Его нужно искать в Бойзтауне – в пограничных городках есть целые районы, где такие парни обретаются. Его находят в комнате среди пустых бутылок, с тремя шлюхами. Шварк ему бутылкой по башке, на улицу выволокли, протрезвили, привезли на место, он смотрит на участок, сплевывает и говорит: "А мне-то что – твоя же скважина".
И вот если скважина оказывается сухой, нефтепромышленник говорит: "Ну что ж, бывает. Некоторые скважины смазаны, некоторые – суше, чем пизда у шлюхи воскресным утром". Был один такой магнат, его Суходрочкой Даттоном звали – ладно тебе, Аллертон, отставить шуточки про вазелин, – так вот, он двадцать сухих скважин насверлил, пока не вылечился. "Вылечился" – это значит "разбогател" на соленом языке нефтяной тусовки.
В бар вошел Джо Гидри, и Ли слез с табурета пожать ему руку. Он надеялся, что Джо поднимет тему педерастии, и он сможет проверить реакцию Аллертона. Ли прикидывал, что Аллертону уже пора дать понять, на что идет игра – главное тут не упустить мяч из рук.
Все уселись за столик. У Гидри кто-то спер радиоприемник, сапоги для верховой езды и наручные часы.
– У меня беда в том, – жаловался Гидри, – что мне нравится такой тип людей, который меня грабит.
– Вот тут ты и совершаешь ошибку, – сказал Ли. – Зачем приглашать их домой? На это есть гостиницы.
– Тут ты прав. Но у мне далеко не всегда хватает на гостиницу. А кроме этого, мне нравится, когда кто-то готовит мне завтрак и подметает квартиру.
– Вернее – выметает квартиру?
– Да плевать мне на часы и на радио – сапоги жалко. Красивые были, я им так радовался всегда. – Гидри склонился над столом и взглянул на Аллертона. – Прямо не знаю, стоит ли перед молодым поколением о таких вещах рассказывать. Не обижайся, парнишка.
– Валяй, – ответил Аллертон.
– Я вам рассказывал, как уличного фараона сделал? Vigilante, ночной патрульный там, где я живу. Каждый раз видит: если у меня в комнате свет горит, сразу заходит рому выпить. И вот ночей пять назад заходит, а я пьяный и мне хочется, поэтому одно за другое – и вот я ему уже показываю, как коровы капусту едят…
И вот на следующий вечер после того, как я его сделал, прохожу мимо пивной на углу, а он выходит borracho и говорит: "Выпей". Я говорю: "Не хочу я пить". А он pistola вытаскивает и повторяет: "Выпей". В конце концов, я у него pistola отобрал, а он в пивную забежал – подкрепление по телефону вызывать. Пришлось тоже туда врываться и телефон на стенке крушить. Теперь мне за него платить нужно. Я домой возвращаюсь – я на первом этаже живу, – а он на окне мылом уже написал: El Puto Gringo. Я вместо того, чтобы стереть, все как есть оставил – бесплатная реклама все-таки.
Подносили новые стаканы. Аллертон сходил в сортир, а вернувшись, влез в какой-то разговор у стойки. Гидри обвинял Хаймана в том, что он педик, а притворяется, что нет. Ли пытался объяснить Гидри, что Хайман на самом деле – не педик, а Гидри упорствовал:
– Он – педик, а ты, Ли, – нет. Ты просто ходишь и делаешь вид, что педик, чтоб тебя из тусовки не выпихнули.
– Да кому вообще надо в твою остохреневшую тусовку лезть? – спросил Ли. Он видел, как Аллертон у стойки разговаривает с Джоном Дюме. Дюме относился к той маленькой клике педиков, что устроила себе штаб-квартиру в пивной на Кампечи, которая называлась "Зеленый фонарик". Сам Дюме не был явным пидором, а из остальных мальчиков-фонарчиков педрильность перла настолько сильно, что в "Эй, на борту!" их не привечали.
Ли подошел к стойке и заговорил с барменом. Он думал: "Только бы Дюме рассказал ему обо мне". Ли было неловко пускаться в драматические монологи типа "знаешь, я должен тебе кое-что рассказать", а как трудно вставить небрежную реплику, он знал по собственному досадному опыту: "Кстати, знаешь, а я ведь пидор".
Иногда собеседник может ослышаться и заорать: "Чего?" Или вставляешь: "Вот если б ты был таким же пидором, как я…" Второй при этом зевает и меняет тему разговора, и ты не знаешь, понял он тебя или нет.
Бармен говорил:
– Она у меня спрашивает: ты зачем пьешь? А что я ей скажу? Не знаю, зачем. Вот зачем ты торчал, скажи? Ты сам-то знаешь? Фиг знает, но попробуй это объяснить такой бабе, как Джерри. Да какой угодно бабе попробуй объяснить. – Ли сочувственно кивал. – Она мне говорит: побольше спи и хорошо кушай. Она ж не понимает, а я объяснить не могу. Этого никто объяснить не может.
Бармен отошел обслужить клиента, а к Ли подвалил Дюме.
– Как тебе нравится этот субъект? – спросил он, махнув пивной бутылкой в сторону Аллертона. Аллертон в другом конце бара разговаривал с Мэри и шахматистом из Перу. – Подходит ко мне и говорит: "Я думал ты из мальчиков "Зеленого Фонарика"". Я говорю: "Ну да – и что с того?". Он хочет, чтобы я его по голубым местам здесь поводил.
Ли с Аллертоном отправились смотреть "Орфея" Кокто. В темном кинотеатре Ли чувствовал, как все его тело тянется к Аллертону амёбовидным протоплазменным щупальцем, слепым голодным червем напрягается, стремясь войти в другое тело, дышать его легкими, видеть его глазами, на ощупь знать его кишки и гениталии. Аллертон заерзал на сиденье. Ли почувствовал резкую боль – точно ему вывихнули дух. У него заболели глаза. Он снял очки и провел рукой по векам.
Когда они вышли из театра, Ли был полностью изнурен. Он еле тащил ноги и постоянно на что-то натыкался. Голос его от напряжения сел. Время от времени невольным жестом боли он подносил ко лбу руку.
– Мне нужно выпить, – произнес он и показал на бар через дорогу. – Вон там.
Ли уселся в кабинку и заказал двойную текилу. Аллертон попросил ром с колой. Ли свою текилу выпил сразу, прислушиваясь к действию жидкости внутри. Заказал еще.
– Что ты думаешь о картине? – спросил он.
– Местами понравилось.
– Да. – Ли кивнул, сжал губы и заглянул в пустой стакан. – Мне тоже. – Он выговорил слова очень тщательно, словно логопед.
– Он всегда добивается инн-тересных эффектов, – рассмеялся Ли. Из желудка потихоньку расползалась эйфория. Он выпил половину второго стакана текилы. – В Кокто самое инн-тересное – способность оживить миф в современных понятиях.
– Да что ты говоришь? – отозвался Аллертон.
Ужинать они пошли в русский ресторан. Ли открыл меню.
– Кстати, – сказал он, – полиция в "Эй, на борту!" опять зубы вонзила. На этот раз полиция нравов. Двести песо. Я уже вижу, как они в участке переговариваются после трудного дня: растрясли столько граждан Федерального округа. Один фараон говорит: "Ах, Гонзалес, ты бы видел, что мне сегодня обломилось. О-ля-ля, такой шматец будь здоров!"
"А-а-а, да ты просто педика-puto на две песеты в сральнике на автостанции растряс. Мы ж тебя знаем, Хернандес, и прихваты твои дешевые знаем. Ты самый дешевый фараон во всем нашем Федеральном округе".
Ли помахал официанту:
– Эй, Джек. Dos мартини, посуше. Seco. И dos тарелки шишки-бэби. Sabe?
Официант кивнул:
– Значит, два сухих мартини и два шиш-кебаба. Правильно, джентльмены?
– Заметано, папаша… Так как прошел твой вечер с Дюме?
– Сходили в несколько баров – там полно педиков. В одном месте какой-то тип пригласил меня танцевать и стал клеиться.
– Ты повелся?
– Нет.
– Дюме – приятный парень.
Аллертон улыбнулся:
– Да, но не настолько, чтобы я ему сильно доверял. То есть, если мне действительно захочется держать что-то в тайне.
– Ты имеешь в виду какой-то конкретный опрометчивый шаг?
– Если честно, да.
"Понятно, – подумал Ли. – Дюме никогда не промахивается".
Официант поставил на стол два мартини. Ли поднес свой стакан к свече и с отвращением посмотрел на него.