— Нет, ты не проявил к ней ни малейшего сострадания, и я тоже не проявлю к тебе сострадания, свинья! Ни малейшего!
В ответ ему удалось изобразить лишь пародию звериного оскала, и они поняли друг друга. Он не проявил по отношению к ее матери, белокурой красавице, ни доброты, ни милосердия. «Интересно, — думал он, — теперь, когда он уже знает свою судьбу, сделал бы он снова то же самое или нет?»И он решил, что да, сделал бы. Смерть есть смерть, и эта блондинка с лихвой заслужила ее. Люди умирали и за меньшее. Он быстро моргнул несколько раз, чтобы рассеять туман, застилавший глаза, и получше разглядеть девочку. У нее красивое лицо, а тело еще детское, плоское и несформировавшееся.
— Все женщины… умоляют… Когда они под мужчиной. Разве… Твоя мать… Никогда… Не говорила тебе… об этом?
Зенобия отвернулась от него и стала смотреть на пустыню, не поняв до конца его слов. Солнце уже село, и быстро наступила ночь. Вокруг нее весело горели золотистые бивачные костры, а звезды глядели вниз в серебристой тишине.
— Ты будешь умирать медленно, римлянин, и я останусь здесь, чтобы увидеть это! — спокойно произнесла она. Винкт Секст слегка кивнул головой. Конечно, он мог понять ее желание отомстить. Этим ребенком можно гордиться, хотя она всего-навсего девочка.
— Я сделаю все… что в моих силах… чтобы доставить тебе удовольствие… — сказал он с презрительной и вызывающей усмешкой.
После этого впал в беспамятство.
Узкие рубцы на спине ночью загноились. Тысячи муравьиных укусов непереносимо жалили и жгли. Путы из сыромятной кожи на руках и ногах уже высохли и болезненно врезались в его лодыжки и запястья. Горло так пересохло, что даже простое глотание причиняло боль. Солнце поднималось все выше и выше и слепило его даже тогда, когда он закрывал глаза. Он слышал, как те из его висевших на крестах товарищей, которые были еще живы, стонали и взывали к своим богам и матерям. Он попытался повернуть голову, чтобы взглянуть на них, но это ему не удалось. Он был широко распластан на песке и стянут путами. Даже самое незначительное движение невозможно.
— Пятеро уже мертвы, — злорадно произнесла девочка. — Вы, римляне, не слишком сильны. Бедави жили бы по крайней мере три дня.
Вскоре стоны прекратились, и ребенок объявил:
— Ты остался один, римлянин, но могу сказать — ты недолго протянешь. Твои глаза покрыла молочная пелена, а твое дыхание затруднено.
Он знал, что она говорит правду, он уже чувствовал, что его дух силится покинуть тело. Он устало закрыл глаза и вдруг снова очутился в лесах своей родной Галлии. Высокие зеленые деревья грациозно взмывали в небо, их ветви колебал легкий ветерок. Перед ним расстилалось прекрасное и прохладное голубое озеро. Он чуть было не вскрикнул во весь голос от радости, и его губы прошептали слово «Вода!»
— Нет никакой воды!
Голос девочки безжалостно ворвался в видение, и он открыл глаза, но увидел только жаркое, пылающее солнце. Это уже слишком! Ей-богу, это уже слишком!
Винкт Секст открыл рот и завыл от безнадежного унижения и боли. Звуки победоносного детского смеха — вот последнее, что он услышал. Эти звуки дразнили его, пока его душа летела прямиком в ад, в то время как тело стало частью пустыни.
Зенобия встала, пошатываясь, так как ноги одеревенели. Она просидела возле Винкта Секста более восемнадцати часов, и все это время не ела и не пила. Вдруг ее подхватила и подняла вверх пара сильных рук, и она заглянула в восхищенное лицо своего старшего единокровного брата Акбара. На его коричневом от загара лице сверкали белые зубы.
— Ты — настоящая бедави, — сказал он. — Я горжусь тобой, моя маленькая сестричка! Ты вынослива, как воин.
Я готов сражаться бок о бок с тобой в любую минуту!
Его слова приятно ласкали слух, но она только спросила;
— А где отец?
Ее голос неожиданно стал совсем взрослым.
— Наш отец уехал, чтобы похоронить твою мать с тем почетом и достоинством, которые она заслуживает. Ее положат в могилу в саду возле дома.
Зенобия удовлетворенно кивнула и сказала:
— Он умолял, Акбар, в конце он умолял так же, как вынудил умолять мою мать!
Она сделала паузу, словно обдумывая все это, а потом тихо произнесла:
— Я никогда не стану никого умолять, Акбар! Что бы ни случилось со мной в жизни, я никогда никого не буду умолять! Никогда!
Акбар обнял девочку и прижал ее к своей груди.
— Не говори «никогда», Зенобия! — мягко предостерег он. — Жизнь часто играет с нами странные шутки. Ведь боги, как известно, капризны и не всегда добры к нам, смертным.
— Я никогда не буду умолять! — твердо повторила она. Потом нежно улыбнулась своему брату и добавила:
— А кроме того, разве я не любима богами, Акбар? Они всегда будут защищать меня!
— Ну, мой кузен Забаай, если все твои войска так же хорошо обучены, командиры столь же умелы, я предвкушаю тот день, когда смогу выгнать римлян из моего города.
— Да исполнят боги твое желание, мой господин князь! Слишком долго уже висит на наших шеях золотое ярмо, и с каждым годом римляне забирают себе все больше и больше из тех богатств, что идут к нам из Индии и Китая. Мы дошли до нищеты, пытаясь насытить их алчный аппетит.
Оденат кивнул в знак согласия и сказал:
— Ты представишь меня командиру твоего корпуса? Мне хотелось бы поздравить его.
Забаай спрятал улыбку.
— Разумеется, мой господин!
Он поднял руку, подавая сигнал, и кавалерия на верблюдах унеслась в пустыню. Потом воины повернули, помчались обратно и остановились как вкопанные перед князем и своим предводителем.
— Князь хотел бы высказать тебе свое удовлетворение, командир! — сказал Забаай.
Командир корпуса соскользнул со своего верблюда и изящно поклонился князю.
— Вы отлично руководите своими людьми, командир! Надеюсь, мы когда-нибудь поездим вместе.
— Это будет для меня честью, господин, хотя я не привыкла делить с кем-нибудь командование.
Тут бурнус взметнулся вверх, и правитель Пальмиры с изумлением обнаружил, что смотрит в лицо прекрасной женщине. Она засмеялась, заметив его удивление, и сказала:
— Ты не узнаешь меня, кузен?
— Зенобия?!
Он был поражен. Неужели это Зенобия! Ведь Зенобия — еще ребенок! Эта статная богиня не может быть тем плоскотелым и длинноногим ребенком, которого он помнит! Три с половиной года прошло с тех пор, как он видел ее в последний раз.
— Ты так пристально смотришь на меня! — рассмеялась она.
— Что?
Он пребывал в полном смущении.
— Ты так пристально смотришь на меня, мой господин! Что-нибудь не так?
— Ты изменилась! — с трудом выдавил он каким-то придушенным голосом.
— Ведь мне уже почти пятнадцать лет, мой господин.
— Пятнадцать… — глупо повторил он. О боги, какое славное создание!
— Теперь можешь ехать, Зенобия! — произнес, отпуская ее, Забаай. — Мы ждем тебя к вечерней трапезе.
— Да, отец.
Зенобия повернулась и, схватив поводья своего верблюда, снова вскочила в седло. Подав сигнал поднятой рукой, она повела свой корпус прочь, а двое мужчин снова вошли в палатку Забавя бен Селима.
— Разве ты не предлагал мне несколько лет назад брак между твоей дочерью и мной, Забаай? — спросил князь Пальмиры.