Никогда я не видел такого священного места — строгого, со множеством ниш, похожего на громадную пещеру. Я ощущал присутствие Господа в каждой трещинке камня, видел печать его души на скульптурах ангелов, ласково глядевших вниз со своих пьедесталов, чувствовал тепло его дыхания в звучании псалмов, наполнявшем монастырь.
Этот вечер мы провели в спальне для гостей с пилигримами и другими монахами — гостями монастыря. Утром, сразу после службы, аббат Альфонсо отправился в покои архиепископа. Я остался в спальне, и через несколько часов ко мне подошел монах.
— Брат Лукас?
— Да, это я.
— Архиепископ зовет тебя к себе.
Мы прошли через сокровищницу и поднялись по лестнице. Я слышал учащенное биение своего сердца и боялся, как бы этот звук не услышал и мой проводник. Мне никогда еще не приходилось встречаться с архиепископами или даже с епископами. Мы вошли в переднюю, а оттуда — в личный кабинет архиепископа.
Какая там царила изысканная красота! Пол был вымощен желтыми и синими плитами, в центре комнаты стоял большой дубовый письменный стол, заваленный манускриптами, каждый из которых скреплялся серебряной застежкой. На одну из бумажных стопок была водружена золотая чаша для причастия, доверху наполненная вином: фигурки змей обвивали ее ножку, их блестящие головы нависали над краями, как будто змеи потягивали сладкую жидкость. В этой комнате я увидел больше золота и серебра, чем видел за всю свою жизнь.
Архиепископ Санчо сосредоточенно читал письмо брата Виала. У архиепископа был длинный, тонкий, изящный нос; кожа желтоватая, покрытая там и сям крупными красными пятнами. На нем был белый наряд, на голове — круглая шапочка, на груди висел рубиновый крест на серебряной цепочке.
Стоя в этой комнате, я почувствовал, как по моему телу разливается тепло, а пальцы рук и ног начинает приятно пощипывать. Я ощущал себя дома, словно всегда находился в этой комнате, в этих покоях, среди этих возвышенных священных предметов.
«Верь, Лукас, — сказал я себе, — однажды Господь наградит тебя за твою преданность. Однажды Он расставит все по местам ».
Архиепископ мельком взглянул на меня и снова перевел глаза на письмо.
Закончив чтение, он знаком велел мне занять кресло у стола, так что мы оказались лицом друг к другу.
— Мой кузен брат Виал, — проговорил архиепископ, — сообщает, что вы были другом Франциско.
— Да, ваше преосвященство, я находился в монастыре Санта-Крус во время его трехгодичного пребывания там.
Архиепископ вперил в меня пристальный взгляд. Мне стало немного не по себе, и я едва сдержался, чтобы не захрустеть суставами пальцев — вредная привычка, приобретенная за время служения помощником у аббата Педро.
— Ваше преосвященство, могу ли я спросить, где аббат Альфонсо? — осведомился я.
— Я отослал его в церковь, чтобы встретиться с вами наедине. Вы ведь не боитесь меня, брат Лукас, верно?
— Конечно нет, ваше преосвященство, — ответил я. — Просто я чувствую себя недостойным частной аудиенции такого выдающегося и праведного человека, как вы.
— Мой кузен пишет также о том, что вы подходите для изгнания демонов из души Франциско лучше, чем кто бы то ни было в целом королевстве, — продолжал архиепископ. — Вы тоже так считаете?
— Ваше преосвященство, — ответил я, — я не настолько слеп или самонадеян, чтобы согласиться с подобным утверждением. С другой стороны, я не хочу возражать брату Виалу.
На губах архиепископа мелькнула легкая улыбка.
— Отец Адельмо, — продолжал он, — кажется, зашел в тупик, пытаясь излечить Франциско. В качестве последнего средства он предложил перерезать горло Франциско от уха до уха, чтобы выпустить из него демонов. Что вы думаете об этом способе?
— Я думаю, можно попробовать что-нибудь другое, прежде чем прибегнуть к столь ужасной крайней мере, — ответил я.
— Да, брат Лукас, я склонен с вами согласиться. Наши юристы подчеркнули, что излечение Франциско, сопряженное с летальным исходом, вряд ли будет соответствовать условиям договора о денежном пожертвовании, заключенного с бароном Монкада. Мы, конечно, будем спорить об этом с бароном, но получение вознаграждения вовсе не гарантировано.
— Вознаграждения, ваше преосвященство? — переспросил я.
— А вы разве не слышали? Барон Монкада пообещал треть своего состояния тому, кто спасет его сына. Однако спасение должно включать «физическое и духовное исцеление» Франциско. Именно слово «физическое» заставляет меня повременить с воплощением в жизнь радикального плана отца Адельмо. Я склонен попытаться воздействовать на Франциско другим способом — испытать, не напрасно ли так верит в вас брат Виал.
— Меня смущает эта ситуация, ваше преосвященство.
— Не сомневаюсь, брат Лукас, — ответил архиепископ. — Земельные владения и громадные богатства семьи Монкада могут поспорить с королевскими. Многие заинтересованные лица хотят добиться спасения Франциско… Включая и вас, брат Лукас.
— Меня, ваше преосвященство?
Архиепископ Санчо положил ладонь на мою руку. Ладонь его оказалась холодной и потной.
— Я не забуду подобной услуги, — сказал он.
* * *
Аббат Альфонсо вернулся в Санта-Крус на следующий же день, а меня отправили в Поблет, чтобы забрать Франциско. При мне было письмо, скрепленное печатью архиепископа Санчо и адресованное аббату Родриго. Я уже рассказывал о своем прибытии в Поблет и о первых впечатлениях от встречи с Франциско, а также об условиях, в которых его там содержали. Честно говоря, я был слегка не в себе после встречи с другом. Я не ожидал, не мог себе даже представить, до какой степени демоны сгубили его душу и тело.
Утром в день моего приезда в Поблет, после посещения Франциско, я передал письмо аббату Родриго и отцу Адельмо. Оба внимательно и довольно долго изучали документ, словно искали какую-нибудь лазейку или неточность, которая позволила бы им продержать Франциско у себя неделю-другую, пока не поступили бы разъяснения из Таррагоны.
Мои глаза то и дело останавливались на руках отца Адельмо, покрытых шрамами. Его пальцы больше напоминали когти — искореженные, обожженные во время работы с раскаленным докрасна углем, который применялся, дабы добиться раскаяния от его подопечных.
Пока отец Адельмо читал письмо, я терпеливо ждал, понимая, что у него нет возможности ослушаться недвусмысленных указаний архиепископа.
К полудню мы с Франциско двинулись в путь. Он сидел в кандалах внутри повозки, а я ехал верхом, так же как наша охрана.
Отец Адельмо наблюдал за отъездом с крыши монастыря. Черный капюшон скрывал его лицо, но я видел, что глаза его пылают гневом Господним.
* * *
Прошло четыре месяца с тех пор, как Франциско привезли в Санта-Крус.
Я честно пытался следовать методам брата Виала в борьбе с демонами. Просыпаясь к заутрене, я пел псалмы, а потом отправлялся в келью Франциско, находившуюся на втором этаже монастыря. Каждый день по нескольку часов я читал ему Священное Писание; закончив чтение Библии, я начал снова с книги Бытие.
Каждый вечер я уделял немного времени тому, чтобы записать исповедь Франциско, а когда записывать было нечего, писал свои воспоминания о нем — как сказал бы брат Виал, я составлял карту его души, в надежде, что однажды карта эта укажет дорогу к спасению одержимого.
Физическое состояние Франциско быстро улучшалось. Когда он прибыл в монастырь, на его спине были открытые гноящиеся раны, но благодаря травам из Леванта, которыми снабдил меня брат Виал, следы «лечения» отца Адельмо затянулись.
По приезде в Санта-Крус Франциско почти не ел и не пил и все время молчал.
Неделю спустя он начал понемногу притрагиваться к еде. По совету брата Виала я предлагал ему разные блюда, и оказалось, что Франциско предпочитает курицу. Через пару месяцев он уже съедал полные порции и стал набирать вес.
Он привел себя в порядок, и к нему в келью начал еженедельно являться цирюльник, чтобы подстричь его волосы, рыжеватую бороду и ногти. Иногда Франциско даже кажется похожим на того человека, каким был прежде.
Два месяца назад Франциско заговорил. Он попросил меня читать потише, потому что я мешаю ему заснуть. Никогда еще несколько слов не приводили меня в такой восторг.
С тех пор Франциско стал говорить все больше и больше. Сперва он как будто не очень хорошо помнил, как это делается, и не мог произнести подряд больше двух фраз. Но он делал значительные успехи, и уже через несколько недель мы могли вести беседы.
Его память почти не пострадала. Удивительно, но поначалу Франциско не мог вспомнить мое имя, хотя помнил, что мы когда-то спали рядом. Он знал, где именно находится, он даже спрашивал о здоровье некоторых наших бывших братьев, большинство из которых осталось в Санта-Крус. Об Андре он не упоминал ни разу. О крестовом походе тоже. И я долго не затрагивал этой темы. Впервые я коснулся ее две недели назад.
Меня всегда интересовало, почему Франциско отправился в поход. Хотя он был по-своему набожным, он никогда не стремился следовать чьему-либо призыву, в том числе призыву присоединиться к армии. И он ни разу не проявлял интереса к военному аспекту владычества Христа. Более того, поскольку он был наследником одного из самых могущественных вассалов короля, ему была обеспечена прекрасная жизнь в Барселоне. Осмелюсь предположить, что любой человек королевства, кроме самого короля, с радостью поменялся бы с Франциско местами. Однако Франциско избрал другой путь — и пустился в опасное и непредсказуемое путешествие.
Я закончил читать второй раз книгу Исход и тогда, наконец решился задать ему этот вопрос:
— Почему ты отправился в крестовый поход, Франциско?
Он не ответил. Он уставился прямо перед собой и до конца дня словно не замечал моего присутствия.
Прошло уже две недели, как я задал этот вопрос, но Франциско так и не произнес ни слова. Он также перестал есть и, кажется, потерял весь вес, что успел набрать за предыдущие месяцы.
С момента приезда Франциско каждый вечер перед уходом я зажигал свечу на его подоконнике. Свечу надежды, свечу мужества.
Но в последние две недели, заходя по утрам в его келью, я находил свечу погашенной, с нетронутым фитилем. Как будто Франциско больше не мог выносить Божьего света. Словно он предпочитал тьму, отражавшую состояние его души.
Два дня назад я увидел, что из его сжатого кулака сочится кровь. Я попытался уговорить Франциско разжать кулак, но безуспешно. Тогда мне пришлось применить силу, и я увидел, что в его ладони зажат нож, который я принес ему, чтобы резать мясо. Рана оказалась глубокой, до кости; я отобрал у него окровавленный нож и выбежал из кельи.
Сердце мое бешено колотилось. Я боялся самого худшего: что из-за моих преждевременных расспросов о крестовом походе Франциско безвозвратно замкнулся в себе. Я думал, что он может умереть прежде, чем я сумею изгнать из него демонов, и тогда его душа будет вечно гореть в адском огне.
Я бросился на поиски брата Виала и нашел его на кухне — тот помогал слугам и братьям-мирянам готовить ужин.
Брат Виал взял меня за руку и повел в капитул.
Мы присели на скамейку, и — стыдно признаться — я заплакал. Сказалось напряжение предыдущих месяцев.
Придя в себя, я рассказал брату Виалу о своих разочарованиях, о том, что боюсь за судьбу Франциско.
— Помните женщину, которая задушила своих детей? — спросил я. — Вы сказали, что она вступила в сговор с дьяволом, и что у нее нет шанса на спасение. Возможно, Франциско заключил такой же страшный договор? Может, он никогда не излечится? Может, он и не хочет жить? Он ведь мог запросто разрезать себе горло, а не руку.
— Случай с Франциско отличается от случая с той убийцей, — ответил брат Виал. — Он причинил зло себе, а не другим. Он морит голодом, истязает, обрекает на одиночество только себя самого. За что он наказывает себя? Возможно, он винит себя в каком-то злодеянии, которое повлекло за собой ужасные последствия.
Вот тогда я и рассказал брату Виалу о том, что Франциско и Андре находились в покоях аббата Педро в день самоубийства аббата. Я чувствовал, что у меня нет другого выхода, — понимаете, я думал, что Франциско казнит себя именно за смерть аббата Педро.
Брат Виал не стал меня спрашивать, считаю ли я Франциско виновным в этом. Если бы он задал такой вопрос, я бы рассказал, как глаза Франциско, словно очарованные некоей темной силой, следили тогда за лезвием, послужившим причиной смерти аббата.
— Как вы думаете, брат Лукас, — спросил брат Виал, — был ли аббат Педро виновен в убийстве Ноэль?
Высказывание по столь щекотливому вопросу могло повлечь за собой серьезные последствия. Поэтому я взвешивал каждое слово своего ответа:
— Разве не написал святой Бенедикт, что верующий должен вынести все, даже несправедливость, ради Господа нашего? Разве не таковы были его слова?
— Да, Лукас, — ответил брат Виал, — но есть несправедливость, вынести которую невозможно. Франциско тревожит вовсе не судьба аббата Педро. Причина его одержимости кроется в чем-то другом. Выясни, что с ним случилось после того, как он покинул Санта-Крус. Что произошло во время крестового похода. Это поможет размотать нить его души.
— Но как? — промолвил я. — Я уже спросил его о крестовом походе. Видите, как он отреагировал?
— Вера, Лукас, — сказал брат Виал. — Вера и терпение.
— Брат Виал, я не могу. Помните, вы говорили, что порой приходится признать ограниченность своих сил? Я не знаю, как помочь Франциско. Я не знаю, чего хочет от меня Господь.
— Господь не требует многого, Лукас, — ответил брат Виал. — Он требует всего. Крови и души.
* * *
Вчера, первого ноября, я вошел в келью Франциско. Еда была нетронута, свеча погашена. Я читал несколько часов, а потом задремал. Тихий голос Франциско разбудил меня.
— Со мной в цитадели был Андре.
Я не шелохнулся, пытаясь разогнать сон. Впервые Франциско заговорил об Андре и о крестовом походе.
— Андре был в цитадели, — повторил он, безучастно глядя перед собой.
Затем перевернулся на другой бок и закрыл глаза.
В тот вечер я не мог заснуть. Я ненадолго погружался в сон, но тут же просыпался. Мне снился Франциско: на голове его была корона из шипов, на ладонях — следы ран. Во время страданий Христос, наверное, был похож на Франциско в тот день, когда я впервые увидел своего друга в Поблете: истощенного, нечесаного, грязного и беззащитного.
Я бродил по своим покоям, ступая босиком по холодному каменному полу, перебирая четки. Всю ночь я дрожал, сам не зная отчего, то ли от страха, то ли от нетерпения.
Когда зазвонили колокола, я машинально оделся и отправился в церковь к утренней службе. Затем пошел в келью Франциско, так же, как делал предыдущие четыре месяца. Я едва дышал, шагая туда.
В глубине души я ожидал найти его мертвым или увидеть, что он исчез, — словно Господь наконец принял его обратно. Но я ошибся. Когда я вошел, он взглянул мне прямо в глаза и заговорил так, будто мы только что расстались.