— Чего нам надо?
Из-за Выступающей челюсти и прически ежиком он сам себе напоминал Муссолини, вещающего о славе и долге перед отрядами чернорубашечников,
— Вы думали, что хотите мира. Думали, Крипе умрет, и вы будете жить здесь, наконец освободившись от Человека и ужаса своего происхождения.
Но вы слишком долго его ждали, ненавидели слишком яростно. Лучше бы вы оставили его в живых.
Коровы было сердито зашумели, но Гернзеец рявкнул, II они неохотно успокоились.
— Вы Думали, дело в нем, но это не так. Чем он вам меша^? Вы здесь, внизу. Он за вами не охотился, убива^ только тех, кто остался наверху. Присмотрись вы к нему повнимательней, вы бы многому у него научились… Вы думали, вам нужны ваши воспоминания — луга, просторные поля, чтобы жевать жвачку, время на созерцание, все, о чем мечтает каждая корова. И у вас было вполне достаточно этого именно здесь — еда, безопасность, тишина. А смерть Крипса не принесла вам этих радостей, разве не так? Получилось не так, как вы думали, потому что вы и ваши воспоминания — это разные вещи. Вы — первое поколение городских коров, вы не похожи на остальных. Вас взрастили для смерти, но вы выжили, и вас не радуют прежние удовольствия. Крипе мог бы вам это показать, мог бы помочь вам, мог бы объяснить вам, кто вы есть. Одна из коров крикнула:
— Ну ладно, этот пидор умер!
Стивен поднялся на ноги на спине Гернзейца и, словно Христос, распростер руки:
— Но с вами я. Я узнал больше, чем он, и я поведу вас. Я научу вас, где найти силу, которая освободит вас от прошлого. Я открою вам глаза на вашу природу.
Окружившие его коровы зашевелились, начали толкаться, бодаться, лягаться — по скотине, стукающейся друг о друга, струился обильный пенистый пот. Блажной, безумно корчившийся круг боролся сам с собой.
Стивен обратился к Гернзейцу:
— Что с ними?
— Они пытаются понять, что ты им сказал, смотри, они согласятся с тобой. Давай ты слезешь, чувак, нам не обязательно быть вместе, пока ничего не решили. Они подождали, когда трясущиеся туши немного расступятся, и побежали в пыльное спокойствие у стены залы. Стивен спешился и оглядел коровье безумствование. Он был полон силы. В паху у него пылало, неистовство, горевшее в сказанных словах, взбудоражило его — опыт владения силой был настолько нов, что мозг передал этот всплеск энергии организму.
Гернзеец ухмыльнулся:
— Офигеть, да?
— И так всегда?
— Началось после смерти Крипса. Вроде панического бегства в никуда. На них нападает, когда они чересчур крепко задумываются о будущем, будто надо прояснить слишком многое.
— А потом?
— Ничего особенно умного.
— А ты почему не с ними?
— Мне не надо.
У Гернзейца глаза были карие и глубокие, Стивен знал, что искривившиеся губы означают легкую бычью улыбку.
— Как я уже говорил, чувак, я развивался быстрее. Кое в чем я разбираюсь лучше них. И, возможно, кое в чем — лучше тебя.
— К примеру?
— Я знаю, что все эти убийства тебя изменят.
— Ты говорил мне «пиздец».
— Ну, ты пока не умер, то есть время еще есть. И я знал, что после того, как ты покромсал Крипса на кусочки, они тебя не отпустят.
С морды быка пропала улыбка. — А еще я знаю, что тебе что-то от этого дела надо, чувак. Знаю, ты здесь не потому, что так уж любишь нас, коров.
Стивен кивнул на стадо.
— Они успокаиваются. Что теперь?
— Выбора-то ведь особо у них нет, так? Если все пойдет так и дальше, стадо уничтожит само себя.
— Они позволят мне вести их?
Гернзеец по-бычьи пожал плечами.
— Предложи им то, в чем они нуждаются, и они пойдут. Мы не сильно отличаемся от человеческих созданий.
Бык прислонился к стене, и крошки подгнившего кирпича в пыльном дожде медленно опустились на пол.
— Но вернемся ко мне. Тебе оно надо?
Уверенность Стивена чуть дрогнула. Это животное способно запутать дело.
Гернзеец заметил его колебания.
— Не волнуйся.
Они не совсем тупые, но до моего умища им далеко. Так легко не догадаются. Не ссы, чувак, я никому не скажу.
— Догадываюсь, тебе это тоже зачем-то надо.
— Власть значит иерархия, и я уверен, что ты хочешь быть не в самом низу. Удивлен? Не пизди мне, что это противоречит новой природе, которую ты нам собрался преподнести.
Говорил бык саркастически, из геморроя на жопу Стивена он превращался в неприятеля.
— Ладно, тебе чего, блядь, надо?
Стивен быстро оглядел зал. Почти все коровы уже успокоились, от напряжения они все взмокли. — Ты когда-нибудь видал телевизор?
— Бог ты мой, надо думать.
— Замечал ли ты хоть раз, как совершенна жизнь, которую он показывает? Вот чего я хочу.
— По-моему, одна фигня, что по телеку, что так.
— У других людей, но не у меня. Но я изо всех сил стараюсь, а бесполезное хождение на завод каждый день в мои планы не вписывается.
— Тебе нужны деньги… Могло быть и хуже.
Коровы устало кучковались у стены зала. Гернзеец улыбался сам себе, а Стивен направился к стаду. Они жались друг к другу, Стивен изучал их морды; тревога, предрекаемая Гернзейцем, мгновенно исчезла. Коровьи головы были пусты, туда надо было просто что-нибудь вбить.
Маленькая чалая телка выступила вперед:
— Ты нам поможешь?
— Я научу вас жить в ладу с собственной природой.
Он кричал, чтобы услышали все.
— У вас есть собственное место обитания, вы достаточно агрессивны, но отказываетесь это признать. Вот в чем источник вашего несчастья. Вы должны бросить вызов, поставить себя выше остальных, вам нужна свобода, уже скрытая в вас. Я научу вас, как прийти к этому.
Он воздел руки, и коровы бухнулись на колени.
— Я спасу вас.
Чуть позже Гернзеец отвез его к стоку.
Глава двадцать шестая
Когда он добрался до дома, Люси стирала одежду в кухонной раковине. Она уже привыкла находить и выполнять кучу всяких дел по дому, играть в бесконечные мелкие шарады семейной жизни, чтобы заполнить время и к ночи утомить мозги. Она никогда не покидала квартиру, слишком бросался в глаза ужас других людей — как у них искривляются лица, как сгибается спина, несчетные способы держаться, двигаться, смотреть на тебя, словно они вскрыли себе череп, чтобы показать некую свою непристойную боль. Стоило женщине в магазине поправить волосы каким-нибудь жестом, как Люси видела, что в детстве она сильно страдала, ее терроризировали родители, а теперь ее существованием прочно завладели одиночество и страх. Поэтому она сидела дома, избегая напоминаний о том, что в мире все по-прежнему так, как было.
Иногда, пока Стивен был на работе, она вылезала на крышу посмотреть на город, но ей это зрелище ни о чем не говорило. Ей не удавалось сосредоточиться на формах зданий: безликие, они ускользали от ее пристального взгляда в двухмерное пространство, казавшееся чужим и непонятным и, хуже всего, ничем не вознаграждавшее того, кто попытается в нем разобраться. Все здания были пусты.
И тогда она спускалась вниз, протирала окна, чистила бетонный пол в ванной, пытаясь уничтожить грязь в мозгах, закипавшую при виде этого чистого листа. Время, проведенное со Стивеном, плюс ребенок, медленно растущий у нее в животе, подавляли вечные мысли о живущем в ней зле. Решение связать в один клубок их жизни вносило в их существование видимость беспорядка, и она могла ненадолго отвлечься от осознания, что все системы души и организма, гниющие с самого ее рождения, продолжают непрестанно деградировать. Раньше, в одиночестве копящийся в глубине кишок невроз вечным дождем преследовал ее всю жизнь.