— Нет, на этот раз между нами все кончено, я больше не люблю вас, господин де Пейрак, вы причинили мне слишком много зла.
Сдерживая улыбку и крепко удерживая руку, которую она вырывала, он вдруг произнес совершенно неожиданные для нее слова:
— Прости меня.
Она бросила быстрый взгляд на благородное лицо мужа, несшее на себе суровый отпечаток пережитых опасностей, которые ни разу не сломили его. Слезы снова чуть не брызнули из ее глаз, но, преодолев себя, она упрямо тряхнула головой и подумала:
«Нет, простить нельзя, разве можно так играть с сердцем матери, обречь ее на такую пытку. Как мог он ставить мне в упрек потерю детей, отлично зная, что они живы-здоровы и ждут его в Америке, в Гарварде. А спровоцированная им самим „смерть“ Кантора? Он даже не подумал о слезах матери, узнающей о гибели своего ребенка. Какое пренебрежение моими чувствами! Разве я не была ему женой? Не зря у меня возникло подозрение, что он никогда не испытывал ко мне большой любви».
Она попыталась встать и ускользнуть от него, но из-за слабости не смогла, и он мягко привлек ее к себе.
— Прости меня, — тихо повторил он.
Не в силах вынести его взгляда, полного страстной мольбы, Анжелика прижалась лицом к твердому плечу мужа.
— Вы знали и ничего не сказали мне. Вас нисколько не заботили страдания, терзавшие мое сердце. А ведь достаточно было одного вашего слова, чтобы вернуть мне радость. Вы ничего не сказали ни тогда, когда разыскали меня, ни потом на корабле.., и даже этой ночью?..
— Этой ночью? О, родная моя! Этой ночью вы полностью овладели всем моим существом. Наконец-то вы принадлежали мне. Обуреваемый ревностью и эгоизмом, я решил, что никто не должен стоять между нами. Достаточно я делил вас с целым миром. Это верно, мне случалось быть жестким, порою несправедливым, но я бы не стал так сурово обращаться с тобой, если бы не любил так сильно. Ты
— единственная женщина, сумевшая заставить меня страдать. Мысль о твоих изменах долгое время раскаленным железом жгла мне сердце, казавшееся неуязвимым. Все мои воспоминания были отравлены сомнением, я подозревал тебя в ветрености, бессердечии, равнодушии к судьбе наших детей.
Когда я тебя разыскал, все мое существо было настолько раздвоено между сомнениями и непреодолимым влечением к тебе, что я решил испытать тебя, выяснить, кто ты, увидеть тебя как бы при ярком свете. Я опасался и того, что у каждой женщины есть талант комедиантки, пусть даже очень скромный. Я вновь обрел жену, но не мать моих сыновей. Мне хотелось выяснить и понять все это, и это мне удалось только тогда, когда они предстали перед тобой без всякой подготовки.
— Я едва не умерла, — жалобно проговорила она. — Ваше коварство чуть не стало причиной моей смерти.
— А я настолько ужаснулся твоему потрясенному виду, что это стало для меня самым тяжелым наказанием за проявленную жестокость. Ты и впрямь так любишь их?
— Вы не вправе сомневаться в этом. Ведь я их растила, отдавала им последний кусок хлеба, я…
Она не договорила слова «…продавалась ради них», но это лишь обострило в ней чувство горечи.
— Я подвела их только один раз, в день, когда я отвергла домогательства короля, не пошла на измену вам. И очень сожалею, так как это положило начало всем тем неимоверным несчастьям, которые мне пришлось претерпеть из-за человека, даже не уважающего меня, пренебрегшего мною, отрекшегося от меня, человека, недостойного настоящей женской любви, любви до самой смерти. А вы, вы настолько избалованы женщинами, что вообразили себе, будто вам разрешено безнаказанно играть их сердцами, не опасаясь никаких неприятностей.
— И все же вы, сударыня, отвесили мне пощечину, — сказал Жоффрей де Пейрак, приложив палец к щеке.
Анжелика не без досады вспомнила о своем необузданном поступке, но решила не выказывать ни малейшего сожаления.
— Я ни в чем не раскаиваюсь… Будьте хоть раз наказаны за все ваши сомнительные мистификации и за… — тут Анжелика посмотрела ему прямо в глаза:
— За ваши собственные измены.
Граф принял удар вполне хладнокровно, но в глубине его глаз проскочила задорная искорка.
— Так мы в расчете?..
— Это было бы слишком просто, господин граф, — ответила Анжелика, становясь все более воинственной по мере восстановления сил.
«Да-да, именно так, за его измены. Сколько их было, женщин со всего Средиземноморья, которых он осыпал подарками в то время, как она прозябала в нищете, и сколько безразличия он проявил к ее участи, участи матери его сыновей…»
Если бы граф не прижимал ее к себе так сильно, она бы сказала ему все, что думала. Но он приподнял вверх ее лицо и ласково вытер мокрые от слез щеки.
— Прости меня, — в третий раз повторил он.
Анжелике понадобилась вся ее воля, чтобы уклониться от губ, которые тянулись к ее устам.
— Нет! — все еще дуясь, сказала она, отводя лицо в сторону.
Но граф не сомневался, что, пока он держит ее в объятиях, у него есть все шансы вновь покорить Анжелику. Кольцо его рук ограждало ее от одиночества, защищало, баюкало, обволакивало лаской. Сбывалась мечта всей ее жизни. Скромная и громадная мечта всех женщин мира, мечта о любви.
Настанет вечер, который скрепит их примирение. Тогда он снова заключит ее в свои объятия, и отныне так будет всю жизнь…
Ночью одним движением она будет вновь и вновь разжигать их жаркую страсть. Днем ей будет тепло от излучаемой им спокойной силы. Никакой, даже самый праведный гнев не может противостоять такой обольстительной перспективе.
— Ах, почему я так безвольна, — вздохнула она.
— Браво, небольшая толика безволия весьма к лицу вашей неотразимой красоте. Будьте безвольны, будьте слабы, дорогая моя, это вам очень идет.
— Мне следовало бы возненавидеть вас.
— Не стесняйтесь, любовь моя, только продолжайте любить меня. Скажите мне, моя милая, не кажется ли вам, что нам пора вернуться к юношам и успокоить их, продемонстрировав доброе согласие между родителями, наконец-то воссоединившимися и обретшими друг друга?.. У них накопилось для вас столько рассказов.
Анжелика шла, как после тяжелой болезни. Немыслимое видение не исчезло. Грациозно, как в детстве, опершись друг о друга, Флоримон и Кантор ждали их приближения.
Она закрыла глаза и возблагодарила Бога.
Это был самый прекрасный день ее жизни.
Флоримон считал, что в его приключениях нет ничего особенного. Не подозревая даже, от какой трагедии они спаслись, он и его друг и сосед Натаниэль отправились в путь за несколько часов до гибели своих близких.
После долгих скитаний они завербовались юнгами в одном из бретанских портов. Навязчивая идея Флоримона заключалась в том, чтобы уехать в Америку и отыскать там отца. Этот проект обрел реальность после того, как в Чарльзтауне Флоримон встретил купцов, знавших отца. Они сообщили ему, что в Бостоне по собственным чертежам графа тому выстроили корабль для плавания в северных морях и что он начал исследовать территорию Мэн. Затем один из друзей помог ему добраться до отца.
Кантор также считал свои приключения достаточно простыми. Он начал розыски на море и через несколько дней после открытия навигации отец действительно раскрыл ему свои объятия на борту великолепной шебеки.
Затем Флоримон и Кантор упросили отца отправиться на поиски Анжелики, и поэтому совместное возвращение родителей нисколько не удивило их. Они воспринимали жизнь как цепь счастливых событий, которые, разумеется, должны благоприятствовать им. Они бы очень удивились, если бы им объяснили, что в мире есть люди, которым упорно не везет и которые, при всем старании, не могут осуществить ни одной своей мечты!
Глава 11
— А где аббат? — спросил вдруг Флоримон.
— Какой аббат?
— Аббат де Ледигьер.
Анжелика смутилась. Как объяснить восторженному юноше, что человека, о котором он вспомнил, уже нет в живых, что его наставника повесили. Пока она колебалась с ответом, Флоримон, видимо, все понял. Лицо его помрачнело, взгляд перенесся вдаль.
— Жаль, — сказал он, — я был бы рад повидаться с ним.
Он устроился на камне рядом с Кантором, который молча перебирал струны гитары, Анжелика подсела к юношам. День был уже на исходе. Флоримон и Кантор, успевшие разведать весь берег, показали ей волшебные заливы и бухты этого странного сложного побережья, выбросившего в море извилистые, как у скорпиона, щупальцы, розовые нагромождения скальных обломков, зеленые стрелки полуостровов, настолько истонченных морем, что видом своим они напоминали теперь каких-то рептилий, плавающих угрей. А сколько заповедных уголков, скрытых заводей, где каждый колонист, каждая новая семья смогут выбрать место по вкусу, обрести покой, добывать рыбу и дичь.
Между гребенчатых островов с редкими деревьями, сквозь прозрачную толщу моря были видны переливы подводных теней. Среди красных и розовых отмелей изредка встречались совсем белые. Одна из них почти доходила до персонального форта графа. Набегавшие на снежно-белый песок волны принимали цвет меда, на мгновение застывая нежными язычками в мягких узорах, неожиданных для этого сурового края.
Онорина бегала вокруг, собирая ракушки и складывая их на коленях у Анжелики.
— Отец сказал мне, что Шарль-Анри погиб. Наверно, его убили королевские драгуны? — спросил Флоримон.
Анжелика молча кивнула.
— И аббата тоже?
Видя, что мать не отвечает, юноша встал и обнажил шпагу.
— Мама, — взволнованно начал он, — хотите, я дам клятву отомстить за них обоих? Я хочу поклясться вам, что не успокоюсь, пока не перебью всех королевских солдат, которые попадутся мне под руку. Ах, мне так хотелось послужить королю Франции, но такого стерпеть нельзя. Я никогда не прощу смерти малыша Шарля-Анри. Я перебью их всех до одного.
— Нет, Флоримон, — сказала она. — Никогда не произноси подобные клятвы и такие слова. Отвечать на несправедливость ненавистью? На преступление — местью? К чему это тебя приведет? Опять же к несправедливости и преступлению, и все повторится снова.
— Это речь женщины, — бросил Флоримон, весь дрожа от сдерживаемых переживаний и возмущения.
До сих пор он всегда верил, что все в жизни улаживается само собой: бедный может разбогатеть, благодаря удаче; если вас хотят отравить завистники, не теряйте хладнокровия, верьте в везение и не упустите свой шанс обмануть смерть. Он сам бросил все и отправился на поиски пропавших брата и отца, и его смелость была вознаграждена маленьким чудом — вскоре все они встретились, живые и невредимые. Теперь же, впервые в его жизни, свершилось нечто непоправимое: смерть Шарля-Анри.
— А он действительно погиб? — горячо спросил Флоримон, цепляясь за надежду на чудо.
— Я своими руками опустила его в могилу, — ответила Анжелика глухим голосом.
— Значит, я никогда больше не встречусь с братиком? — с трудом выговорил он. — Я так ждал его, мне так хотелось показать ему, наш красный гранит в Киуэйтене, малахит на Медвежьем озере и разные красивые минералы, которые можно найти под землей. А сколько интересных вещей я успел рассказать ему раньше…
Его тонкая шея вздрагивала от едва сдерживаемых рыданий.
— Почему же ты помешала мне увезти его, пока было время? — с упреком спросил он Анжелику. — Почему мне нельзя вернуться и расправиться с этими негодяями!
Размахивая шпагой, он завершил свою тираду дерзкими словами:
— Бог не должен допускать подобные преступления. Я больше не буду молиться ему!
— Не кощунствуй, Флоримон, — строго сказала она. — Твой бунт бесплоден. Следуй мудрому совету твоего отца, который просит нас не переносить на эту землю наши старые распри. Проклинать прошлое, ворошить давнишние ошибки, значит, служить злу больше, чем добру. Надо смотреть вперед. «Предоставь мертвым погребать своих мертвецов», — говорится в Священном писании. Разве ты не понял, Флоримон, что наша встреча сегодня — это чудо. Я никак не должна была быть здесь: смерть подстерегала меня сотни раз…
Задрожав, он пристально посмотрел на нее своими прекрасными черными глазами, сверкавшими пламенем юности.
— Мамочка, это немыслимо. Ты не можешь умереть.
Бросившись на колени, он обнял ее и склонил голову ей на плечо.
— Мамочка, дорогая, ты будешь жить вечно, иначе быть не может.
Она ласково улыбнулась юному гиганту. Будучи выше матери на несколько дюймов, он все еще был ребенком, нуждающимся в ее присутствии, в том, чтобы она направляла, утешала и даже бранила его.
Она погладила его гладкий лоб, лохматую, черную как смоль голову.
— Ты знаешь, позапрошлой ночью в лагере родился мальчик, которого назвали Шарлем-Анри. Как знать, не вернулась ли к нам вместе с ним детская душа твоего бедного братика. Со временем ты бы мог многому научить этого ребенка.
Флоримон задумался, нахмурив брови.
— Да, я действительно уже знаю кое-что, — сказал он со вздохом человека, которому трудно решить, с чего начать обучение своего подопечного. — Вся эта малышня, привезенная вами сюда, только и знает, что бормочет библейские тексты. Им нужна хорошая выучка. Готов побиться об заклад, что они не отличат кварц от полевого шпата и ничего не смыслят в охоте. Правда, Кантор?
Не дождавшись ответа от замечтавшегося над своей гитарой брата, он стал рассказывать матери, как юные европейцы осваивают навыки, необходимые для жизни в условиях дикой природы. Они научились у своих индейских приятелей бесшумно подкрадываться по сухим лесным листьям к пугливой норке, скользить, как тень, между деревьями, маскироваться в шкуры убитых животных и имитировать голоса живых зверей, чтобы заманивать их в западню; все это было очень увлекательно, и каждый получал вознаграждение за свою ловкость, причем индейцы, которые впитывают бескорыстие с молоком матери, всегда делятся с менее удачливыми соплеменниками. Братья научились попадать из лука в летящую стрелу. Но самая интересная охота бывает зимой, когда окоченевшие от мороза крупные звери на каждому шагу увязают в снегу, и охотники, легко и бесшумно передвигаясь на коротких индейских лыжах, без труда приближаются к ним и стреляют наверняка.
В рыбной ловле с гарпуном они преуспели не меньше, чем в стрельбе из лука. Даже отец признает это. Надо не только пронзить рыбу гарпуном, но и нырнуть в ледяную воду, чтобы вытащить добычу на берег. Вот когда чувствуешь, что такое настоящая жизнь! Прекрасные пловцы, они не боятся пускать свои легкие пироги из березовой коры по самым бурным потокам. Не хочется уступать лососям, хотя те способны даже подниматься вверх по водопаду.
— А я-то воображала, что вы все в чернилах сидите, высунув языки, и набираетесь ума в Гарвардском колледже.
Флоримон вздохнул.
— И это тоже.
Действительно, часть года они проводили в стенах знаменитого колледжа. На каждого ученика там приходится больше преподавателей, чем в самом Париже. В развитии образования — главный шанс Америки, а территория Мэн является лидером нового континента в этой области. Естественно, что Флоримон постарался стать первым в математике и естественных науках. Но по-настоящему он жил здесь, в лесу, и вот, наконец, отец согласился взять их с собой в экспедицию. Хорошо бы добраться до зеленых Аппалачских гор, где охотятся на черного медведя, а может быть, и дальше, до Страны Великих Озер, где берет начало сам Отец Рек.
— Говорят, что у вас в Мэне тоже много озер?
— Пфф, мы их называем прудами. Только в замшелой Европе могут рассказывать байки о том, что за Онтарио в Мэне насчитывается пять тысяч озер. Нет, их пятьдесят тысяч, а наш Гудзон больше вашего знаменитого Средиземного моря.
— Похоже, ты хочешь стать лесным охотником, как Кроули или Перро…
— Мне очень хочется, но пока мне до них очень далеко. Отец все время напоминает нам, что в наше время надо учиться намного больше, чем раньше, чтобы проникнуть в тайны природы.
— А Кантор разделяет твои вкусы? — спросила Анжелика.
— Конечно, — самоуверенно заявил Флоримон, не давая слова младшему брату, который только пожал плечами. — Конечно… Например, он гораздо сильнее меня в «игре на волнах», правда, он и начал раньше меня. Практиковаться в морском деле он тоже начал раньше. А я обучился на корабле искусству обдирать себе пальцы при завязывании морского узла, но, правда, и правилам пользования секстантом для измерения пройденного расстояния по Полярной звезде и по солнцу. — Он захлебывался от наплыва мыслей.