Почуяв тяжесть, конь заржал и взбрыкнул – его ноздри раздувались, а умные глаза были переполнены страхом и негодованием. Молодые люди устали, взмокли и перепачкались в грязи – уздечка беспощадно врезалась в шею животного, дивная грива спуталась и потемнела от пота... Мэри сидела, крепко ухватившись за ошейник Китры, взволнованно сжимая кулачки. Наконец, конь встал на дыбы, потом резко вскинул задом – и Джэн вылетел из седла. Одновременно конь ударил Джона в плечо с такой силой, что тот упал навзничь.
Мэри со слабым криком вскочила. Непобежденный конь затрусил в дальний конец загона, а девушка распахнула ворота и бесстрашно подбежала к молодым людям, распростертым в пыли. Джэн, присев и мотая головой, как пьяный, увидел, что Мэри, опустившись на колени без всякого почтения к своим юбкам – что было для нее так нехарактерно, – пытается помочь Джону подняться.
– С тобой все в порядке? – спросил Джэн, медленно поднимаясь на ноги. Джон, наконец, сел, держась за правое плечо и морщась от боли. Побледневшая Мэри, расширив глаза, прижимала пальчики к губам.
– Все обойдется. Он задел мое плечо – слава Богу, коленом, а не копытом. Удар пришелся вскользь. Думаю, это просто ушиб. Прочь, Китра, прекрати меня умывать! Благодарю, Мэри, мне уже лучше. Я в порядке, Джэн, – нужно поскорее поймать жеребца, покуда бедняга не запутался в поводьях.
Они быстро загнали коня в угол загородки, и Джэн твердо сказал:
– На сегодня довольно. Сейчас я отведу малыша в стойло. А ты пойди к матери – пусть она осмотрит твое плечо. Ты ведь проводишь его, Мэри? – было заметно, что последние слова он произнес неохотно и с какой-то затаенной печалью – ведь Мэри ни на мгновение не сводила глаз с Джона, переживая лишь за него, и даже не поинтересовалась самочувствием Джэна после падения. – Отгони Китру – он тянет Джона за рукав и причиняет ему боль.
Джэн грустно смотрел, как удаляются Мэри, Джон и собака. Жеребец к этому времени уже совсем успокоился, видимо, обессилев от накала страстей – теплая морда вдруг ткнулась Джэну в плечо. Конь подул юноше в шею, а затем попробовал на вкус его волосы, что пробудило Джэна от мрачных раздумий.
– Ну что, малыш, пойдем – я дам тебе свежего сена, – он склонился и поднял с земли бархатную шапочку. Затем, повинуясь внезапно нахлынувшему чувству, смело обнял жеребца за шею. Сперва тот хотел отпрянуть, но совладал с собой, успокоился и вновь подул Джэну в шею – на этот раз почти нежно. – Ах, так ты меня все-таки любишь? – спросил его Джэн. – Но всегда приходится нелегко, когда любовь борется с другим чувством – у тебя с любовью к свободе, а у меня... – он запнулся. – Ничего, мы победим, малыш. Я клянусь тебе! Пойдем-ка, дружок, домой... – и он повел коня к конюшне.
Поднявшись на верхний этаж, Джэн увидел, что Джон сидит на полу у ног Нанетты – на его плечо был заботливо наложен холодный компресс. Мэри тщательно очищала его куртку от грязи. Они беседовали о Елизавете – Нанетта как раз спрашивала, как у нее дела.
– Довольно сносно, – отвечал Джон, – хотя беременность изнуряет ее. Она не жалуется, но стала раздражительной, а порой я вижу, как она плачет украдкой.
В его голосе звучало искреннее участие. Нанетта стянула ушибленное плечо повязкой так, что Джон поморщился, и сказала:
– Не тревожься, Джон, она будет счастлива, когда ребенок появится на свет. Вспоминаю, я в молодости недоумевала: как это женщины переносят беременность? Для меня в этом было нечто несообразное. – Голос ее звучал спокойно и весело. Джэн, глядя на нее, не понимал, откуда мать черпает силы – никто бы при виде ее не догадался, что она недавно потеряла мужа и единственного обожаемого сына. Она подняла глаза и улыбнулась Джэну – и лицо ее вдруг стало удивительно молодым.
– Ну, думаю, довольно – одевайся, мальчик, – велела она Джону. – А с тобой что, медвежонок? Ты тоже ушибся? Тебя нужно перевязать?
– Ничего у меня не болит, мама, – отвечал Джэн, – кроме больного самолюбия. А чтобы унять эту боль, достаточно твоего поцелуя. – Он подошел, склонился и поцеловал Нанетту в гладкий, без единой морщинки лоб – и получил ответный поцелуй. Выпрямившись, он с нежностью поглядел на нее. – Как хорошо, что ты дома. Дом тоскует по своим хозяйкам... – он бросил быстрый взгляд на Мэри, которая не подняла на него глаз. – Вам надо бы почаще наведываться домой.
Нанетта улыбнулась, счищая с рукава Джэна налипшую и подсохшую уже грязь.
– Домой... – задумчиво проговорила она. – Моя жизнь сложилась так, что я нигде не чувствую себя вполне дома. Я была моложе Мэри, когда меня отослали в Кентдэйл, не успела я вернуться – меня отправили ко двору. Потом какое-то время я жила в усадьбе Морлэнд, потом опять при дворе – а затем я приехала сюда, в Уотермилл... – она помолчала, пока Одри убирала таз с водой и мокнущими в нем лоскутами чистой ткани. Воздух был насыщен ароматом листьев манжетки – превосходного средства от ушибов: Нанетта положила их в воду, чтобы облегчить Джону боль. Еще некоторое время Нанетта задумчиво молчала, затем вновь заговорила: – Моя жизнь была всегда посвящена другим – теперь же я всецело посвятила себя заботам о дочери королевы Анны. И, конечно же, о Тебе, мой медвежонок, – я надеюсь, ты понимаешь: если я делю свое сердце поровну между вами, то это вовсе не означает, что я меньше люблю тебя.
Джэн прямо и честно взглянул ей в глаза:
– Но разве я могу ревновать тебя к королеве, мама? В конце концов, ты узнала ее задолго до того, как у тебя появился я – и, возможно, она нуждается в тебе сильнее...
Джон, стоя у окна и неторопливо застегивая пуговицы камзола, задумчиво взглянул на Джэна – и вспомнил вдруг темные, полные отчаянного одиночества глаза, обращенные к нему с немым призывом. Говорили, что у королевы материнские глаза – тогда неудивительно, что тетя Нэн посвятила свою жизнь вначале матери, а затем и дочери...
– Я люблю тебя, Джэнни. Ты единственный мой сын, – произнесла Нанетта, – но ей я необходима. Королевой быть так тяжело – она бесконечно одинока. У нее хорошие и мудрые советники, верные и преданные подданные – но иногда ей нужен просто друг. Так ты прощаешь меня?
– С одним условием, мама: ты будешь приезжать домой в любую свободную минуту. Но ты все же жестока ко мне...
– В чем же заключается эта моя жестокость, цыпленок? – Нанетта напустила на себя притворную серьезность.
– Лишь в том, что ты разлучила меня с госпожой Мэри, разумеется... – он не глядел на девушку, но краешком глаза все же заметил, как она мучительно покраснела – с ее золотисто-рыжеватыми волосами и необычайно светлой кожей она мгновенно заливалась краской до самых ушей. Джэн устыдился, что задел ее за живое, и быстро продолжил: – И в том, что ты скрываешь от меня то, что я так давно желаю узнать.
Вот тут уж Нанетта стала непритворно серьезной.
– Медвежонок, я сто раз говорила тебе, что скажу тебе все, если это будет возможно...
Дело не двигалось, и Джэн был в отчаянии.
– Да, я знаю, мама... Погляди, снова выглянуло солнышко. Не пойти ли нам в сад поискать на грядках позднюю клубнику? Джон отвез бы корзинку домой кузине Елизавете. Женщины в ее положении любят лакомства.
Он предложил Нанетте руку, и они вышли, сопровождаемые борзой Нанетты по имени Зак. За ними устремилась и собака Джэна, Фэнд – мать Китры, величественно оставлявшая без внимания намерения сына напрочь отгрызть ей ухо. Джон предложил руку Мэри, и они направились вслед за Джэном и Нанеттой.