По времени ограничений нет. Сколько нужно тебе, столько и будешь ехать. Меня интересуют твои дорожные впечатления: что ты увидишь, что с тобой будет происходить в дороге. В общем, смотри, подмечай, ищи. И я хочу, чтобы Крисса поехала тоже. Она будет фотографировать, ты — писать. Как тебе предложение?
— Огненный, это конкретно какой оттенок?
— Оранжевый, — говорит он усталым голосом. — Продавец что-то перемудрил. Я хотел золотой с белым. Наверное, я его перекрашу.
Мне надо подумать. Каждая фраза, которую он произносит — для меня это очередной сюрприз. В общем, я в полной растерянности, но морду держу кирпичом.
— «Де Сото Адвенчер»… Звучит как-то даже зловеще… Хотя интересно. И этот огненный цвет… сразу ассоциация с ядерной катастрофой… Да, интересно… Смотри, ищи… Но что конкретно я должен искать?
— Ты — поэт. Так что сам разбирайся. Ты же писатель, дружище. А мы потом это используем. Сейчас ты не можешь даже записаться из-за этих дебилов в студии, но мы сделаем книгу, и у нас будут деньги. А потом я продам права на сценарий! По ней снимут фильм!
Звучит очень даже заманчиво, но все слишком сложно — его представления обо мне, которые он проецирует на меня, и которые я стараюсь синхронно озвучить, так чтобы мои движения губами не расходились с его фонограммой; его предложение приводит меня в восторг, но к восторгу примешиваются сомнения — я не уверен, что мне будет уютно и хорошо вдали от любимого продавленного дивана, но с другой стороны, мне уже надо встряхнуться, снять с ушей паутину и доказать, что я что-то еще могу… Его предложение застало меня врасплох.
Я задаю еще пару общих вопросов, стараясь собраться с мыслями. (Когда надо ехать туда? Чем скорее, тем лучше.) Он свяжется с Криссой насчет оплаты текущих расходов. На самом деле, я не хочу задавать слишком много вопросов — из опасений лишиться его доверия или ограничить свой выбор. Я хочу домой. Я говорю Джеку «спасибо», бормочу извинения и быстро смываюсь.
4
Так. Удача мне не изменяет. Я прохожу сквозь вращающиеся двери маленького отеля и выхожу на улицу. Я себя чувствую, как пятиклассник, которого только что поцеловала учительница — по-настоящему, в рот, с языком, как большого. Я прямо чувствую, как капельки счастья конденсируются под кадыком и в глазах; оно излучает заряженные частицы, которые носятся у меня внутри и колют, как крошечные иголочки. Как будто ко мне прикоснулись волшебной палочкой. Невероятно. Но у меня получилось. Моя удача, моя добрая фея, — она по-прежнему со мной. Я живой, радостный, голый — плыву в огромном сверкающем мыльном пузыре над Лексингтон-авеню. Нью-Йорк, мой расплывчатый, смазанный тематический парк — еще никогда он не казался таким добрым, таким приветливым. Голос рвется из горла наружу, глаза глядят и не могут наглядеться. Мне не терпится обсудить все с Криссой.
Есть у меня смутное подозрение, что это — не обещание беззаботных каникул, что это, прежде всего, ответственность, которая потребует от меня очень многого, но я гоню эти мысли, пока они не захватили меня целиком. Потому что я в своем праве. Король живет. И я — это Он. Я — это Он.
Плюс к тому, я ни капельки не сомневаюсь, что сумею надыбать под это дело немножко наличности. Уже сегодня. Так или иначе.
* * *
Возвращаюсь к себе в пещеру. Все еще нянчусь с моим сокровенным бредом, как последний идиот. На телефоне мигает лампочка. Включаю автоответчик.
Неестественное и жеманное «знойное» мурлыканье: «Привет, Билли. Это Мередит. И я прямо вся мокрая, мокрая, мокрая… вся в томлении жажду очередного урока. Сегодня. Как скажешь. Перезвони мне, пожалуйста. Ну, пожааааалуйста».
Как говорится, то густо, то пусто. Я ей перезвоню, но сначала я позвоню Криссе.
Плюхаюсь на свой пыльный зеленый диван и набираю номер.
Она говорит:
— Алло.
— Тру-ля-ля…
— И что ты по этому поводу думаешь, Билли?
— Я пока ничего не думаю. Думать я буду потом. А пока я хочу просто … прыгать и хлопать в ладоши. А ты хочешь прыгать и хлопать в ладоши?
— Ну, предложение хорошее.
— Теперь я признаюсь: я уже начал впадать в отчаяние и терять веру. А это — как раз то, что нужно. Надо отдать Джеку должное, он умеет порадовать.
— Он — просто гений, хотя я его ненавижу. Он тебе говорил про деньги?
— Ну так, в общих чертах. Но ты все равно расскажи.
— Нам обоим… то есть, каждому… он платит по пятьдесят долларов в день. Это вроде как суточные на текущие расходы. И еще он дает нам свою кредитку на бензин и мотели.
— Господи… и при этом предполагается, что мы еще будем работать?
— Ну да, — смеется она.
— Ну, насколько я понял, все, что мы будем делать в поездке — это и будет работой. Он хочет, чтобы мы просто… ехали и записывали свои впечатления. Настоящая работа начнется потом, правильно?
— Да, наверное… то есть, твоя работа. Я буду фотографировать.
— Ну, а я вести записи. Записывать все, что будет происходить. Он мне сказал: смотри, подмечай, ищи. Но я так и не понял, чего конкретно нам надо искать? Ты не знаешь?
— А он тебе не сказал?
— Только так, в общем. Ничего конкретного.
— Ну, наверное, он целиком полагается на тебя.
— Замечательно. Слушай, Крисса. Нам надо все это обсудить. Могу я сегодня к тебе заглянуть, ближе к вечеру?
— Приходи. Я весь день дома.
— Хорошо. Я, наверное, приду в восемь — в девять. Нормально?
— Ну, да.
— Тогда до вечера.
— Хорошо.
— Ну, пока.
* * *
Мммммм. Мысли по-прежнему скачут и путаются. Восторг отупляет. Ладно. Мередит меня остудит.
Скрипучий голос: Я исследую собственные настроения. Я. Исследователь. Наблюдатель. Я сам. Я их исследую под микроскопом. Но похоже… там ничего нету… и я… отмеряю дозы… сексуального возбуждения и легкого наркотического опьянения… чтобы обрести телесную плотность, чтобы стать видимым, но при этом не потревожить мое восприимчивое существо. Вот он я — корчусь на стеклышке под микроскопом. Под воздействием и впечатлением собственноручных трудов. Хотя, может быть, это не я потрудился, а сам Господь Бог. Отсюда следует: я — ничто, и я — Бог… Как я дошел до такого.
Ладно, забей.
Мередит меня остудит.
В маленьком тесном мирке сомнительных ночных клубов, где я добываю себе средства к существованию, почти все девушки — из той породы, которые только и ждут, когда ты их унизишь и злоупотребишь их доверием. Твоя привлекательность как музыканта и как мужика изменяется у этих девиц той свободой, с которой ты их используешь. И в то же время они благодарны за малейшее проявление доброты, но только пока доброта — исключение из правила. Рок-н-ролльщики — те же сутенеры. Они тоже живут за счет неустроенных молоденьких девочек, которые согласны платить тебе деньги, лишь бы быть рядом с тобой.
В первый раз Мерри мне позвонила года три-четыре назад. Ей тогда было четырнадцать. Она очень старалась, чтобы ее голос в трубке звучал учтиво, и обходительно, и «по-взрослому». Сказала, что хочет взять у меня интервью для школьной газеты; но она слишком много смеялась и выдавала двусмысленные обещания с явным намеком на непристойность. На самом деле, мы сразу прониклись друг к другу. Как Джоан Кроуфорд и Джордж Сандерс. В первый раз она привела с собой подругу, но потом приходила уже одна.
Мередит — пухленькая, скороспелая чернокожая школьница, развитая не по годам. Хорошенькая и до чертиков соблазнительная в своей короткой клетчатой юбке, высоких гольфах и накрахмаленной белой блузке. Как только уроки кончаются, и Мерри выходит из школы, она сразу расстегивает пуговицы на блузке ниже лифчика.