Наконец мы увидели пустой кеб (когда они не нужны, пустые кебы появляются на нашей улице, как правило, не реже чем каждые двадцать секунд и
загромождают мостовую, не давая ни пройти, ни проехать); мы втиснули самих себя и свои пожитки в кеб, вышвырнули оттуда двух-трех друзей
Монморанси, которые, вероятно, поклялись никогда не разлучаться с ним, и тронулись в путь, провожаемые криками “ура” и ликованием толпы, а также
морковкой, которой мальчик от Биггса запустил в нас “на счастье”.
В одиннадцать часов мы прибыли на вокзал Ватерлоо и стали спрашивать, с какой платформы отправляется поезд одиннадцать пять. Конечно, никто
этого не знал; на Ватерлоо никто никогда не знает, откуда отправляется поезд, равно как не знает, куда идет поезд, если уж он отправился, равно
как не знает вообще ничего, относящегося к этому делу. Носильщик, взявший наши, вещи, считал, что поезд отправляется со второй платформы, а
другой носильщик, с которым наш вступил в дискуссию по данному вопросу, утверждал, что до него дошел слух, будто посадка производится с первой
платформы. Начальник же станции, со своей стороны, держался того мнения, что поезд отправляется с пригородной платформы.
Чтобы выяснить все окончательно, мы поднялись наверх к начальнику движения, и он нам объяснил, что сию минуту встретил одного человека,
который будто бы видел наш поезд у третьей платформы. Мы двинулись к составу, стоявшему у третьей платформы, но тамошнее начальство разъяснило
нам, что это скорей всего саутгэмптонский экспресс, если только не кольцевой виндзорский. Во всяком случае, оно ручается, что это не
кингстонский поезд, хотя оно и не может объяснить, почему оно за это ручается. Тогда наш носильщик заявил, что кингстонский поезд, по-видимому,
отправляется от верхней платформы: судя по виду, там стоит наш поезд. Мы поднялись на верхнюю платформу и нашли машиниста и спросили его, не на
Кингстон ли он поведет состав. Он сказал, что, видимо, да, хотя, конечно, трудно утверждать наверное. Во всяком случае, если это не одиннадцать
пять на Кингстон, то уж определенно девять тридцать две вечера на курорт Вирджиния или, в крайнем случае, десятичасовой экспресс на остров Уайт
или куда-нибудь в этом направлении, и что мы все точно узнаем, когда прибудем на место. Мы сунули ему полкроны и попытались убедить, что он и
есть одиннадцать пять на Кингстон.
- Ни одна душа на этой дороге, - уговаривали мы его, - все равно не разберется, что это за поезд и куда он отправляется. Вы знаете, куда
ехать, снимайтесь потихоньку отсюда и поезжайте в Кингстон.
- Не знаю уж, что и делать с вами, джентльмены, - ответил этот славный малый. - Ведь и в самом деле, должен же какой-то состав идти на
Кингстон; придется мне взять это на себя. А ну, давайте сюда ваши полкроны.
Так мы попали в Кингстон по Юго-Западной железной дороге.
Впоследствии мы выяснили, что поезд, которым мы ехали, был эксетерский почтовый и что на вокзале Ватерлоо его искали несколько часов и
никто не мог понять, куда он девался.
Наша лодка ждала нас в Кингстоне чуть ниже моста; мы добрались до нее, погрузили на нее вещи и уселись сами.
- Ну как, джентльмены, все в порядке? - спросил хозяин лодочной станции.
- В порядке, - бодро ответили мы и - Гаррис на веслах, я у руля, а тоскующий, полный дурных предчувствий Монморанси на носу лодки -
двинулись по реке, которой на ближайшие две недели суждено было стать нашим домом.
ГЛАВА VI
Кингстон. - Поучительные рассуждения о древнем периоде английской истории. - Назидательные мысли о резном дубе и о жизни вообще. - Печальный
пример Стиввингса-младшего. - Размышления о старине. - Я забыл, что я рулевой. - Что из этого вышло. - Хамптон-Кортский лабиринт. - Гаррис в
роли проводника.
Выдалось чудесное утро, как бывает в конце весны, или, - если вам это больше нравится, - в начале лета, когда нежно-зеленая окраска травы и
листьев переходит в более яркие и сочные тона и вся природа похожа на красавицу девушку, охваченную смутным трепетом пробуждающейся
женственности.
Узкие улочки Кингстона, сбегающие к воде, освещенные лучами солнца, выглядели так живописно; сверкающая река с неспешно плывущими по ней
баржами, бечевник, вьющийся вдоль лесистого берега, нарядные виллы на противоположном берегу, Гаррис, пыхтящий на веслах в своем полосатом
(красном с оранжевым) спортивном свитере, виднеющийся вдали мрачный старинный дворец Тюдоров - все это вместе представляло такую яркую, полную
жизни и в то же время покоя, картину, что, несмотря на ранний час, я впал в поэтически-созерцательное состояние.
Перед моим умственным взором предстал Кингстон, или “Кенингестун”, как он назывался в те времена, когда там короновались англосаксонские
“кенинги”. Великий Цезарь в этом месте переправился через Темзу, и римские легионы расположились лагерем на окрестных холмах. Цезарь, как и
много позже королева Елизавета, останавливался, по-видимому, на каждом углу; только он был несколько солиднее доброй королевы Бесс: он не
ночевал в трактирах.
А она просто обожала трактиры, - эта английская королева-девственница. Вряд ли отыщется хоть один мало-мальски примечательный кабачок в
радиусе десяти миль от Лондона, куда бы она в свое время не заглянула или где бы она не посидела, или не провела ночь.
Любопытно: что если бы Гаррис вдруг возродился к новой жизни, сделался бы выдающимся и порядочным человеком, стал бы премьер-министром и
потом умер, - появились бы на вывесках трактиров, к которым он благоволил, надписи вроде следующих: “Здесь Гаррис выпил кружку светлого”; “Здесь
летом 1888 г. Гаррис пропустил два стаканчика холодного шотландского”; “Отсюда в декабре 1886 г. вывели Гарриса”?
Не думаю. Таких надписей было бы слишком много! Скорее прославились бы те питейные заведения, куда он ни разу не заглядывал. “Единственная
пивная в Южной части Лондона, где Гаррис не выпил ни одного глотка!" - и толпа повалила бы туда, чтобы поглазеть на такое диво.
Как, должно быть, ненавидел Кенингестун этот бедняга, простоватый король Эдви. Пир по случаю коронации был ему не по силам. То ли кабанья
голова, нафаршированная цукатами, вызвала у него колики (со мною это было бы наверняка), то ли с него было уже достаточно вина и меда, но, так
или иначе, он удрал потихоньку с буйного пиршества, чтобы провести часок при луне с ненаглядной своей Эльгивой.
И верно, взявшись за руки, стояли они у окна, любуясь протянувшейся по реке лунной дорожкой, тогда как из пиршественного зала доносились до
них неясный гул голосов и взрывы буйного хохота.
Но тут эти скоты - Одо и Сент-Дунстан - врываются в их тихую опочивальню и осыпают грубой руганью ясноликую королеву и уволакивают
несчастного Эдви обратно в дикий хаос пьяного разгула.
Прошли годы, и под звуки боевых труб были погребены в одной могиле англосаксонские короли и англосаксонское буйство.