Он убедился, что, видимо, де Рочевиля не заподозрили, и надеялся увидеть его или еще одну группу гостей, но этого не случилось и никто не принес отцовское ружье. Он мог лишь предположить, что положение дел ухудшилось.
Жизнь в Париже превратилась в кошмар даже для тех, кому нечего было скрывать. Магазины закрывались рано, и это было понятно, так как с наступлением темноты нести поклажу было незаконно, так что не имело смысла покупать что-нибудь после захода солнца. По правде говоря, только жестокая необходимость могла вытянуть человека ночью на улицу. Ночной патруль хватал даже за самое невинное дело, это обычно означало заключение в тюрьму и казнь в срочном порядке, независимо от того, был ли человек признан виновным. Прятаться и не выходить из дому также было неразумно. Для ночного патруля стало обычным делом врываться в дома и обыскивать их. Пригласить гостей было равносильно организации заговора.
Так как Роджер чинил ружья офицеров и жандармов, он был им хорошо знаком. Хоть в чем-то была польза, вряд ли они собирались вторгаться в его дом. Однако атмосфера была гнетущей. Десять, потом двадцать и больше людей шли на гильотину ежедневно. Снова и снова Роджер благодарил Бога за смелость Леонии. Не только потому, что она смело смотрела в лицо опасности, но из-за ее веселого характера, из-за того, что она смеялась часто и легко, как прежде. Это было чудесно, потому что у Леонии не было «юмора висельника».
Если бы Роджер знал источник безмятежного юмора Леонии, он бы испугался. Она была храброй, и даже смерти могла посмотреть в лицо без истерики. Но Леония не думала о смерти или заключении в тюрьму. Она была убеждена, что Роджер найдет выход в опасной ситуации, и оставалась довольно спокойной. По ее мнению, самое худшее, что могло произойти, — это лишения и неудобства. Возможно, им придется бежать и даже голодать и прятаться в темноте. Естественно, она предпочитала жить с относительными удобствами, но не боялась лишений.
Леония видела, что Роджер беспокоится, и смирилась с его постоянной резкостью. Ей никогда не приходило в голову, что он боялся за себя. Он не боялся гильотины, но у него не было желания умереть, как и у других здоровых мужчин, которые любят. Однако Леония не думала о гильотине, она была совершенно убеждена, что Роджер расстраивался, потому что не хочет, чтобы она страдала. Она никогда не забывала, как он относится к тому, что она голодала, или как он настаивал в гостинице, чтобы она спала одна. Хотя в то время это ее раздражало, потому что она не хотела спать одна, она понимала, что должна быть признательна ему за самоотречение. Ее сердце разрывалось в ответ на его заботу о ней, но она ничего не говорила. Было бесполезно говорить, что ее не трогает то, что он называет «страданием», что для нее это лишь досадное неудобство. Это заставило бы его чувствовать себя еще хуже.
Итак, они смотрели в будущее в счастливом неведении. К счастью, их не коснулись последствия раскрытия заговора. Если Михонис и знал о них, то принял смерть, никого не выдав, повторяя, что никакой измены не было. Роджер не мог предположить, что произошло с де Рочевилем. Возможно, он покинул город. Роджер знал только, что о нем ничего не слышно, а что еще важнее, и о новых попытках спасти Марию Антуанетту. Суд над ней начался двенадцатого октября, пятнадцатого ее обвинили во множестве выдуманных преступлений. Самым отвратительным было то, что она развращала сына, а шестнадцатого в 12 часов 15 минут Марию Антуанетту казнили.
Суд и казнь над королевой хотели превратить в развлечение, но из этого ничего не вышло. В сентябре роялисты отдали порт Тулон англичанам. Сразу после этого правительство объявило террор главной политикой Конвента. Семнадцатого сентября был принят Закон о подозрительных личностях, выдвинутый Робеспьером.
Начались аресты всех, чьи связи, контакты, разговоры или письма указывали на то, что они «враги свободы». Кроме того, всех, у кого не было прописки или кто не мог доказать, что он «выполняет гражданские обязанности», немедленно сажали в тюрьму.
Безопасность Роджера и Леонии висела на волоске. Их не трогали благодаря комиссарам, которые посещали магазин. Комиссары и сами не были в большей безопасности, чем простые граждане. Они постоянно следили друг за другом, желая обвинить своих товарищей прежде, чем те обвинят их. Среди самых кровавых приверженцев идеи Робеспьера в правительстве насилия были Джозеф Фуше и Пьер Гаспар Шаметт.
Джозеф Фуше был послан Конвентом в Лион, когда там были разгромлены силы роялистов, и устроил кровопролитие. Провинциальные города будут знать, как не выполнять требований Конвента. Шаметт везде делал похожую работу, Роджер знал это, так как он был связан с комиссарами Тэмпля, где еще находился в заключении дофин. Другие комиссары говорили о Шаметте, не глядя в глаза, это выдавало их. Итак, Роджер не растерялся, когда Шаметт впервые пришел в магазин. Времена были тяжелые, и Роджер понимал, что он пришел купить оружие, и тот действительно попросил его.
Роджер показал ему, что он хотел, извинившись, потому что выбор был небольшой. Его основное занятие — починка оружия, подчеркнул он. Сейчас было почти невозможно купить оружие, и даже детали к нему, чтобы собрать новое, почти ничего не было в продаже, кроме нескольких штук, конфискованных жандармами или другими офицерами у лиц, обвиняемых в различных преступлениях.
К его удивлению, отказавшись покупать имеющееся оружие, Шаметт не сразу ушел. Он многозначительно посмотрел на Роджера и сказал:
— У вас исключительная репутация работника и гражданина, Сантэ.
— Благодарю вас, — кратко ответил Роджер, поворачиваясь, чтобы убрать ненужные пистолеты в буфет.
— Я слышал о вас от нашего общего друга, гражданина Фуше.
— Он знает, как тяжело сейчас идут дела, — согласился Роджер, оборачиваясь к Шаметту. Он забеспокоился. Шаметт был известным и признанным атеистом, он не мог иметь ничего общего с Фуше, чья дочь посещала монашек и священников, находившихся в тюрьме. Правда, Фуше, не выставлял напоказ своих симпатий, а, возможно, мадемуазель Фуше держала свою деятельность в секрете, особенно из-за того, что Джозеф Фуше также был убежденным атеистом. Все это промелькнуло в мозгу Роджера, и он улыбнулся. — О, вы имели в виду Джозефа Фуше. Я подумал о Жан-Батисте Фуше, однофамильце.
— Да, он кузен гражданина Фуше. Я его тоже знаю. Джозеф проживает у него.
— Да, я имел честь встречать гражданина Джозефа Фуше раз или два.
— Он говорил. Он также сказал, что у вас есть лошадь и карета. Это правда?
— Да, — ответил Роджер.
Он слегка наклонился вперед, как будто хотел говорить тихо, объясняя, почему так произошло, что у него есть лошадь и карета, но его главной целью было навести под прилавком пистолет на живот Шаметта. Пуля лишь слегка заденет его, пройдя через толстый прилавок, но ее удар заставит Шаметта подскочить, и у Роджера будет время, чтобы выстрелить ему в голову из другого пистолета. Удобно, подумал он, звук выстрела был привычным в его магазине, и он не вызовет любопытства соседей. Единственной опасностью было то, что вопли Шаметта могут быть услышаны, и кто-то может вспомнить, что он заходил в магазин к Роджеру и не вышел оттуда.
— Я рад слышать это, — заметил Шаметт с облегчением, отвечая на извинения Роджера, что тот не продал экипаж. — Это действие могло быть понято, как стремление покинуть Париж, и таким образом является изменой, что карается смертью. Необходимая суровость правительства заставляет нервничать таких добрых граждан, как вы.