Она сейчас, кажется, в Лондоне?
Татьяна кивнула, надеясь, что лицо не выдало охватившего ее смятения. Далси приедет сюда, и тогда…
— Разумеется. Я сейчас же отправлю ей письмо.
Татьяна решила отложить на потом свой страх перед графиней и перед ожидавшим ее будущим — сейчас она радовалась возможности находиться рядом с Лукасом и беспрепятственно всматриваться в его гордое, суровое лицо, которое она любила больше всего на свете.
Глава 22
Последующие дни были заполнены хлопотами, связанными с уходом за больным, и тревогами за его здоровье, так что Татьяне было некогда отдыхать. Приезжавший каждый вечер доктор Суортли был удовлетворен явным улучшением состояния лорда Стратмира: температура больше не повышалась, нагноение раны прекратилось — но Татьяна не разделяла его оптимизма. Тимкинс через три дня начал ходить до дому на костылях, которые изготовил для него Большой Джон, тогда как Лукас все спал и спал. Постепенно она начала сомневаться, что он вообще когда-нибудь придет в себя. Однако на пятый день утром Лукас проснулся. В тот момент, когда Татьяна перевязывала ему рану, он шевельнулся под ее руками, открыл глаза и снова закрыл, как будто ему мешало солнце, лучи которого падали на кровать.
— Лукас!
Больной покачал головой и приоткрыл пересохшие губы, а Татьяна быстро смочила их влажной салфеткой.
— Не буду больше смотреть…
— На что ты не будешь смотреть?
— На тебя. Тебя там на самом деле нет.
— Конечно, я здесь. — Она провела рукой по его щеке.
— Это мне снится, — упрямо повторил Лукас.
Очевидно, он все еще находился под воздействием настойки опиума. Татьяна наклонилась и робко прижалась губами к его губам. Господи, как давно ей хотелось сделать это! Она оторвалась от него, но он снова притянул ее к себе. Не открывая глаз, не спеша, он поцеловал ее, потом, подождав мгновение, пробормотал:
— Так я и знал. Это всего лишь сон.
— Это не сон, — прошептала она.
Лукас приоткрыл глаза.
— Где я?
— Дома.
— Дома, — эхом откликнулся он и снова закрыл глаза. — Мне нравится этот сон. Пусть он продолжится.
— Как пожелаете.
После этого случая процесс выздоровления пошел скорее. Татьяна проводила с Лукасом почти все время, однако теперь, когда он пришел в себя, стала осторожнее, стараясь, чтобы ее поведение не выходило за рамки приличий, по крайней мере в то время, когда он бодрствовал.
Мало-помалу Лукас рассказал Татьяне о том, что с ним произошло. Он прибыл в Париж сразу же после того, как в столицу вошли вооруженные силы союзников, и немедленно отправился в посольство к лорду Уиллоуби. Тот не отказал в помощи, но он был очень занят проблемой военнопленных и другими более важными вопросами и посоветовал навести справки в русском посольстве, куда Лукас и направился. Однако по дороге неизвестный человек ударил его ножом в грудь.
— Какой ужас! — воскликнула Татьяна. — Ты его разглядел?
— К сожалению, нет — он напал сзади.
— Кто бы это мог быть?
— Да кто угодно — вор, голодный крестьянин, просто сумасшедший. Весь город похож на сумасшедший дом. Там то и дело кого-то убивают — то ударом ножа, то выстрелом.
— Ты обращался в больницу?
— Больницы переполнены ранеными. Я отправился в гостиницу, где прямо на глазах у одного из старых приятелей адмирала упал, потеряв сознание. Он-то и отвез меня на корабль, направлявшийся в Дувр… А теперь всего лишь один вопрос: что заставило тебя написать последнее письмо?
Такого Татьяна не ожидала. Она-то думала, что Лукас спросит ее о поцелуе или о том, почему она оказалась в Сомерли, хотя писала, что собирается в Лондон.
— Дело в том, что… — начала она, не зная, что сказать дальше. В ее голове промелькнула дюжина вполне правдоподобных вариантов ответа.
Она все еще не могла решить, на каком из них остановиться… — Видите ли, у вашей матушки возникли кое-какие подозрения относительно того, что я будто бы… добиваюсь вашей благосклонности.
— И эти подозрения оправданны?
— Нет! — с неожиданной горячностью воскликнула Татьяна. — Я сказала ей, что ничего подобного у меня и в мыслях не было, но она назвала меня… всякими ужасными словами и, уезжая в Лондон, приказала оставаться здесь в компании конюхов, так как это, по се мнению, самое подходящее окружение для меня.
— И поэтому ты написала такое письмо?
— Слова, которые я не осмелилась показать графине, — это всего лишь ошибка, потому что вы — это вы, а я — это совсем другое.
Лукас взглянул в открытое окно, за которым в свете восходящего полумесяца шевелились на ветерке покрытые свежей листвой ветви ивы.
— Почему ты подчинилась ее воле?
— Графиня сказала мне, что вы поехали в Россию, чтобы выяснить мое происхождение, и никогда не женились бы на мне, не узнав, кто мои родители. Еще она сказала, что в таких обстоятельствах я могу рассчитывать только на роль любовницы.
— Разумеется, тебе эта роль не подходит… — полувопросительно произнес Лукас.
Она покачала головой.
— Я согласилась бы с радостью. Более того, я была бы счастлива.
— Зато я не согласен и хочу, чтобы ты стала моей женой.
— Нет.
Он стукнул кулаком по постели, перепугав Беллерофона.
— Что за несносная девчонка! Тебе хорошо известно, что я ни во что не ставлю мнение света!
— Вот как? А мне известно, что с минуты на минуту может приехать ваша матушка — она заставит вас внять доводам рассудка. Лучше я пришлю Тимкинса перевязать вашу рану. Потому что очень устала и хочу спать.
— Татьяна! — Лукас крепко держал полу ее пеньюара.
— Нет, милорд!
Он оттолкнул ногой разделявший их столик, притянул Татьяну к себе и нетерпеливо, страстно поцеловал. Губы его были горячи, как раскаленное клеймо.
— О, Лукас! Не надо…
Раскрыв ворот пеньюара, он принялся покрывать поцелуями ее плечи и шею. Под страстными поцелуями ее сопротивление таяло, как снег под лучами полуденного солнца.
— Милорд! — Она все еще пыталась остановить его. — Прошу, не заставляйте меня…
Он отпустил ее так неожиданно, что Татьяна, пошатнувшись, вынуждена была ухватиться за косяк двери.
— Заставлять тебя! Скажи мне откровенно — ты не любишь меня? Если это правда, я никогда больше не прикоснусь к тебе.
— Я… — Она не находила слов. И куда подевалась ее хваленая сила воли?
Лукас улыбнулся:
— Разве я не предупреждал тебя однажды, что не следует бросать вызов человеку, которому нечего терять? — Он развязал поясок на ее пеньюаре. Ночная сорочка из тончайшей хлопчатобумажной ткани, отделанная кружевом, не скрывала розовых сосков. С непостижимым терпением Лукас расстегнул одну за другой крошечные костяные пуговки, потом склонил голову и прикоснулся губами к ее груди.
Татьяна тихо охнула, испытав ощущения, от которых голова ее закружилась сильнее, чем от шампанского.
Лукас нетерпеливо обласкал языком сначала один розовый сосок, потом другой. И девушка чуть не потеряла сознание от удовольствия.
— Ты пахнешь розами.
— Это мыло, которое мне дала миссис Смитерс, — честно сообщила она.
— Нет, это ты. — Он приподнял ладонями нежные округлости грудей, пощипывая соски кончиками пальцев. Раздвинув языком ее губы, он проник внутрь, исследуя, пробуя внутреннюю поверхность, вторгаясь глубже и вновь отступая, повторяя языком движения своих бедер. Татьяна подчинилась его натиску, прижалась к нему всем телом, не думая больше о том, кто она и кто он. Лукас однажды сказал ей, что она предназначена для чего-то большего. Теперь она знала, что предназначена для него.