Следующий день прошел так же, как предыдущий. Наша собственная активность нулевая, в то время как противник поддерживал свою на высоком уровне. Не только днем, но и ночью. Едва солнце заходило и сумерки превращались в ночь, над дорогами, использовавшимися для движения наших колонн снабжения, начинали покачиваться «рождественские елки»[138].
Теперь появлялись двухмоторные бомбардировщики – старые «Веллингтоны». Они кружились вокруг, готовые сбросить свои бомбы на любую подходящую цель.
Воздух был заполнен их бесконечным гулом. Время от времени шум двигателей слышался поблизости от места нашего постоя. Вилла была хорошо защищена в подковообразной лощине, и опасности почти не было. Мы продолжали спать. В то же время конвои на дорогах замирали. Грузовики скапливались, пережидая разрушительный дождь из бомб, сыплющихся из ночных птиц. Те фактически не сталкивались с огнем зениток, поскольку вспышки могли выдать месторасположение батарей. Пушки молчали, да и в любом случае было бесполезно палить в темноту, учитывая нехватку снарядов и длину дорог, ведущих к фронту. Дни шли, а линия фронта оставалась неизменной. Каждые тридцать минут с неизменной регулярностью группа «Тандерболтов» наносила удар по Априлии и ее окрестностям. Водонапорная башня все еще стояла, и в результате текст информационных сводок был неизменно одним и тем же: «С обеих сторон слабая воздушная активность».
В один из дней, увидев мельком несколько «Мессершмиттов» из своей собственной группы, я вызвал их по радио, радуясь, что могу услышать знакомые голоса. Они кружились наверху. Приклеившись глазами к перископу, я обследовал небо.
– Внимание, внимание. Говорит «Пума-8». Истребительное прикрытие над судами только что рассеялось. «Мустанги». Внимание. «Мустанги». Говорит «Пума-8». «Мустанги» атакуют с южного направления… «Мустанги» атакуют с юга.
Я был взвинчен. Разве парни не видели «Мустанги», пикирующие на них? Я повторил свое предупреждение:
– «Мустанги» атакуют с юга.
Раздался голос самого Старика:
– Сколько их там?
Затем голос Зиги:
– Твое здоровье, Хенн.
– Твое здоровье, Зиги.
«Мессершмитты» выполнили вираж и над самой землей понеслись вдаль.
Какой позор. Я в изумлении сорвал свои наушники.
Шестьдесят против шестнадцати. Они ничего не могли поделать. Они потерпели поражение еще до сражения. Хватило лишь времени, чтобы обменяться несколькими словами со Стариком, а вылет был уже отменен.
Наши истребители-бомбардировщики выполняли ежедневно в среднем по два вылета, если полетные условия были особенно благоприятными. В очень редких случаях они совершали четыре вылета. Моя группа выделяла на их сопровождение четыре или шесть «Мессершмиттов». Вот как это происходило. Быстрое пикирование, маневр уклонения от зенитного огня и полет на максимальной скорости на бреющей высоте. К моменту прибытия «Тандерболтов» и «Лайтнингов» бомбардировщики и истребители были в безопасности. И с тактической и с моральной точки зрения эффект от подобной тактики «бей-и-беги» был незначительным.
Однажды оберст вызвал меня к телефону:
– Хенн, вы должны любой ценой помешать этим самолетам-корректировщикам артиллерийского огня. Они шарят повсюду и руководят огнем своей артиллерии по нашим позициям. Наши потери очень тяжелые, а легкие зенитки не могут достать их на высоте, на которой они летают. По вашей информации мы начнем поднимать пары истребителей и посмотрим, как они преуспеют.
Какая блестящая идея! Вокруг бродили сотни «Тандерболтов» и «Мустангов», а я должен был послать на бреющей высоте пару истребителей против нарушителя, которого прикрывали и истребители, и зенитная артиллерия. Я мог предвидеть результат.
Часом позже я доложил по телефону:
– Сектор «Цезарь – Курфюрст». Самолет-корректировщик.
– Хорошо. Пара в пути, – ответил оберст.
Вскоре я в наушниках смог услышать этих двух парней. Я назвал свой позывной и начал направлять их.
– Говорит «Пума-8». Двигайтесь к Албанским холмам в направлении Веллетри. Снижайтесь. Я вижу вас. Цель будет справа от вас. Сохраняйте курс 270 градусов. Вы видите цель?
– Нет.
Я следил за двумя «Мессершмиттами» в свой перископ, в то время как самолет-корректировщик кружил наверху.
– Десять градусов вправо, курс 280 градусов. Вы видите цель?
– «Виктор». Мы заходим.
Пять минут спустя над моим наблюдательным постом промчался единственный «Мессершмитт».
– Мой приятель сбит легкими зенитками. Я обстрелял янки. Результат не знаю. Возвращаюсь на аэродром.
Самолет-корректировщик исчез, но через четверть часа над тем же самым местом кружился другой самолет, и артиллерийский обстрел, ведшийся из соснового леса около Неттуно, продолжился. Этого было достаточно, чтобы заставить вас рвать на себе волосы. Я позвонил оберсту:
– Самолет-корректировщик, вероятно, сбит, но одно точно – зенитками сбит и один из двух «Мессершмиттов». Место корректировщика занял другой самолет. Вы посылаете новую пару?
– Нет, – проворчал оберст. – Для одного дня достаточно потерь.
Наконец настал большой день, 17 февраля 1944 г. На линии фронта, повсюду вокруг Априлии небольшими группами были сконцентрированы танковые дивизии, ожидавшие сигнал к наступлению. Штаб отдал кодовый сигнал «Виктория». Войска находились в готовности. Приблизительно в четыре часа утра фронт взорвался. Первоначальный фактор внезапности сработал, и в ранних сумерках вперед по дороге к Неттуно перед штурмовыми подразделениями покатились наши «Пантеры». Они продвигались стремительно и достигли окраины соснового леса, где находились позиции большей части артиллерии союзников. Союзники создали мощное заграждение из противотанковых пушек. Наши танки развернулись, вспахивая поля и луга. Активность в воздухе была сравнительно небольшой. Наконец наступающие части оказались в пяти – восьми километрах от Неттуно. Однако наступление постепенно замедлялось. Земля была пропитана водой, и гусеницы танков вязли в грязи. Один за другим наши танки были выведены из строя вражеской артиллерией, и пехота окопалась на своих передовых позициях.
Контрнаступление началось не на земле, а в воздухе. Бомбардировщики атаковали, уничтожая дождем бомб и передовые части, и резервы, огневые позиции и колонны с боеприпасами и снаряжением. Передний край оставался неподвижным, в то время как тыл подвергался ковровым бомбардировкам. Систематически, квадратный метр за квадратным метром, все разносилось на части потоком железа и стали. Резервные танки уничтожались прежде, чем они успевали вступить в бой. Сосновый лес был уничтожен, а линия фронта скрыта облаками пыли. На подступах к Неттуно вражеская артиллерия вела беглый огонь. Окраина леса представляла собой стену огня, и залпы из невидимых пушек неслись с обеих сторон. Наконец на сцене появились истребители-бомбардировщики, в то время как «Крепости» продолжали свои ковровые бомбардировки. Район Априлии был превращен в преддверие ада.
Я бросил докладывать об обстановке. Это было абсолютно бесполезно. Кроме того, штабные офицеры, в своих траншеях выше моего наблюдательного пункта, должны были лишь открыть глаза, чтобы увидеть то, что происходило.
Рейд Неттуно представлял собой гигантский котел. Боевые корабли, стоявшие на якорях поодиночке в нескольких кабельтовых под прикрытием дымовой завесы, вели интенсивный огонь.
Сжавшись в своей траншее вместе с обер-фельдфебелем, я не смог сдержать крик: «Теперь пришла наша очередь понести заслуженное наказание!»
355-мм снаряды сыпались дождем вниз, поднимая гейзеры земли, грязи и столбы дыма повсюду вокруг нас. Мы легли на дно траншеи, прижавшись к одной стенке. В довершение бомбардировщики, которые пока концентрировали свои усилия на Априлии, внезапно взяли курс на наш сектор. Соединение приблизительно из ста «Либерейторов» прилетело к Рока-ди-Папа. На склоне, на полпути между моим наблюдательным пунктом и блиндажами штабных офицеров, имелся склад боеприпасов, скрытый в маленьком лесу. Можно было не сомневаться, что целью новой ковровой бомбардировки был он. С открытыми створками бомболюков бомбардировщики проревели над моей траншеей и сбросили свой груз. Они были менее чем в 500 метрах. Вместо того чтобы поразить склад, бомбы упали на нас.
На несколько минут окружающая сельская местность погрузилась в темноту. Посредине потрясающего грохота взрывов и свиста мы могли расслышать лишь отдельные разрывы. Наблюдательный пункт сотрясался, Шубера и меня самого бросало от одной стенки к другой. Внезапно все стихло, и я рискнул высунуть нос над бруствером. Я был посреди лунного пейзажа – непрерывные ряды зияющих воронок, самая близкая из которых была в 10 метрах от нашего наблюдательного пункта. Едва рассеялся дым, как я заметил новое соединение, приближающееся к нам.
В тот день, 17 февраля 1944 г., наш сектор четыре раза подвергался ковровым бомбардировкам. Мой наблюдательный пункт находился точно в центре цели. Шубер и я превратились в кротов. Естественно, не было никакой речи о сохранении радиосвязи, хотя каким-то чудом и мы, и наша техника не были повреждены. В тот день отсутствие люфтваффе особенно бросалось в глаза. Когда наступила ночь, ясное небо украсилось блестками пятиконечных звезд – «сделано в США», а земля тряслась.
Неттуно остался в руках союзников. Наши передовые части были отброшены, линия фронта приняла свой прежний вид. Со своей стороны наш бронетанковый корпус потерял убитыми и ранеными тысячи человек. Однако в информационной сводке говорилось: «По всей линии фронта вокруг Неттуно спокойствие восстановилось».
Действительно, на следующий день было затишье. Не желая больше оставаться в своем окопе и желая узнать, смогу ли ходить, я отправился вниз к озеру Неми и скоро оказался на обочине шоссе Дженцано – Веллетри. По ней я в течение некоторого времени шел к линии фронта. Затем я встретил автомобиль, который подвез меня к нашим позициям. Вражеская артиллерия все еще обстреливала сектор, но ее активность была спорадической. Было достаточно времени, чтобы передвигаться между двумя разрывами и найти укрытие в ожидании следующего обстрела. Накануне ночью по своей рации я связался со штабом танкового подразделения, но контакт был прерван бомбежкой. Я хотел увидеть, смогли ли танкисты благополучно отойти. Я в одиночестве блуждал позади линии фронта. Заметив низину, я сел и стал ждать. Около пригорка из небольшой долины выходила проселочная дорога. Я увидел группу пехотинцев, которые, очевидно, возвращались с линии фронта, откуда они только что были сняты. Во главе приблизительно пятнадцати человек шел унтер-офицер.
Увидев меня, он сразу же направился ко мне. Он напомнил мне о рисунках, датированных Первой мировой войной и озаглавленных «Контрасты Вердена» или «Как действительно выглядели солдаты на фронте в 1918 г.». Он остановился прямо передо мной, не говоря ни слова, с пустыми глазами и рукой на перевязи. Чего он хотел? Он смотрел на меня сверху вниз глазами, похожими на буравчики. Его люди попадали там, где стояли, и занялись своими повязками. Почти все они были ранены. Сам унтер-офицер напоминал призрака: мундир разорван в клочья, запятнанный грязью с головы до пят, глубоко запавшие глаза, впалые щеки, серое, небритое несколько дней лицо и фуражка на затылке. Он продолжал смотреть на меня, не говоря ни слова. Я молча встал и оперся на свою палку.
Внезапно он развернулся, бросил на меня испепеляющий взгляд и плюнул на землю мне под ноги.
Я подбежал и схватил его за плечо:
– Что это значит?
Его глаза расширились.
– Вы спрашиваете меня! – Его голос был хриплым, и слова вырывались толчками. – Вы действительно думаете, что если вы лейтенант, то имеете право спрашивать меня? Вы лишь гнусный наземный чиновник. Что, черт возьми, вы делаете здесь? Коллекционируете свои впечатления, я предполагаю? Где ваш самолет? Почему вы не в воздухе, обеспечивая нам прикрытие? Посмотрите хорошенько. То, что вы видите, это все, что осталось от батальона. Я командую ими, так что стойте смирно, как делали бы это, говоря со своими начальниками. Посмотрите хорошенько. «Тандерболты» повсюду. «Тандерболты»… Это все, что есть над Априлией, и ковровые бомбардировки бомбами всех размеров. Чего вы ждете? Берите свой самолет и заработайте Железный крест, которого вы не имеете. Стоите тут в начищенных летных ботинках и в галстуке как ни в чем не бывало. У вас тут нет никаких прав. Люфтваффе не существует над плацдармом Неттуно. Мы видим наверху только круги и белые звезды. И вы возражаете, что я плюнул на ваши ботинки. Меня тошнит от вас. Подвиньтесь, парни, иначе наш прекрасный джентльмен может поймать несколько блох.
Я побелел словно лист бумаги и не мог произнести ни слова. Унтер-офицер пошел по дороге, сопровождаемый своей печальной компанией. Я мог слышать позвякивание их котелков до тех пор, пока они не исчезли за поворотом.
Я с удивлением услышал собственное бормотание: «Я ничего не могу поделать с этим. Я не отвечаю за это».
Едва я вернулся на свой пост, как Шубер вручил мне телефонную трубку:
– Оберст, герр лейтенант.
– Лейтенант Хенн слушает.
– Я отправляюсь к вам. Я хочу лично взглянуть на все.
– Очень хорошо, герр оберст. – Я положил трубку.
Когда мой вышестоящий офицер прибыл, я сказал ему:
– Я прошу разрешения вернуться в свою группу. Моя нога зажила, и я думаю, что теперь могу пилотировать самолет.
– Не спешите, мой мальчик. У меня нет никого, чтобы заменить вас.
– Я не думаю, что это представляет большую трудность.
– Почему вы хотите так быстро покинуть нас?
– Я больше не хочу, чтобы люди плевали в меня, когда я прохожу мимо.
– Что вы имеете в виду? Кто посмел это сделать? О чем вы говорите?
Я рассказал ему о том, что случилось.
– Вы записали личный номер этого человека?
– Нет, герр оберст.
– Почему?
– Потому что он совершенно прав.
Он удивленно посмотрел на меня и покачал головой. Я видел, как он потер подбородок.
– Так что, вы хотите летать?
– Естественно.
– И на чем?
– Как обычно, на «Мессершмитте-109».
– В данный момент это невозможно. Все аэродромы затоплены. Немногие самолеты, которые остались у нас, застревают в грязи прежде, чем могут добраться до взлетно-посадочной полосы. – Он понизил голос и через секунду продолжил: – Мы перешли в наступление в надежде, что они также не смогут взлететь. Сражение должно было, по существу, быть только наземным. Мы все еще могли надеяться достичь успеха… по крайней мере несколько дней назад. Именно поэтому операция «Klimmel» была начата. Даже если танки застряли в грязи, мы имели достаточно резервов, которые могли быть подтянуты к линии фронта. Кроме того, они были вне дальности огня американских пушек. Вы лично убедились. Склады были полными. В течение всего утра все шло согласно плану…
– А затем появились бомбардировщики.
– Да, мощные бомбежки, которых мы не ждали. Дождь также шел и в Фодже. По теории взлетно-посадочные полосы там должны были быть непригодными для эксплуатации. Враг использовал трюк, о котором мы никогда не подозревали. Теперь мы знаем, с чем должны считаться. Он позволил им спасти свой плацдарм. Союзники уложили на взлетно-посадочные полосы своих аэродромов стальные секции, – только подумайте, Хенн, – перфорированные панели, соединенные между собой шарнирами! По этому же принципу они построили взлетно-посадочные полосы на болотистом грунте. Ни одну взлетно-посадочную полосу, а дюжины. Точно в полдень, как обычно, «Крепости» обрушились на наши резервы, в то время как на наших собственных аэродромах мы были не способны даже к рулежке. Поверьте, Хенн, мы не знали об этом трюке. Мы только что узнали о нем от сбитых экипажей. Именно поэтому мы находимся в затруднительном положении. На длинной дистанции враг бьет нас, а мы всегда отстаем. В каком бы направлении мы ни поворачивали, там всегда есть препятствие.
– Германия испытывает затруднения.
– Боюсь, что это так. Только все должно идти своим чередом, а? Пойдемте со мной, Хенн. Сегодня я нахожусь в шоковом состоянии. Теперь, когда я услышал вашу точку зрения, я не хочу больше видеть то, что происходит здесь. Мы отправимся в штабную столовую в Риме.
Я с улыбкой двинулся за ним. Вечер не мог быть более «шикарным». Я был окружен генералами и штабными офицерами, которые дискутировали и вели беседы. Их аргументы были строго логичными и очень убедительными. Главная тема разговора: наша неудача в Априлии.