Гриша вылазит, спрашивает дорогу у деда в пиджаке с колодками орденов. Дед тыкает куда-то пальцем, что-то объясняет.
Все пялятся в окна, но там ничего интересного — дома как дома. На тротуаре валяются бычки и пачки из-под сигарет — все как у нас.
Я спрашиваю Антонова:
— Ты был раньше в Ленинграде?
— Был давно, малый еще. Ездил с родителями на экскурсию. Но я почти ничего не помню. А ты?
— Я первый раз. Я вообще нигде не был, кроме Минска.
— Что, и на море ни разу ни ездил?
— Не-а.
Автобус трогается. Мы едем еще минут двадцать. За окном — старые облезлые дома и несколько необлезлых, недавно перекрашенных.
— Я узнал это место, — говорит Антонов. — Там Эрмитаж и Дворцовая площадь, а вон то — Невский проспект.
Гриша тормозит на стоянке. Вокруг — море автобусов с номерами разных городов.
— Ребята, сейчас все идем в кассу Эрмитажа, встаем в очередь и покупаем билеты, — говорит классная. — Никуда далеко не отходите. На всякий случай запомните номер автобуса — 72 — 17 МГС.
Все вываливают на улицу. Гриша прибарахлился: одел облезлую тенниску на пуговицах, года семидесятого, пузо затянул ремнем — оно висит, как мешок с говном.
Он спрашивает у батьки Коноплевой:
— Пойдешь в Эрмитаж?
— На хер надо — похожу лучше по магазинам, может, сервелата найду или конфет хороших.
— А я схожу — посмотрю, что это за зверь такой.
Мы премся через площадь с колонной посередине. Кругом трутся туристы, орут, фотографируются. Некоторые трындят не по-нашему — значит, иностранцы.
Подходим к кассам, становимся в очередь. Впереди — толпа народу. Много пацанов и баб — видно, тоже на экскурсию от школы.
Покупаем билеты, и классная говорит:
— Собираемся здесь же, у входа, ровно через два часа.
Я откалываюсь от своих, хожу по залам, ищу голых баб. Есть некоторые ничего, но все жирные — ляжки, как у Капитоновой с восьмого «б». Она чуть в дверь проходит, цепляется жопой.
Хожу, может, всего час, а уже надоело. Иду к выходу.
На ступеньках догоняю Гришу, он спрашивает:
— Ну как?
— Нормально.
— Что тут нормального? Одни ебатые бабы. Я их что, мало видел? Ну и спорол я хуйню, что пошел сюда. Надо было, как Володя, сразу по магазинам, а то еще гроши отдал за это говно.
Я спрашиваю:
— Ты сейчас куда — к автобусу?
— Ага.
— Я тоже.
— Надо взять сумку — и по магазинам. Женка сказала купить копченой колбасы, а лучше сервелата. Еще конфет шоколадных и печенье… как это его… А, овсяное.
Подходим к автобусу. Гриша спрашивает:
— Ну что, посадить тебя и закрыть?
— Не, я лучше похожу.
— Ну походи, только смотри не потеряйся. Ленинград — это тебе не Могилев.
«Без тебя знаю, не надо меня лечить». Пробираюсь между автобусов, выхожу на тротуар. Нахожу гастроном, беру две пива и сажусь на скамейку. Насрать, что сбор около входа. Поймут, что пошел к автобусу.
Пиво дает — классно. Сижу, балдею. Глоток пива — затяжка, глоток — затяжка. Погода тоже нормальная: тепло, солнце. Кругом — туристы, тыркают пальцами в свои карты, базарят, фотографируются. А мне все до лампочки.
Последний глоток — и к автобусу. Остальные уже там.
— Где ты ходишь? — орет классная. — Мы тебя ждем у входа, а ты шатаешься неизвестно где. Ты что — пил?
— Нет, не пил.
— Ну-ка подойди поближе.
— Ну выпил бутылку пива — хотел попробовать ленинградского.
— Буров, это последний раз, когда я тебя куда-нибудь беру. Ты понял?
— Понял.
Садимся в автобус, едем в столовую. Я голодный, как будто и не жрал утром. Беру два салата, две котлеты с двойным пюре и компот. Моментально все уминаю — и на улицу, покурить, пока классная в столовой.
Когда все залазят в автобус, классная становится в проходе:
— Завтра у нас экскурсия по городу, а сейчас — свободное время. Какие будут предложения?
— По магазинам! — кричат бабы.
— Какие-нибудь еще варианты?
Молчание.
— По магазинам, так по магазинам. Остановимся на Невском — там и «Пассаж», и «Гостиный двор».
Автобус тормозит, все выходят. Антонов спрашивает у меня:
— Ты что хочешь купить?
— Не знаю.
— А я «саламандеры» — туфли такие западногерманские. Мой папа два года назад привез себе из Ленинграда, так до сих пор носит. Шестьдесят рублей, конечно, дорого, но туфли отличные. А у нас, если и дают в ГУМе, то только югославские или польские. Я даже чешских, «Цебо», давно не видел. В конце того месяца специально ходил по магазинам, смотрел, что где выбросят, а ничего толкового не нашел.
Заходим с Антоновым в «Гостиный двор», ищем обувной отдел. Я хожу с ним просто так, за компанию: денег у меня мало, крупняка не дали, только на мелкие расходы.
В мужской обуви «саламандеров» нет, но есть другие импортные туфли. Антонов смотрит их, трогает, перегибает подошву — гибкая или нет? Я откалываюсь от него, выхожу на улицу и заваливаю в гастроном. Беру бутылку пива, открываю и пью на ходу — сесть негде, скамеек не видно.
Навстречу — Князева с бумажным свертком под мышкой: уже отоварилась.
— Привет.
— Привет. А где ты пиво купил?
— Там, в магазине. Что, тоже хочешь?
— Ага.
— Пошли сходим. Или ты еще шмотки себе ищешь?
— Нет, я только блузку хотела купить — и уже купила. Показать?
— Не надо. Я не разбираюсь.
— Ладно.
Я покупаю еще две пива — ей и себе вторую. Идем по улице, смотрим на витрины.
— Антонов «саламандеры» ищет, — говорю я. — Типа, такой хиповый пацан. А тебе он нравится?
— Он, конечно, зануда, но, по крайней мере, не колхозник.
— А кто тогда колхозники? Может, и я тоже?
— Ты — нет, а твои друзья — да.
— Нормальные пацаны, что ты против них имеешь?
— Ничего, все нормально. Смотри — скамейка. Пошли сядем.
Садимся, я ключом открываю бутылки. Пьем, смотрим на прохожих.
— Как все-таки люди здесь отличаются, — говорит Князева.
— Чем отличаются?
— Не знаю. Ну, одеждой, внешним видом. Даже выражением лица. Не то что у нас — все на одно лицо, зашуганные какие-то, чмошные.
— А по-моему, все одно — что у нас, что здесь.
Допиваем и идем к автобусу. Все собираются долго, опаздывают. Некоторые волокут бумажные пакеты, а больше всех — классная и Лариска. Антонов «саламандеры» не нашел, купил вместо них венгерские темно-красные туфли.
Все на месте — едем ночевать в школу. У мамаши Колосовой там работает знакомая, и она договорилась, чтобы мы поспали одну ночь в спортзале. Сама она с дочкой поехала ночевать к этой знакомой.
Школа недалеко, почти в центре. Похожа на нашу, только не кирпичная, а из плит. Дверь закрыта. Стучим. Открывает сторож — молодой пацан, лет двадцать. Говорит — студент, учится в строительном, а по ночам здесь сторожит.
— В спортзал — по лестнице на второй этаж, — говорит он и садится за стол около гардероба. На столе разложены чертежи, горит лампа.
Спортзал почти такой, как у нас. Вдоль стен — сто раз перекрашенные скамейки. С потолка свисают обтрепанные канаты. В углу, под брусьями, — брезентовые маты: старые, грязные, в пятнах.
— Вы, мальчики, ложитесь в том углу, а мы будем в этом, — говорит классная. — И помогите нам перенести маты.
Я, Сухие и Антонов таскаем маты для себя и для баб, раскладываем на полу. Водилы сказали — будут спать в автобусе, им, типа, привычнее. Дурному ясно, что мужики хотят спокойно бухнуть, чтоб не при классной.
— Ребята, уже довольно поздно, и я не советую вам никуда ходить, — говорит классная. — Скоро совсем стемнеет. Давайте лучше посидим здесь, поговорим в неформальной обстановке.
Мы смотрим на нее как на дурную.