На следующий день после обеда Либерти сидела одна за столом, не решаясь прочитать послание Ховарда. Наконец дрожащими пальцами взяла сложенный листок. Она оттягивала, как только могла, этот момент, и все-таки он настал. Какая-та часть ее существа продолжала противиться неизбежному, словно понимала — написанное Ховардом оставит в ее душе неизгладимый след до конца ее дней. Его слова никогда не померкнут в ее сознании, не отойдут на второй план.
Иногда Либерти казалось, что ее удивительная память — это ее проклятие. Она посмотрела на рыбок в аквариуме и вспомнила Эллиота. Он был прав прошлой ночью. Рыбки напоминали не только о ее отношениях с Ховардом, но и о ее отношениях с ним, Эллиотом. Он не в состоянии дать ей одну простую вещь, какой ей не хватает больше всего, — свою любовь. Эллиот ни за что не хочет расстаться с той броней, в которую заковал свою душу. Слишком много людей, в том числе и Ховард, оставили на ней незаживающие раны.
Либерти задумалась о том, что в который раз оказалась в привычной для себя ситуации, когда ей ни за что не получить того, о чем она мечтает сильнее всего на свете. Как и Эллиот, она провела долгие годы в надежде встретить любовь, которая согреет душевным теплом. С нестерпимой тоской и грустью поняла она, что своим посланием Ховард ранит ее сердце не меньше, чем осознание того печального факта, что Эллиот больше заинтересован в том, чтобы никого не пустить к себе в душу, нежели допустить туда ее, Либерти.
Либерти взломала печать, осторожным движением развернула лист бумаги и разложила на столе. Почерк у Ховарда был твердый и четкий, словно он писал письмо загодя, до того, как болезнь отняла у него последние силы. На какое-то мгновение у Либерти все поплыло перед глазами — это предательские слезы наполнили глаза, но она решительно смахнула их и принялась читать.
Моя дорогая Либерти!
Если ты сейчас читаешь эти строки, то только потому, что меня больше нет в живых. Могу только предполагать, как много тебе понадобилось времени, чтобы найти это письмо. Но я ничуть не сомневаюсь в твоих способностях, как, впрочем, и в способностях Дэрвуда. И хотя мне казалось, что должен немного помочь вам обоим, я тем не менее почти уверен, что вы обнаружили Арагонский крест. Передай Дэрвуду, что я благословляю его, и пусть он поступит так, как сочтет нужным.
Я уже стар и, как и большинство людей в моем возрасте, начинаю по-иному смотреть на собственную жизнь. То, что когда-то для меня так многое значшю, теперь не представляет былой ценности. В отличие от Дэрвуда мне, однако, недостает мужества. Я ничуть не сомневаюсь, что ты будешь глубоко переживать мою кончину. Знаю, тебе придется нелегко, причем во всех отношениях. Но это не моя вина. Думаю, тебе хватит стойкости и душевной щедрости, чтобы простить меня. Знай, что я желал тебе в этой жизни только самого лучшего.
То, что я тебе сейчас расскажу, возможно, покажется тебе чем-то малопривлекательным, и тем не менее мне самому трудно поверить, как долго я хранил эту тайну. Либерти, я любил тебя всем сердцем, хотя ты об этом и не догадывалась. То, что мы в тот вечер встретились на аукционе, отнюдь не совпадение. Я знал, что тебе захочется получить пудреницу. В свое время, за шестнадцать лет до этих событий, я подарил ее твоей матери в знак любви и уважения. Я любил твою мать всем сердцем, однако по молодости и гордости не решился жениться на ней. Она была балериной, а в то время мой титул, мое положение в обществе значили для меня гораздо больше, чем мои чувства.
Как, однако, я был рад, когда увидел, что ты, моя дочь, выросла гораздо более сильным и стойким человеком, чем я сам. И если я недостоин тебя, то, поверь, мне самому от этого горько. Моя единственная надежда, мое самое горячее желание — чтобы ты наконец обрела покой.
Если все случилось так, как я и задумывал, то ты уже замужем за Дэрвудом. Он прекрасный человек. Несмотря на всю нашу вражду, я готов признать, что мне до него далеко во многих отношениях. Есть в нем честь, мужество и доблесть. Это тот человек, на которого ты всегда можешь положиться.
И если Арагонский крест теперь в его руках, значит, тебе известен секрет «Сокровища». Ты знаешь, что я по причине своей непомерной гордыни и алчности совершил много такого, в чем теперь глубоко раскаиваюсь. При жизни мне не хватило мужества исправить то, что я когда-то натворил. В смерти, однако, я свободен и могу загладить свою вину. Именно по этой причине хочу дать тебе мой последний совет. Лучшего мужа тебе, чем Дэрвуд, не могу даже представить. Люби его. Цени его. В один прекрасный день он признается тебе в этом. Иначе и быть не может.
И если ты любишь его, как я надеюсь, то выполни мое последнее поручение. В течение долгих лет я делал все для того, чтобы люди, в том числе и Дэрвуд, думали, будто его отец сам виноват в своем позоре. К этому моменту ты уже, я надеюсь, просмотрела бухгалтерские книги и прочие свидетельства. Отец Эллиота ни в чем не виноват. Доказательства тому ты найдешь в потайном ящичке моего письменного стола, позади левого верхнего ящика. Отдай их Эллиоту. И тогда он всенепременно полюбит тебя.
Тебе никогда не узнать, как мне жаль, что я не могу и дальше быть все время рядом с тобой. Однажды все наши грехи, что совершали мы, богатые люди, потребуют, чтобы по ним расквитались. Зная, что у тебя все хорошо, душа моя упокоится с миром.
Любящий тебя глупый отец Ховард.
В течение нескольких минут Либерти сидела окаменев. Не веря собственным глазам, она постепенно осознавала смысл только что прочитанного. Одновременно ее не отпускала тяжесть на сердце, которая возникла с той минуты, как Ховарда не стало. По своей нерешительности граф причинил ей немало страданий. Однако в заключительных строчках его письма Либерти почувствовала, что и он тоже страдал, и это примирило ее с ним.
Ей тотчас вспомнились счастливые мгновения, которые они провели вместе. Как она любила его! Любила как отца, поняла она наконец. Он же, в свою очередь, как мог, проявлял по отношению к ней отцовское внимание и заботу. Нет, конечно, граф был далек от сантиментов. Либерти готова была сожалеть о том, какую злую шутку сыграла с ними жизнь. Однако чем больше постигала то, о чем говорилось в письме, тем легче становилось ей на душе. Она даже улыбнулась сквозь слезы. Затем ее взгляд упал на портсигар.
Ей ничего не стоило представить, как Ховард входит в библиотеку Хаксли-Хауса. И всякий раз — хотел ли он спрятаться от секретаря или провести несколько приятных часов в беседах с ней — он неизменно садился напротив нее и зажигал сигару. Либерти открыла коробку и вдохнула терпкий аромат табака. Да, какие то были чудесные времена, когда Ховард, казалось, дарил ей все, чем был богат.
Либерти подумала о том, как мало она о нем знала — почти ничего. И уже ничего больше не узнает. От этих мыслей ей на глаза вновь навернулись слезы. Повинуясь внутреннему порыву, она вынула одну сигару, отломила кончик, зажгла и положила дымиться на край пепельницы. После чего откинулась в кресле и прикрыла глаза. Здесь, в окружении сокровищ Ховарда, вдыхая дым его сигары, она легко могла представить его сидящим рядом с собой.
Она будто слышала его голос — он читал ей строки письма. И в этот момент последняя боль одиночества куда-то исчезла. Как снег, тающий под струями дождя, боль растворилась, и душа ее очистилась и словно родилась заново. Слезы катились по ее щекам. Либерти открыла глаза и посмотрела на портрет Ховарда возле двери.
Нет, он все-таки любил ее.