Началось все с того, что один офицер, раненный в руку, попросил Квинлана написать за него письмо жене. Офицер был слишком смущен, чтобы вслух рассказывать о своих эмоциях, поэтому Квинлан в знак дружбы предложил сочинить письмо за него. Тот, довольный результатом, показал письмо почти всему лагерю, прежде чем запечатал его. Вскоре не только однополчане, но и друзья стали обращаться к Квинлану за помощью. На него полагались все, кто не обладал способностью излагать на бумаге свои мысли, и спустя некоторое время он получил прозвище Перо.
Квинлан не разделял страхов Рейфа, но поскольку немного знал леди Хиллфорд, то приложил максимум усилий. Дабы придать своему сочинению большую правдоподобность, он суммировал то малое, что слышал о личных чувствах Рейфа и о его семилетнем ухаживании за леди Корделией Литем.
Квинлан бережно сложил письмо втрое. Ему нравилось облекать в словесную форму чувства других. В пьесе драматург просто сочиняет роли для актеров. С письмами же все иначе. Он обращается к реальным женщинам, и те чаще всего присылают доброжелательные ответы. Одни выражают свою любовь, а некоторые даже принимают предложения руки и сердца. Квинлан подозревал, что большинство воздыхателей получили бы от ворот поворот, если бы самолично сочиняли свои послания. Значит, он, подобно знаменитому Купидону, завоевывает сердца!
Улыбнувшись, Квинлан отложил письмо в сторону. То, что для многих являлось непосильным трудом, для него было развлечением. Какая ирония: он, как оказалось, обладал талантом сочинения любовных посланий, однако за свои тридцать лет ни разу не испытал эмоций, о которых писал с таким мастерством.
Неожиданно он почувствовал странное, необъяснимое смятение. Ему нравятся женщины, он восхищается их красотой, его легко соблазнить. Ему льстит, что он силой своего слова способен разжечь огонь желания в их сердцах. А в своем сердце? Увы, его вместилище эмоций никогда не проявляло себя.
«Так молод, так красив. Творишь ты без усилий и движешься к вершине, не ведая, как могут жизнь испортить происки врагов!»
Да, эти слова точно подводят итог его жизни. Последние пять лет он считается одним из лучших лондонских драматургов. Достигнутый успех принес ему больше удовлетворения, чем звание пэра. Но с недавних пор и это стало приедаться. Возможно, потому, что все далось ему слишком легко?
Впрочем, все в жизни давалось ему без труда. То, чего он не мог получить благодаря положению, молодости и привлекательности, он добился с помощью славы. Нет, он не жалуется. Когда Бони будет разбит, он вернется в Лондон, к своему прежнему существованию, и потом не раз спросит себя, с чего это вдруг ему понадобилось рисковать жизнью.
Громкий храп заставил Квинлана посмотреть на кровать. Ha армейской подушке разметались густые темные волосы, из-под одеяла выглядывало белоснежное колено. Она была одной из многих бельгиек, приехавших из города, чтобы развлекать британских офицеров. Ей нельзя было отказать в привлекательности, однако никто бы не назвал ее соблазнительной. Но он не осуждал ее за это. В военное время трудно найти любовницу.
Квинлан приблизился к кровати. Его губы были приоткрыты в нежной улыбке — как утверждали его лондонские любовницы, так улыбаться имеет право только женщина. Ах, Виолетта! Помнит ли она о нем? Или, как и он, нашла утешение на стороне?
Воспоминания о женщинах, как правило, стирались сразу, как только он покидал их постели. Некоторых он помнил еще час или два. Но ни одна не задержалась в его памяти на несколько дней. Едва бурные любовные ласки заканчивались, а разгоряченная страстью, надушенная кожа остывала, он терял интерес к любовнице. Желание поупражнять свой ум он удовлетворял отнюдь не в женском обществе.
Женщины, обсуждающие идеи, виды на будущее и прочие высокие материи, редко привлекали его внимание.
Кто был в этом виноват — он или они? Может, он излишне привередлив? Слишком разборчив? Чересчур критичен? Может, в том, что он так и не отдал никому свое сердце, виновата его бескомпромиссность? Квинлан отстегнул подтяжки и снял брюки. Женщина зашевелилась, когда он лег рядом с ней и накрыл рукой ее теплую грудь.
— Ты, случайно, не знаешь Чосера [2] , дорогая?
Женщина повернулась, ее темные глаза открылись. Она мгновенно стряхнула с себя остатки сна и через секунду была готова продолжить любовную игру.
— Он один из гессенских майоров, милорд?
— Нет. — Квинлан грустно улыбнулся. — Полагаю, ты не знакома ни со Спенсером, ни с Данте, ни с Китсом, ни с Шериданом [3] .
Женщина на мгновение нахмурилась и напрягла мозговые извилины — ее лицо превратилось в карикатуру, достойную кисти Хогарта [4] .
— Я знаю одного Китса, милорд. Он владеет платной конюшней в Бандерлеце.
Квинлан усмехнулся и потянулся за одеялом, чтобы укрыться от промозглого холода ночи.
— Не бери в голову, лапочка. Ты не создана для светских бесед.
Обвив рукой его талию, она принялась целовать его грудь, постепенно двигаясь вниз. Квинлан печально вздохнул. Ему так и не довелось встретить женщину, которая возбудила бы не только его тело, но и ум, и душу.
— А существует ли такая женщина? И где? — пробормотал он.
Он закрыл глаза цвета морской волны и, отбросив прочь все мысли, отдался приятным ощущениям, которыми наполняли его тело ласки партнерши.
Глава 3
Лондон, 16 июня 1815 года
Светское общество говорило только об этом. Большая часть сходилась во мнении, что представление единокровных cecтер Роллерсон ко двору, состоявшееся в начале недели, было тщательно просчитано и имело целью затмить всех дам, удостоены чести засвидетельствовать свое почтение регенту.
В то время как дамы, следуя диктату моды, украсили шляпки страусовыми перьями, количество которых превышало обязательные семь, сестры Роллерсон обошлись дозволенным минимумом. Дамы дополнили свои наряды фестонами из жемчуга, шелковыми кисточками, многочисленными безделушками тонкой работы, бриллиантовыми пряжками и гребнями с драгоценными камнями. Сестры же Роллерсон надели венки из свежих белых роз, на лепестки которых были приклеены бриллиантики, изображавшие капли росы. На фоне этих утонченных девушек остальные выглядели как взъерошенные голуби.
Хотя уловка с элегантной простотой вызвала у всех бурю негодования и раздражения, она — как это ни ужасно — имела успех. Регент беседовал с дочерьми лорда Роллерсона целых двенадцать секунд, а всем остальным не стесняясь давал понять, что ему скучно. Дамы оказались в затруднении: подвергнуть сестер Роллерсон остракизму или последовать их примеру?
Матери дочерей на выданье успокаивали себя только тем, что к тому времени, когда благородные английские офицеры вернутся с континента, где они готовятся нанести решающий удар корсиканскому узурпатору Наполеону, страсти вокруг сенсационного дебюта сестер Роллерсон в свете уже улягутся.
Едва кто-то упомянул имя Бонапарта, со всех сторон тут же раздались возмущенные и нетерпеливые возгласы. Кто осмелился нарушить идиллическое спокойствие июня разговорами о войне? Веллингтон скоро поставит негодяя на место!
Сестры Роллерсон, устроившиеся в оранжерее отцовского дома на Мейфер (Фешенебельный район Лондона), разделяли всеобщую надежду. Окруженные огромными горшками с папоротником, виновницы переполоха в высшем свете с удовольствием делили общество со своей кузиной и идейной вдохновительницей своего дебюта Корделией Деллой Хиллфорд, графиней Камберлендской.