Наконец Абд-эль-Мешрат сказал, что пора возвращаться в Марокко: великий евнух Осман Ферраджи, чрезвычайно удовлетворенный результатами работы белого мага, передал им, что Мулей Исмаил желает встретиться с этим магом в своей столице Мекнесе. К тому времени султан уже прочно утвердил свою власть. Даже в самых отдаленных провинциях уже чувствовались благотворные последствия его правления. Сам рожденный негритянкой, сделавший своей первой женой суданку, он, кроме того, набрал себе личную охрану из лучших воинов Судана и сахелов с Нигера и с верховьев Нила. Это был зародыш армии, которая была ему безраздельно предана.
Когда Жоффрей де Пейрак уезжал обратно на север, в золотых рудниках кипела работа. Земли, где прежде царил разброд и вспыхивали бесчинства, были умиротворены. Мелкие местные царьки одумались и теперь побуждали своих подданных продолжать работы, чтобы удовлетворить северных властителей, от которых в обмен на золото получали всякие дешевые товары, ткани и мушкеты. Последние, как величайшее сокровище, скупо распределялись среди самых верных.
После красных варварских дворцов на берегах Нигера Мекнес, город оживленный, богатый, красивый, утопающий в прекрасных садах, выглядел как воплощение цивилизации.
Любовь арабов к пышности нравилась Жоффрею де Пейраку. Да и сам он, приехав в город в сопровождении эскорта в роскошных одеждах, с великолепным оружием, приобретенным на побережье у торговцев-португальцев или в глубине страны у египтян, произвел на Мулея Исмаила сильное впечатление.
Иной завистливый государь мог бы заставить его жестоко поплатиться за столь откровенное афиширование своего богатства. Граф де Пейрак уже имел подобный опыт под иными небесами, с Людовиком XIV. Однако он не счел это достаточным основанием для того, чтобы изменить своим привычкам. Проезжая через город на своем черном коне, в шитом серебром белом шерстяном плаще, он поймал себя на мысли, что с безразличием глядит на несчастных рабов-христиан, перетаскивающих грузы под бичами надсмотрщиков — солдат армии повелителя правоверных.
Мулей Исмаил встретил его с помпой. У султана и в мыслях не было завидовать славе христианского ученого — напротив, он чувствовал себя польщенным тем, что сумел добиться от него столь значительных услуг, не унизив ни принуждением, ни пыткой. По совету Османа Ферраджи, который сам не присутствовал на аудиенции, Мулей Исмаил не заговаривал со своим гостем о предмете, наиболее ему близком, а именно о переходе в ислам этого великого таланта, которому судьба назначила родиться в стране ложной веры.
Три дня празднеств скрепили их дружбу. Когда торжества подходили к концу, Мулей Исмаил объявил Жоффрею де Пейраку, что направляет его послом в Стамбул, к великому султану Оттоманской империи.
Когда французский дворянин стал уверять, что не способен выполнить такую миссию, Исмаил помрачнел. Ему пришлось признаться, что он, увы, все еще вассал турецкого султана и, сказать по чести, это турок потребовал у него прислать в Стамбул белого колдуна. Великий султан желал, чтобы тот повторил
— на этот раз с серебром — чудо с добычей золота, совершенное для его прославленного верноподданного, государя Марокко.
— Эти выродившиеся, изнеженные турки, забывшие о вере, воображают, что я держу тебя в башне и что ты делаешь мне золото из верблюжьего помета! — вскричал Мулей Исмаил, раздирая на себе плащ в знак величайшего презрения.
Жоффрей де Пейрак заверил султана, что останется ему верен и не примет никаких предложений повелителя Блистательной Порты, если они будут во вред государю Марокко.
Вскоре он был уже в Алжире. После трех лет невероятных приключений в самом сердце Африки, он, бывший смертник, чудом вырвавшийся из пыточных застенков короля Франции, вновь оказался на берегах Средиземного моря с обновленным, исцеленным телом и глубокими шрамами в душе.
Часто ли за эти долгие годы думал он об Анжелике? Терзался ли тревогой за судьбу своей семьи? По правде сказать, зная психологию прекрасного пола, он понимал, что любая женщина сочла бы себя вправе упрекнуть его за то, что он не посвятил все свое время горьким сожалениям и безутешным слезам. Но он был мужчина и по характеру был склонен всегда жить настоящим. К тому же единственная задача, которую он тогда себе поставил — выжить — оказалась невероятно трудной. Он помнил времена, когда физическая боль становилась столь мучительной, что огонек его мыслей потухал и он полностью утрачивал способность думать. Тогда он осознавал только одно — что он голоден, немощен, гоним, что это смертельное кольцо вокруг него сжимается и ему нужно во что бы то ни стало из него спастись. И он брел дальше.
Воскресший сохраняет лишь смутное воспоминание о том, как он шел по царству мертвых. И когда в Фесе он вновь обрел здоровье, ему не хотелось возвращаться к пережитому и думать о том, что осталось в прошлом. Его поступление на службу к султану Марокко было залогом того, что у него есть будущее. В самом деле, стоило ли выживать, если бы этого будущего у него не было, — если бы он так и остался отверженным, для которого нет места под солнцем? К счастью, теперь он мог ходить как все. Какое чудесное, какое удивительное ощущение! Абд-эль-Мешрат порекомендовал ему как можно больше ездить верхом, и он подолгу скакал на коне по пустыне, тщательно обдумывая детали предстоящей экспедиции. Человек, у которого есть только один шанс, предоставленный ему покровителем, не может позволить себе роскоши разочаровать этого покровителя своим небрежением и не вправе расточать себя ни на что, кроме работы, которую он обязался исполнить.
Но однажды вечером в Фесе, вернувшись в покои, отведенные ему во дворце Абд-эль-Мешрата, он с удивлением увидел в свете луны хорошенькую девушку, которая ожидала его, сидя на подушках. У нее были прелестные глаза лани, под легким тюлевым покрывалом — алые, как спелый гранат, губы, а прозрачная туника позволяла без труда различить безупречно красивое тело.
Жоффрей де Пейрак, бывший хозяин Отеля Веселой Науки, где галантные дворяне и благородные дамы Лангедока поклонялись любви, был в это время настолько далек от мыслей о любовных забавах, что поначалу подумал, будто перед ним служанка, которой вздумалось над ним подшутить. Он уже собрался было ее выпроводить, когда девушка сказала, что святейший Абд-эль-Мешрат поручил ей услаждать ночи его гостя, который отныне может отдавать женщинам часть своих сил, полностью восстановленных благодаря его, Абд-эль-Мешрата, стараниям.
Сначала он рассмеялся. Он смотрел, как она расстегивает свою тюлевую чадру, как одно за другим снимает покрывала со свойственной ее ремеслу искусной простотой, одновременно кокетливо и непринужденно. Затем по тому, как стремительно и неистово вдруг забурлила в его жилах кровь, он понял — в нем проснулось желание.
Как умирая от голода на тяжком пути в Париж, он тянулся к хлебу, умирая от жажды — к источнику, так и сейчас его неудержимо потянуло к женщине, и, слившись с этой шафрановой, благоухающей амброй и жасмином плотью, он окончательно осознал, что жив.
Именно в ту ночь он впервые за долгие месяцы вспомнил Анжелику, и воспоминания эти были столь остры и пронзительны, что он так и не смог уснуть.
Женщина, молодое, красивое животное, спала на ковре, и сон ее был так спокоен, что он даже не слышал ее дыхания.
Он лежал на подушках и вспоминал. Когда в последний раз он сжимал в объятиях женщину, то была она, Анжелика, его жена, его милая фея из болот Пуату, его зеленоглазый кумир.
Теперь все это терялось во мгле минувшего. Ему и прежде случалось ненадолго задумываться о том, что с нею сталось, но он за нее не тревожился. Он знал: она живет в Монтелу, в своей семье, и ей не грозят ни одиночество, ни нужда. Ведь в свое время он поручил Молину, своему давнему компаньону в Пуату, позаботиться о финансовых делах юной графини де Пейрак, если с ним самим что-нибудь случится. Она с обоими детьми наверняка укрылась в провинции.
Внезапно он почувствовал, что не в силах смириться с этой разлукой, с тем, что между ними пролегла бездна молчания, глухое пепелище. Он желал ее, и желание это было так сильно, что он рывком сел на своем ложе и огляделся в поисках какого-нибудь волшебного средства, которое помогло бы ему сейчас же, в одно мгновение, перенестись через окружающие его руины и вернуть ушедшие дни и ночи, когда, запрокинув голову, она лежала в его объятиях.
Когда в Тулузе он решил жениться, ему было тридцать лет, и он уже несколько пресытился любовными похождениями. Он вовсе не ожидал открытий от того, что поначалу было для него всего лишь сделкой, коммерческим контрактом. Но, увидав Анжелику, он был поражен ее красотой, а потом еще более поразился, узнав, что она девственна. Он был ее первым мужчиной. Посвящение в тайны любви этой прелестной девушки, на удивление страстной и вместе с тем дикой и неприступной, как горная козочка, было прекраснейшим из его любовных воспоминаний.
Все другие женщины перестали для него существовать: как те, кого он знал тогда, так и те, с кем был близок в прошлом. Он с трудом вспомнил бы их имена и даже лица.
Он преподал ей уроки любви, научил ее наслаждению. Он научил ее также многому другому, чему, по его прежним понятиям, мужчина не мог научить женщину. Прочные узы соединили их умы, их сердца. Он видел, как меняется ее взгляд, ее тело, ее движения. Три года держал он ее в своих объятиях. Она подарила ему сына, носила под сердцем их второго ребенка. Родился ли он?
Тогда он не мог жить без нее. Она была для него единственной. А теперь он ее потерял!
На следующий день он был так мрачен, что Абд-эль-Мешрат осторожно осведомился, вполне ли он удовлетворен утехами вчерашней ночи и не испытывает ли после них какого-либо разочарования или беспокойства, от которых могли бы помочь средства медицинской науки. Жоффрей де Пейрак успокоил друга, но о своих терзаниях ничего ему не сказал. Несмотря на всю их духовную близость он знал, что Абд-эль-Мешрат его не поймет. Любовь к одной-единственной женщине — редкость среди мусульман, для них женщина — только источник наслаждения, их интерес к ней — чисто плотский, а потому, по их разумению, потеряв одну женщину, мужчина легко может заменить ее другой.
Совсем иное дело — любимая лошадь или друг.
Жоффрей де Пейрак старался отогнать наваждение, за которое немного презирал себя. Прежде он всегда умел вовремя освободиться из-под власти чувств, считая, что с его стороны было бы слабостью позволить любви занять в его жизни главенствующее место в ущерб его свободе и его трудам. Неужели ему придется признать, что Анжелика своими тонкими ручками и белозубой улыбкой околдовала его?
Но что он мог поделать? Помчаться к ней? Не будучи пленником, он, тем не менее, понимал, что несмотря на почет, которым его окружили, он не волен отвергнуть покровительство таких могущественных особ, как султан Мулей Исмаил и его визирь Осман Ферраджи. Они держали в своих руках его судьбу.
Он справился с собой, выдержав и это испытание. Время и терпение, говорил он себе, в конце концов помогут ему вновь обрести ту, которую он никогда не сможет забыть.
Поэтому, снова оказавшись на берегу Средиземного моря, он первым делом послал гонца в Марсель, чтобы узнать, что сталось с его женой и сыном, а возможно, и двумя сыновьями. По зрелом размышлении он решил, ничего не сообщать о себе своим прежним друзьям из французской знати. Они наверняка давным-давно о нем забыли. И он снова обратился к отцу Антуану, капеллану королевских галер в Марселе и попросил его поехать в Париж и отыскать там адвоката Дегре. Ловкий и умный молодой адвокат, который с немалым мужеством защищал его в суде, внушал ему доверие.
А пока он должен был плыть в Константинопольnote 18. Перед этим он заказал одному испанскому ремесленнику в Боне несколько масок из тонкой, жесткой кожи, чтобы скрыть под ними лицо. Он не хотел, чтобы его узнали. Случай наверняка сведет его и с подданными его величества короля Франции и с кем-нибудь из родственников, которых он, происходя из родовитой семьи, во множестве имел среди европейской знати. Только среди рыцарей Мальтийского ордена у него было два кузена. Средиземное море, эта великая арена битв с неверными, влекло к себе дворян со всей Европы.
Встав под знамена берберийцев, тулузский граф поставил себя в весьма двусмысленное положение. Изгнанный своими единоверцами, он влился в мир, им противостоящий, в мир ислама, который на протяжении многих веков расширял свои владения при всяком отступлении христианства. Воспользовавшись их духовным упадком, Оттоманская империя захватила страны, дотоле глубоко христианские: Сербию, Албанию, Грецию. Вскоре ее воины дойдут до золоченых ворот одной из твердынь католицизма — Вены. Рыцари Ордена святого Иоанна из Иерусалима потеряли и Крит, и Родос, и теперь у них оставалась лишь крошечная Мальта.
Итак, Жоффрей де Пейрак отправился к турецкому султану. Угрызения совести его не терзали. Ведь речь не шла о том, чтобы он христианин, оказывал помощь врагам веры, от которой он не отрекся. Нет, он задумал иное. Для него было очевидно, что царящий в средиземноморских водах безумный хаос порожден не одним только берберийским разбоем и оттоманской экспансией, но также бесчинствами и лихоимством государств христианской Европы. Если взять все в целом, то турки, довольно наивные в делах коммерции, никогда не смогут тягаться в жульничестве с венецианскими, французскими или испанскими банкирами. Оздоровление денежной системы могло бы способствовать установлению мира — только до этого еще никто не додумался. Чтобы добиться своей цели, Жоффрей де Пейрак решил взять в руки контроль над двумя главными рычагами эпохи: золотом и серебром. Он уже знал, как он это сделает.
После бесед с султаном султанов и его советниками из Великого Дивана граф разместил свою штаб-квартиру на Крите, во дворце в окрестностях Кандии. Он давал там празднество, когда ему доложили, что вернулся гонец, которого он посылал во Францию. Тотчас забыв обо всем, что занимало его за мгновение до этого, он оставил гостей и поспешил навстречу слуге-арабу: «Входи быстрее! Говори!..»
Слуга отдал ему письмо отца Антуана. В нем священник кратко и нарочито бесстрастно сообщал о результатах розысков, произведенных им в Париже. Он узнал от адвоката Дегре, что бывшая графиня де Пейрак, вдова дворянина, который, как все считают, был сожжен на Гревской площади, вышла замуж за своего кузена, маркиза дю Плесси-Белльер, родила от него сына и живет в Версале, при королевском дворе, где занимает почетную должность.
Он смял листок в кулаке.
Его первым побуждением было не верить. Этого не может быть, это невозможно!.. Затем очевидность произошедшего начала становиться все яснее и яснее по мере того, как с глаз его словно спадала пелена и он осознавал, насколько наивно было с его стороны не подумать о подобной развязке. И правда, что может быть естественнее? Разве стала бы юная, блистающая красотой вдова хоронить себя в старом провинциальном замке и ткать покрывало, подобно Пенелопе?
Быть окруженной толпой поклонников, домогающихся ее любви, вступить в новый брак, красоваться при дворе — вот что назначено ей судьбой. Почему он не додумался до этого раньше? Почему не приготовился к этому удару? Почему он так страдает?
Любовь притупляет разум. Любовь делает человека слепым. И только ученый граф де Пейрак об этом не догадывался.
Да, Анжелика была его творением, он изваял ее по своему вкусу, но означало ли это, что она уже никогда не выйдет из-под его влияния? Жизнь и женщины переменчивы. Ему следовало об этом помнить. Однако он оказался слишком самонадеянным.
То, что она вдобавок была его законной женой, еще более укрепляло в нем чувство, которое внушила ему сама Анжелика: что она существует только благодаря ему и для него. Он дал увлечь себя в западню утонченных наслаждений, которые щедро дарил ему богатый, веселый ум его молодой жены, подвижный и быстрый, как горный поток. Но едва он вкусил это блаженство: знать, что она связана с ним вечными узами любви, как судьба их разлучила. Он стал отверженным, лишился всего своего могущества — так мог ли он требовать, чтобы она осталась верна воспоминаниям о былом? Женщина, которую он любил, его жена, его творение, его сокровище, отдала себя другим!..
Что может быть естественнее, снова и снова повторял он себе. Неужели она до того ослепила его, что он совсем не видел в ней зачатков иных склонностей? Женщина, которую так одарила природа, не способна быть верной. Разве он не познал на себе силу ее женских чар, неодолимую притягательность окружающего ее ореола, этого неуловимого очарования, которым дышит в ней все, ее походка, жесты… Нечасто, куда реже, чем принято думать, встречаются на свете женщины, рожденные, чтобы пленять мужчин. Не единственного избранника, а всех мужчин, которым случается оказаться поблизости. Анжелика — из этой породы… Она пленяет неосознанно, неумышленно… По крайней мере когда-то он в это верил! Какие же тайные замыслы уже зарождались в ее мозгу, когда он привез ее на свадьбу короля в Сен-Жан-де-Люз? В ту пору она была еще так молода, едва вышла из отрочества, но он отлично знал, что она обладает железным характером, умом, интуицией, хитростью — качествами опасными и оттого еще более обворожительными.