Но пока я не столкнулся с проблемой перехода из одной половины человеческого рода в другую, всей глубины, всеохватности этого самоощущения в определенном поле я все же не понимал. И это открытие меня буквально ошеломило.
Часто говорят, что все психические процессы обладают большой инерционностью Это правда. И все же человек со времен Екклезиаста существует в постоянном, порой мучительном осознании подвижности, изменчивости мира и самого себя как его элементарной частицы.
Всматриваясь в типовые рубрики анкеты, мы оценили эту подвижность применительно к важнейшим параметрам социального статуса. Но то же самое можно сказать и обо всем, что мы включаем в представление о своем «Я». В момент, когда мы произносим: я думаю, я верю, я люблю, я надеюсь, – сила этих мыслей, этих стремлений и чувств может быть так велика, что мы и в самом деле готовы отождествить себя с ними. Но жизнь идет, и мы порой даже не сразу замечаем, как все голоса в этом привычном хоре начинают звучать по-другому. Меркнет очарование идей, изживают себя желания и самые пламенные чувства. Уходят дорогие нам люди, на отношениях с которыми, как порой представляется, держится все – и важнейшие жизненные стимулы, и ощущение собственной ценности, и вкус каждого прожитого дня. Непереносимо ощущение полной душевной опустошенности, сопровождающее такие утраты. Но и в бездне отчаяния, когда кажется, что все потеряно, продолжает внятно звучать голос нашего «Я».
Как-то раз я долго беседовал с монахом, в прошлом – злостным преступником-рецидивистом. По его словам, он пережил глубочайший душевный переворот, когда во время очередной «ходки» вдруг услышал, что Бог обращается к нему напрямую. Но и себя в прошлом, и себя в настоящем он твердо ощущал как одного и того же человека.
Еще одна вспоминается необычная встреча – с двумя подростками, узнавшими в один прекрасный день, что с рождения каждый из них выступал в роли другого. Бесспорным в этой истории было только то, что мальчики действительно родились в одном месте, в один и тот же день, кроватки их в детской палате роддома стояли рядом. Правда ли, что детей при этом перепутали и каждая мать, выписавшись, увезла домой чужого сына, – этого, по прошествии многих лет, не удалось ни подтвердить, ни убедительно опровергнуть. Но это и несущественно, важно то, что оба, став уже почти взрослыми, безоговорочно поверили в эту подмену. Семьи повели себя по-разному. Одна ни за что не хотела производить обмен, расставаться с сыном: пусть он не родной, но мы его вырастили, мы его любим, он наш! Другая, наоборот, требовала немедленно исправить ошибку. Мальчики не могли принять участия в обсуждении – настолько они были растеряны, подавлены, выбиты из колеи. Но я заметил: их переживания, тяжесть которых не трудно вообразить, все же не мешали каждому из них чувствовать себя самим собой. Даже тот мальчик, которого отвергала вырастившая его семья и которому поэтому было несравненно больнее, воспринимал происходящее как страшное несчастье, разрушившее всю его привычную жизнь, но не как нечто такое, что ставит под вопрос реальность его личности.
А вот еще пример, более заурядный и более массовый. Сейчас постоянно сталкиваюсь с людьми, которые с некоторым даже изумлением рассказывают, как были всецело преданы коммунистической идее, как боготворили Сталина, как считали нормальным и оправданным то, что теперь возмущает их до глубины души. «Как будто все это было не со мной!» – восклицают они, хотя в то же время прекрасно понимают, что это не более чем выразительный оборот речи, а на самом деле и то, и другое душевное состояние, при всей их несовместимости, полностью вмещается в границы их личности.
Что же касается ощущения своего пола, то оно и здесь стоит особняком. Мы видим – человек защищает эту свою твердыню, как если бы под угрозой оказалось существование его личности в целом. Став мужчиной (или женщиной, роли не играет), я стану кем-то другим – не собой. Мое «Я» исчезнет, я уже не найду к нему дороги оттуда, куда попаду. Так расшифровывается переполняющий наших пациентов бессловесный, иррациональный страх – сродни страху смерти. Именно он, как я в конце концов убедился, вызывает у них сопротивление, заставляет безрассудно отказываться от единственно правильного и разумного решения проблемы.
И тогда я постепенно начал понимать, что пол – не просто мета, за которой стоит тот или иной набор характерных психологических признаков. Я воочию увидел эту крепко запертую дверь, к которой у меня не было ключей, но если бы они нашлись – мы получили бы доступ к таким человеческим глубинам, куда еще, пожалуй, никто не заглядывал. Пол несет в себе тайну – величайшую, пока еще даже в виде вопроса не сформулированную тайну человеческой природы.
А жизнь между тем снова и снова возвращала меня к этой наглухо закрытой двери…
Камень Сизифа
Люди старшего возраста должны хорошо помнить времена, когда и сами беременные женщины, и их мужья, и все их окружение нетерпеливо загадывали: кто родится – мальчик или девочка? Иногда этот вопрос звучал тревожно – когда по каким-то причинам необходим был ребенок определенного пола, но чаще – с радостным любопытством. Были, вспоминаю, своего рода профессионалки, умевшие по приметам (форма живота, характер пигментации, изменение черт лица) предсказать появление сына или дочери.
Теперь времена другие. Сын или дочь – проясняется уже к концу первой половины беременности. Теперь другой вопрос задают себе родители ребенка и их близкие: здоровым ли он появится на свет?
К сожалению, для этого страха есть все основания. Случаи внутриутробной патологии последнее время учащаются. Сказываются и экологическое неблагополучие, и психические стрессы, и неумелое применение сильнодействующих лекарств, в особенности – гормональных препаратов.
Тяжелейшие пороки сердца, глухота, недоразвитие конечностей… Да что перечислять, список поистине неисчерпаем. Достаточно один раз поговорить с женщиной, на которую обрушился этот чудовищный удар, чтобы почувствовать – все наши беды меркнут рядом с ее трагедией. Несколько раз мне приходилось присутствовать при душераздирающих сценах – когда сразу было ясно, что разум у ребенка не проснется. Врачи уговаривали потрясенную горем мать оставить ребенка в специальном учреждении: помочь ему невозможно, а ухаживать за ним в домашних условиях – каторга. «Пожалейте себя, ваша жизнь на этом закончится, а ребенку – ему, увы, безразлично, где находиться»…
Некоторые женщины соглашались. Но я видел и таких, у которых инстинкт материнства брал верх над всеми доводами рассудка. «Пусть больной, пусть, как вы говорите, никакой – это мой ребенок, я не могу его предать», – говорили они и забирали ребенка домой, чтобы немедленно убедиться – врачи говорили чистую правду. Работа, общение с приятными людьми, любые удовольствия – все уходило в прошлое. Все пожирал беспросветно тяжелый быт. Бывало, что на первых порах отцы проникались той же болью и готовностью к самопожертвованию. Но их хватало ненадолго, и матерям доставалось нести крест в одиночестве. Непростительный грех – желать смерти живому существу, но тут эта мысль рождалась самопроизвольно.
Рядом с таким неизбывным горем пороки развития половой системы выглядит всего лишь досадной неприятностью. Во всем остальном дети здоровы, нормально развиваются. Они способны хорошо учиться. В них могут быть заложены любые таланты.