Кроме того, этого приспешника извращенной религии, именуемой протестантизмом, видели идущим по городу в его высокой черной шляпе с металлической пряжкой спереди — головном уборе, который носили эти слуги дьявола, называющие себя пуритане, дошедшие у себя в Англии до такого святотатства, что отрубили голову своему законному королю.
Без всякого стыда, не заботясь о том, какой ужас вызывает у населения его фигура в женевской накидке, подобной той, которую носил этот отвратительный Кальвин, мэтр-реформатор с берегов Лемана, он спустился в порт, прогуливаясь, как у себя дома, и поднялся на борт корабля, поставленного на ремонт в доке.
Анжелика объяснила, что этот англичанин был их другом, а вовсе не состоял на службе у Пейрака, и что не по своей воле он попал в Квебек.
И она рассказала историю Элие Кемптона, бродячего торговца из штата Коннектикут в Новой Англии, которого его коммерция привела к берегам залива Святого Лаврентия, где его лодка была подвергнута досмотру экипажем корабля «Сан-Жан-Баптист», которые — и господину де ла Водьер это небезызвестно — были настоящими разбойниками. Они захватили его в плен для того, чтобы завладеть принадлежащими ему товарами.
— А что делал этот враг в заливе Святого Лаврентия? Берега Акадии находятся во владении Новой Франции, а следовательно, там могут находиться лишь лодки нормандцев, бретонцев или басков. Всякое же английское судно должно быть незамедлительно потоплено. Вашему коннектикутскому торговцу еще сильно повезло.
К тому же он сильно сомневается, что этот Элие Кемптон не находится на службе у Пейрака, так как он шел по городу в окружении матросов с «Голдсборо», которых все без труда узнают по их форме. И что он собирался делать в доке?
— Он принес корм для своего ученого медведя, заснувшего на зиму в трюме «Сан-Жан-Баптиста».
— Для медведя?
Господин де ла Водьер скривил свои красивые губы, которые, казалось, были созданы для поцелуев, а не для презрительных гримас. Медведь? Это не давало ему никакой стоящей информации. Но Анжелика так горячо защищала Элие Кемптона, говоря о нем как о самом безобидном существе, которое когда-либо жило на свете, что прокурор, принимая во внимание тот факт, что он стал жертвой капитана Фелона, находящегося в данный момент в тюрьме, позволил англичанину оставаться на свободе. Он мог бы даже разрешить ему заниматься его ремеслом при условии, что он будет заниматься только торговлей высококачественной обувью, которая еще не производилась в Канаде.
— И ему необходимо будет заплатить за патент.
— Он за него заплатит.
— И пускай не выходит за пределы Верхнего города, чтобы его не видели разгуливающим по городу, особенно в этой омерзительной шляпе.
— Его не увидят!
Она уже готова была горячо поблагодарить господина де ла Водьера, но тот остановил ее:
— Да, вот еще что… Существует специальный указ, касающийся содержания английских пленных в Новой Франции. Я вам его сейчас прочту, чтобы вы знали, за что вы беретесь.
Королевский прокурор пришел в сопровождении маленького барабанщика и городского глашатая, держащего железное копье, украшенное у основания лентами, повторяющими цвета городского флага. На плече у него была сумка, в которой находились свитки пергамента с объявлениями.
Развернув свиток и дав знак барабанщику выбить первую дробь, муниципальный служащий начал монотонно читать красивым низким голосом:
«Доводим до вашего сведения, что полицейским указом от 26 марта 1673 года, касающегося скопления пленных англичан, предусматриваются правила, несоблюдение которых влечет за собой наказание в виде штрафа…»
— Что вы называете «скоплением»? спросила Анжелика у прокурора.
— Два, три человека и более…
— Разве в Квебеке найдется столько англичан? Если не считать нашего пуританина из Коннектикута?
— Найдется, — подтвердил он. — Взять хотя бы служанку м-ль д'Уредан, — сказал он, показывая в сторону дома, стоящего на другой стороне улицы, — именуемую Джесси, эту ненормальную, которая отказывается обратиться в истинную веру и которую мы вынуждены терпеть в нашем городе вместо того, чтобы отправить ее назад к абенакам, которыми она была захвачена в плен.
Анжелика начинала понимать, что Полька была права, когда сказала о нем: «Это зараза!»
Кроткого в нем было лишь одно его имя: Ноэль note 4.
— Кроме того, еще имеются два англичанина, плененных гуронами, которых ежедневно навещает мадам де Меркувиль, пытаясь выведать у них секрет окраски шерсти и льна… Итак, я вас предупреждаю…
— Я уже поняла, — перебила его Анжелика.
Но он еще не закончил. Отодвинувшись немного назад, он оглядел критическим взглядом кровлю дома маркиза де Виль д'Аврэя. Его навязчивой идеей были пожары, которые в несколько минут могли бы посреди зимы разрушить часть города, особенно кварталы Нижнего города, так как дома там стояли крайне тесно и были по большей части деревянными с соломенными крышами. Он издал драконовские правила противопожарной безопасности, но здесь как раз его уже нельзя было упрекнуть.
— На крыше нет противопожарной полосы.
Речь шла о небольших перегородках, отделяющих крыши соседствующих домов и препятствующих распространению пламени во время пожара.
— Но дом не соприкасается ни с каким другим зданием и стоит даже в стороне от других домов.
— Какое это имеет значение? Закон существует для всех. Предписания должны выполняться, и каждый новый дом должен иметь противопожарную полосу. Господин де Виль д'Аврэй заплатит штраф размером в пять ливров за допущенное нарушение.
Он приказал глашатаю и барабанщику идти на перекресток и объявить об указах, касающихся англичан, и о многочисленных мерах противопожарной безопасности.
Все же это было так досадно! Он был так хорош собой! И чем выше поднималось солнце, тем красивее он становился, и тем отвратительнее, по контрасту, он казался Анжелике.
Ей вдруг захотелось шутливо ущипнуть его за кончик носа и сказать: «Вы, сударь, грубиян».
Чтобы он понял, наконец, что, даже находясь при исполнении своих служебных обязанностей, красивый молодой человек не должен до такой степени забывать о вежливости, не говоря уже о снисходительности, которую женщина вправе от него ждать. Увы! Он, казалось, забыл правила игры… если когда-нибудь и знал их. Пытаясь понять причину его поведения, Анжелика задавала себе вопрос: злодей он или просто-напросто дурак?
С претензиями, это уж точно. Он продержал ее просто так на пороге дома, даже не извинившись. Прибежавшие Онорина и Керубин стояли рядом, подняв на господина Тардье свои недовольные мордочки. Анжелика уже предвидела тот момент, когда Онорина убежит, чтобы вернуться с палкой в руках и с криком: «Я его сейчас убью».
— Не впутывайте в это дело господина де Виль д'Аврэя, — попросила Анжелика. — Он так великодушно отдал в мое распоряжение свой дом, что мне не хотелось бы его беспокоить по пустякам. Куда я должна заплатить?
— А, так вы заплатите? За противопожарную полосу?
— Да, это вам я должна заплатить эти пять ливров, господин судебный исполнитель?
— Нет! Господину Карбонелю. Он должен зарегистрировать вашу уплату.
— А где мне его найти?
— В канцелярии суда Большого Совета.
— Я сейчас же туда отправлюсь… Вам теперь придется искупить тяжкую вину. Вы явились препятствием на пути моей вечной души.
— Что… что вы хотите этим сказать? — пробормотал он, заикаясь, ошеломленный и на этот раз потерявший свою самоуверенность.
— Из-за вас я пропустила утреннюю службу. В соборе.
— Мадам, не могли бы мы быть вам полезны? — услышала она позади себя голос господина де Барданя. Вместе с господином де Шамбли-Монтобаном они только что вышли из своего особняка, где накануне пировали до глубокой ночи.
— Нет, нет, прошу вас… Пойдите лучше в церковь, замаливать ваши грехи. А я иду платить пять ливров штрафа, к великой радости господина Тардье.
И она побежала вниз по улице, держа за руку Онорину, которая не пожелала остаться дома.
Ее сопровождал лишь Пиксаретт в своей шкуре черного медведя, и на некотором расстоянии индейцы из лагеря со своими собаками, которые, едва завидев дога господина де Шамбли-Монтобана, как блохи прыгали в разные стороны. По правде говоря, Анжелика радовалась любой возможности познакомиться с неизвестными ей сторонами жизни в Квебеке.
Здание канцелярии королевского суда находилось позади собора, на полдороги от площади Оружейников и резиденции губернатора. Окна канцелярии выходили на реку и находились как раз над расположившимся внизу лагерем гуронов. Лет десять-двенадцать тому назад в этом месте был устроен постоянный лагерь, где собрались те индейцы-гуроны, которым удалось спастись от постоянных кровавых расправ, учиняемых ирокезами. В этом лагере остатки племени гуронов находились под защитой Ононцио — так они называли всех губернаторов, являющихся представителями французского короля.
На этом клочке земли, находившемся одновременно вблизи и от резиденции епископа, и от собора, и от замка Святого Людовика, они чувствовали себя под защитой и молитв, и пушек.
Вот почему внутри помещения канцелярии стоял странный запах, состоящий из запаха костра, медвежьего жира и кукурузной похлебки и в то же время привычного для этих мест запаха чернил и бумажной пыли. И лишь благодаря этому аромату индейского лагеря, проникавшему через окна внутрь помещения, сразу становилось ясно, что вы находитесь в Канаде, а не во Франции. Во всем остальном обстановка в точности воспроизводила ту мрачную казенную атмосферу, которая царила в подобных канцеляриях, расположенных вокруг Дворца Правосудия на берегах Сены.
Никола Карбонель, секретарь канцелярии, с глубочайшим уважением относился к той должности, которую он занимал, и с почти религиозным рвением выполнял все распоряжения королевского прокурора Ноэля Тардье, как то: собирал налоги, штрафы и прочие денежные сборы, пополняя тем самым государственную казну и способствуя строгой финансовой дисциплине, необходимой в каждом респектабельном и процветающем обществе.
Его деятельность наложила на его поведение и внешность особый отпечаток: он носил всегда строгий темный костюм, несмотря на то, что он и не начинал лысеть, его голову прикрывала ермолка, он всегда сутулился, как бы согнувшись под тяжестью, и, наконец, в зависимости от того разговора, который он вел, он мог то казаться глуховатым, то вдруг начинал все хорошо слышать.
Жесты его были медлительны, и он казался рассеянным, но очень быстро обнаруживалось, что он мгновенно становился весьма ловким и расторопным, как только необходимо было составить протокол или подписать разрешение на обыск.
— Итак, вы платите? — осведомился он, принимаясь затачивать одно из десяти гусиных перьев, лежащих перед ним на столе.
— Да, — сказала Анжелика, доставая кошелек. Но внимательно ознакомившись с делом, мэтр Карбонель заявил, что так просто все не получится, что она должна заплатить только два с половиной ливра, а Виль д'Аврэй, будучи владельцем дома, остальную сумму и, кроме того, дать письменное объяснение по поводу отсутствия противопожарной полосы.
Анжелика вышла на Соборную площадь как раз в то время, когда кончилась утренняя месса. Подошедший к ней Виль д'Аврэй был уже, конечно, в курсе всех событий и, разумеется, вне себя от возмущения.
— Я ничего не заплачу и ничего не поставлю на крыше. Пойдемте к Базилю, он нам посоветует, что делать. Лишь он один может образумить этих хищников.
Видя, что все собираются отправляться в Нижний город, маленькая Онорина начала внезапно плакать и цепляться за платье Анжелики.
— Хватит с меня, я тебя больше совсем не вижу, — кричала она. — Ты все время куда-то уходишь. Ты больше не играешь ни со мной, ни с Керубином. Ты занимаешься только этой маленькой сладкоежкой… Я хочу вернуться в Вапассу.
Все недовольство, накопившееся за это время в ее душе, внезапно прорвалось наружу. Последней каплей, переполнившей ее терпение, было то, что сегодня с самого утра ей пообещали к обеду напечь блины, и теперь, видя, что этот момент все отдаляется, она пришла в страшное негодование.
К тому же они находились рядом с домом Меркувилей, из распахнутых ворот которого в любой момент могла выскочить эта крошечная Эрмелина, этот гномик, которого никогда не наказывали, постоянно ищущая конфеты и сладости и особенно Анжелику.
И в самом деле, она появилась, приближаясь стремительно, как маленький эльф, не касаясь земли своими крошечными ножками, крича и смеясь, как ликующая птица.
Это уже было слишком!
Онорина завопила еще сильнее, закрыв глаза, широко разинув рот. Слезы рекой струились по ее щекам. На этот раз она, по-видимому, решила покорить Квебек, так же, как и ее мать в день приезда, но несколько иными средствами.
Ее отчаянные вопли заставили наконец взрослых замолчать.
— Я тебя теперь совсем не вижу, — повторяла Онорина сквозь слезы и начала ни с того ни с сего шепелявить, как в раннем детстве. — Ты плиходись, ты уходись! Ты все влемя в длугих домах, а я? Сто мне делить одной с этим Келубином?.. Я хотю велнуться в Вапассу. Я хотю к Балтоломью и к Тому! Посему они не плиехали с нами?
— Ты же прекрасно знаешь, что мы не могли их взять с собой сюда. Они ведь протестанты.
— Я хотю велнуться к плотестантам! — что было сил закричала Онорина.
Кричать подобное в самом центре этого папистского города было, по крайней мере, неосторожно. Они поскорее вернулись домой, закрыли все окна и двери на задвижки и засовы и, наконец успокоившись, достали большую, сковороду для блинов, смазали ее жиром и поставили на угли очага.
Чтобы, как-то развлечь свою дочь, Анжелика поднялась с ней на чердак, под самую крышу, куда вела короткая лестница. Из чердачного окошка открывалась очень далекая перспектива.
Прямо под ними находился монастырь урсулинок. Окруженный высоким забором, теперь он был у них как на ладони. Обозревая двор монастыря, где жили эти трудолюбивые женщины, проводящие все свои дни в молитвах и в работе, Анжелика и Онорина видели маленьких воспитанниц монастыря, водящих хоровод. Анжелика заметила, что танцы, по-видимому, были любимым развлечением этих детей. По большей части это были крестьянские танцы, привезенные из их родных мест: бурре, ригодон.
Держась за руки, девочки водили хоровод сначала в одну сторону, затем в другую, вставали друг против друга, то сближаясь, то расходясь, приседая, хлопая в ладоши… Их детские голоса, звенящие в морозном воздухе, повторяли простые слова припева.
На мосту в Нанте Танцует Марион.
На мосту в Нанте Марион танцует.
Пастухи, танцуйте Вместе с Марион, Прыгайте, танцуйте, Тех, кто нравится, Целуйте!
Среди танцующих было несколько индейских девочек, которым позволили сохранить их одежду с бахромой, мокасины и единственное маленькое перышко, красующееся на вышитой жемчугом ленте, которой были схвачены их длинные черные волосы. Они выглядели такими же веселыми и шаловливыми, как и другие воспитанницы, и вместе со всеми пели и танцевали.
В одном из углов двора находилось несколько индейских хижин, расположенных вокруг постоянно горящего костра. Этот маленький лагерь нашел убежище под благословенной сенью смиренных урсулинок. Возле очага весь день сидела старая индианка, следящая за котелком; она то поднимала крышку, то убавляла огонь, подливала кружку воды и бросала горсть кукурузы или кусочек сала. Как стайки воробьев, время от времени к ней подбегали девочки и, усаживаясь вокруг, слушали какую-нибудь историю, не забывая полакомиться кусочками сагамита, вытаскивая его двумя пальцами прямо из котла.
Затем они вновь разбегались, гонялись друг за другом, карабкались на деревья, на те приземистые яблони, чьи корявые стволы с обрубленными ветвями свидетельствовали о том, как тяжело им было прививаться и расти.
Девочки, забравшись в своих цветастых юбочках на ветви деревьев, были похожи на птиц в ярком оперении.