- Давай, чур, договоримся. - Усевшись на мягкого дракона, я придвинул к себе ящик с игрушками. - Мы будем строить, а ты мне расскажешь, как ты сюда попал и как тебе здесь живется. И что тебе дед Гаврила. И чем кормит. И вообще.
- Ладно, - согласился малец. - Только я буду на кране.
Опрокинутая машинка с краном вместо кузова тотчас встала на колеса и подъехала ко мне.
- Батя говорит, что силикатный кирпич лучше. - Захарка сгреб кубики. - Наш силикатный?
- Силикатный. - Я решил не торопить его и терпеливо взялся за возведение гаража.
- Когда еще меня Ахмет в снег уронил… когда мы на санках… но это я сам упал, - предупредил меня крановщик, - то дядя Семен поднял меня в охапку. Ахмет в сугроб тоже свалился. А дурак Никеша стоял и плакал. И побежал потом куда-то. А дядя Семен посадил меня в большие сани, что Гусеница возит. Гусеница ушами прядет. И дядя Тимка на вожжах. Моя мамаша тоже прядет. Но она шерсть прядет. Батя мне сказал, что это - другое.
"Недооценил я братьев-танкистов. - Вникая и сбивчивый рассказ пацана, я выравнивал "силикатные кирпичи" и переосмысливал свои заблуждения. - Вот, стало быть, кто в деревне определен Паскевичем на должность исполнителей. Все правильно. Ребята бедовые. Прагу брали. Крови не боятся. Но основной головорез, конечно, Семен. Стало быть, и петля на шее долгожителя Сорокина - его рук дело. То-то он разволновался и по уху мне съездил, когда Сорокин у магазина сгоряча помянул про опыты Белявского и про сибирскую его одиссею. А моя гипотеза насчет двойного убийства в склепе - туфта. Примерно как электростанция Обрубкова. Паскевич и уж тем более Ребров-Белявский там не пачкались. Семен порезал Никешу. А потом зазвал Ахмета. Якобы дурак Захарку в часовне прячет. Татарин сам отправился искупать вину перед хозяином в сопровождении Семена, не упредив никого из домочадцев. Хотел сюрприз устроить или опасался потерять драгоценное время. Дальше Семен выключил его проверенным способом, а после поднял тревогу в Пустырях: вепрь-де на кладбище лютует! Художественное оформление пролома в ограде, допустим, брат устроил. Или сам Паскевич не побрезговал. Слишком искренним было недоумение Тимофея при виде убиенного Никеши, когда он в склеп рухнул".
Но как бронетанковый сержант в первый раз подобрался к Ахмету незамеченным? И когда Гаврила Степанович перехватил у братьев Захарку? Это по-прежнему оставалось для меня загадкой. Хотя, памятуя о маскировочном халате Семена и его умении окапываться, я допускал, что он не день и не два грелся в сугробе у "Замка" казенным спиртом. Ждал удобного случая. А химикалиями против собачьего нюха Паскевич его, естественно, обеспечил.
- Ты чего?! - Захарка толкнул меня в бок. - Сережа! Крышу-то из кирпича не ставят!
- Извини. - Я снял с гаража лишние кубики и заменил их на перевязанную стопку общих тетрадей, похищенную из шифоньера. - Так правильно?
- Так можно. - Кран с опущенной стрелой заехал в гараж.
- А дед Гаврила где подобрал тебя?
- В поле. - Мой собеседник обошел гараж и вздохнул. - Заправку надо строить. Без горючки дальше ковра не укатишь.
Мы с энтузиазмом взялись воздвигать заправку из подсобного материала.
- В поле-то почему? - продолжал я его расспрашивать.
- А дядя Семен остался следы мести, - охотно разъяснил Захарка. - "Я следы замету, - сказал Тимке. - Ты гони в лес, где уговорено". Тимка - он пьяненький был. Стал настегивать. Назад в сани даже и не глядел. Как под гору, то мы шибко слетели, а как поле пошло, я и спрыгнул. Но у самого леса уже.
Я с невольным уважением глянул на мальчишку. Инстинкт - чувство, конечно, сильное. Но соскочить на ходу с саней - для пятилетнего парня это поступок.
- Сижу и плачу, - закончил свою историю Захарка. - Тут дед Гаврила на лыжах. Я ему как рассказал, что чуть не померз, он меня и забрал к себе. Батя когда из Москвы вернется? Он привезет мне железную дорогу? Дед Гаврила сказал - привезет. Пока что я здесь живу. На улице опасно без бати. Ты про дикого вепря слыхал?
- Слыхал. - Я посмотрел на часы. - Давай-ка, Зaxap Алексеевич, я тебе яичницу изготовлю. И - на боковую. Ты как?
- А сказку?
- Будет.
- Ладно. Пока я дорогу нарисую железную. - Он достал из ящика тумбочки, стоявшей у того же топчана, альбом и коробку с цветными карандашами.
Я же поплелся наверх.
"Силен Гаврила Степанович! - восхищался я, занятый приготовлением глазуньи на растопленной печи. - Обошел присягу! И как! Доктор Зорге против него - коновал, а не доктор! Три месяца контору Паскевича за нос водит! Вот она - школа, от тайги до Британских морей! Силен старик! Слов нет!"
Умяв яичницу, Захарка честно залез под одеяло и подпер щеку ладонью. Сказку он приготовился слушать длинную.
- Нет уж, братец, - раскусил я его гражданскую хитрость. - Ты щеку-то на подушку давай устраивай.
- Ладно, - сдался парень.
Он лег на спину и натянул одеяло до подбородка.
- Жили-были…
- Другую, - сразу перебил Захарка.
- В некотором царстве… Короче, жил один чувак по фамилии Гущин. Жил - горя не мыкал. Редактор ему нравился, темноглазый брюнет… Брюнетка, точнее. Но поехал он как-то в тридевятое государство искать приключений на свою задницу. Еще в автобусе добрая волшебница ему не советовала. Но он ведь что думал? Он думал: "Чудеса все кончились! Все драконы в ковер зашиты! А у меня миссия важная: человечество удивить плохой беллетристикой…"
- Беллетристика - это что? - сквозь дрему пробормотал Захарка.
- Это заразная болезнь. Плохая болезнь. Ты про свинку слышал?
Но Захарка уже крепко спал.
Оставив торшер зажженным, я привел замок-таймер в рабочее состояние. Мой подопечный объяснил мне простую технику закрытия тайника: "Дед Гаврила вон тот гвоздь опускает за полками". Я щелкнул тумблером. Выдержав интервал секунд в пятнадцать, бетонная стена медленно двинулась.
Я выскользнул в погреб, захватив с собой перевязанную стопку общих тетрадей. И сразу налетел на Тимофея.
- Ты откуда? - удивился он пуще моего. - А там что?! Самогон? Я - в паре!
"Скотина! - обозвал я себя, скрипнув зубами. - Крышку-то погреба не запер! Вот же бестолочь! Прав был дед Гаврила: все с тридцати пачек "Беломора" начинают!"
Впрочем, на самобичевание у меня времени практически не осталось, и я метнулся к верстаку. Увидав в моей руке тяжелый будильник, Тимоха попятился. В его расширенных зрачках мелькнул ужас.
- Только не… - это все, что он успел прошептать.
- Да, - процедил я злорадно. - Именно. Подарок из Праги.
Сраженный ударом будильника в лоб, он завалился на мешки.
- Видно, судьба твоя такая, танкист, - объяснял я, связывая обмякшего Тимофея проводом, найденным все на тех же стеллажах. - Когда-нибудь эти будильники тебя доконают. Тебе спать надо в шлемофоне.
Проверив узлы на запястьях и щиколотках незадачливого соглядатая, я для надежности еще и прикрутил его к ножке слесарного стола.
Паскевич
Я живым не сдамся! - приведенный в чувство полуведром холодной воды, за которым мне пришлось понять на кухню, Тимоха выпучил глаза.
- А ты мертвым сдайся, - посоветовал я, присаживаясь рядом на корточки. - Никеше, Плахину Коле сдайся, детишкам всем, сколько их на твоей гнилой совести.
Он стал затравленно озираться.
- Тем более ты ведь слышал: я пленных не беру. Весь поселок в курсе. - Вытряхнув из пачки сигарету, я раскурил ее.
- Прижигать будешь?!
- Угадай с двух раз.
Тимоха заскулил.
- Дурак ты, кантемировец.
"Когда его, интересно, хватятся? - размышлял я, глядя на мокрого танкиста. - Час от силы. Тем паче, если сам Паскевич его сюда снарядил после отъезда коллег. О существовании тайника мерзавец Тимоха теперь знает. Не убивать же его, в самом деле. Убивать - так зоотехника Белявского. Иначе это никогда не закончится. Только вперед его найти надо. И не откладывая".
Окурок зашипел во влажном пустом ведре. Отодвинув мешки, я достал "Вальтер" и гранаты. ППШ оставил на месте. Обращаться с ним я все равно не умел. Рассовав обе гранаты и запасную обойму по карманам пуховика, я осмотрел пистолет.
- Не стреляй! - Тимоха дернулся и на одном дыхании отбарабанил закладную: - Степка убивал! Он сержант, как в военном билете! Я только порошок в чай сыпанул участковому! Я что, знал про яд?! Мне сказали, я и сыпанул. Не от себя! Ты бы не сыпанул за четвертак, если снотворное? Пацанов - тоже для науки! Бабы еще народят!
- Нож ты у егеря свистнул? - перебил я его излияния.
- Кого?! - Тимофей, словно черепаха, втянул голову.
Наклонившись, я выдернул штык из-за голенища его провонявшего лошадиным потом валенка. Штык был в кожаном чехле.
- Нож за нож. - Штык перекочевал во внутренний карман моего пуховика. - Твой кортик найдут между лопаток Паскевича. Коль скоро вы подставили майора…
Я осекся. Опять проклятая рифма вылезла. Танкист, чуждый поэзии, ждал продолжения. Ухо его, повернутое ко мне, шевельнулось. Он еще и ушами шевелил, мерзавец. Успех, наверное, имел в школе. Ириски у новичков на спор выигрывал. Впрочем, откуда в Пустырях было взяться новичкам?
- Сержант приказал! - Мое зловещее молчание повергло Тимофея в совсем уже панический ужас. - Говорил ему: "Дорогая вещь! Лучше хлебный взять!" Так он же, дьявол, упрямый, как моя Гусеница. "Хлебных полно! Даже у Дуськи есть! Поди доказывай после"!
- Брату передашь. - Я съездил ему по уху, и танкист завалился на бок. Подобрав на верстаке тряпку, я заткнул ему рот. Он продолжал что-то мычать. Должно быть, валил все на Семена с Паскевичем. Или - на присягу. Или - на тяжелое детство.
Вспомнив, как это делал в кинофильме польский диверсант с фамилией, похожей на марку стирального порошка, я снял пистолет с предохранителя и дослал патрон в патронник.
- Пошел на преступление, - объяснил я заморгавшему быстро-быстро Тимофею. - Когда вернусь, чтоб лежал в той же позе. У тебя яйца крепкие?
Он утвердительно мотнул подбородком. - Если изменишь позицию, все равно оторву! - Предупредив, таким образом, своего "языка", я поднялся по трапу в кухню и, не мешкая, вышел из дома.
На улице моросило. Хасан безмолвствовал. Шлепая по грязному снегу, я добрел до моста и, выполнив команду "левое плечо вперед", направился вдоль берега. Так я намерен был срезать путь. Родовое гнездо Белявских, похожее в темноте скорее уж на заброшенный скворечник, возвышалось вдали без признаков жизни. Все окна были погашены. "Скворцы весной прилетают, деревня!" - вспомнил я замечание орнитолога Семена, сделанное мастеру криминальной фотосъемки. Значит, скоро должны были прилететь.
До подножия холма я добрался более или менее проворно. Дальше сложность состояла в том, чтобы взять обледенелую высоту. Взял я оную с третьей попытки. Первая и вторая закончились моим съездом на исходный рубеж. Грязный и продрогший, я пересек знакомую аллею и взошел на крыльцо.
"Жаль, что на Паскевича лицензий не выписывают", - подумал я и сжал в кармане рукоятку "Вальтера". Встав на скользкий путь браконьерства, я уже не намерен был отступать, хотя и повторяю, что героизм всегда считал худшей стороной человеческой натуры. Но я испытывал что-то вроде тупой решимости. Мое пребывание в Пустырях превратило меня в психопата, способного на многое, и не в лучшем смысле. Трудно поверить, но так оно и обстояло.
Я миновал темный коридор правого крыла и заглянул в будку киномеханика. "Дежа вю", - усмехнулся я при виде самостоятельно работающей передвижки. "Дежа вю" оказалось еще круче. Выглянув через крайнюю бойницу в зал, я узрел Паскевича. Как и в прошлый раз, Паскевич сидел у прохода. Как и в прошлый раз, его внимание было совершенно поглощено хроникальными кадрами трофейной ленты, запечатлевшими изуверские опыты в концлагере.
- Чертов онанист, - пробормотал я, непроизвольно вытащив лимонку.
Желание выдернуть чеку и метнуть гранату в смотровое оконце передалось мне, должно быть, от Гаврилы Степановича, когда-то уже совершившего подобный акт вандализма. Но, подорвав заведующего клубом, я напрочь лишался возможности отыскать лабораторию Белявского, либо же весьма усложнял ее поиски. Я подавил свой порыв и переместился из будки в клубный зал.
- Генерал Паскевич! - крикнул я, встав у тяжелой портьеры так, чтобы видеть по возможности его фигуру, а самому остаться в тени. - На выход!
Паскевич резво обернулся.
- Здесь посторонним воспрещено, - отозвался он с места. - Покиньте.
Меня он не видел. Не дождавшись ответа, он встал и направился к выходу.
Я отступил в коридор.
- Кто такой? - оказавшись на свету, он изучал меня долго и подозрительно. - Помощник Обрубкова? Встали на воинский учет?
Мне уже были отлично знакомы его ухватки и способы. Я не поддался.
- Вам бы теперь фиолетовой самогонки желательно, - пожал я плечами. - Гаврила Степанович тоже хотел первым делом на учет меня поставить, а как самогонки фиолетовой дернул, так и одумался.
- Паскевич. - Будто невесть кому, он протянул мне свою узкую ладонь.
Она так и повисла в воздухе, словно дорожный указатель.
Право же, люди - самые диковинные существа, каких себе можно вообразить. Бесполезно рыскать по уголкам фантазии, наделяя ее плоды сверхъестественными признаками. С головой петуха и змеиным хвостом? Обучился из прохожих камни делать? Человек переплюнет.
- Детишек не жалко, генерал? - Я смотрел на него с отвращением, все крепче сжимая рукоятку "Вальтера". - Зачем вы их к деревьям-то привязывали, уроды?
- Наплевать. - Он развернулся и захромал в противоположное крыло, уверенный, что я последую за ним. - Нужна полноценная молодежь. Народ спивается. Пойдемте в кабинет. У меня ноги затекли.
Чуть помедлив, я нагнал его.
- А привязали, юноша, только последний экземпляр, - возразил он, шаркая по коридору. - Да и тот - спецдоставка из морга. Детдомовский был. Сорвался с пожарной лестницы. Кто же знал, что в регистратуре сохранилась карточка с анализом крови Захара Алексеевича?
- Но для чего?! - обомлел я.
- Для того, что Гаврила слишком ретиво устремился на поиски. Да и прокуратуру уже следовало чем-то занять в этой истории. Алексей Петрович на областное начальство крепко насел. Вот и подкинули мы им клубочек. Размотать не размотают, зато натешатся.
Что ж, Паскевич всегда бил дуплетом. "Ружье лучше двуствольное, - отметила в час нашего знакомства Анастасия Андреевна. - Из него сразу дважды выстрелить можно". Невдомек лишь было заведующему культурным сектором Пустырей, что егерь Обрубков сам имитировал бурную деятельность, сбрасывая с подлинного следа шайку детоубийц.
Кабинет заведующего был обставлен скупо и предсказуемо. В углу торчало зачехленное знамя.
Стул, стол, вешалка, сейф, несгораемый шкаф и даже подставка с чучелом филина, как успел я заметить, были снабжены инвентарными номерами, намалеванными пожарной краской. Лишь групповой фотоснимок над зачесом присевшего за стол Паскевича был частной, предположительно его собственностью.
Отряд полноценных людей во главе с самим Совершенством двигался вдоль кромки рва. Совершенство усмехалось в усы. Где-то внизу с кирками и заступами копошились отбросы. От жаркой работы таял их срок. Один из полноценных людей, забегая вперед, что-то пояснял Совершенству. Он был низкорослый, кривоногий и в фуражке. Я узнал в нем Ежова. Точно такую фотографию мне показывал мой товарищ Папинако в редкой нынче книге очерков о строительстве канала имени Совершенства.
Паскевич сидел, слегка откинувшись, и смотрел на меня, совсем не мигая. Выставив правую ногу для неизвестных целей, я продолжал стоять посреди кабинета.
- По какому вопросу? - Генерал вдруг сухо заперхал и, прокашлявшись, выдвинул средний ящик стола. - Ежели насчет вакансии, то прошу заполнить…
Я предполагал увидеть извлеченную из ящика какую-нибудь шутовскую анкету, но увидел темную дырку ствола, нацеленного прямо в мой живот. Без дальнейших предисловий Паскевич спустил курок. Наган щелкнул вхолостую.
- Вот стерва! - Паскевич свернул набок стальной барабанчик и исследовал пустые гнезда на просвет. - Патроны высыпала, отродье дворянское!
В очередной раз Настя спасла меня от гибели.
- Стерва же! - негодовал Паскевич, обшаривая ящик. - Верь после этого кадрам! Когда изловчилась? А я ей еще характеристику в институт выписал!
Вытянув из кармана "Вальтер", я медленно поднял его и выстрелил. Пуля угодила в отряд полноценных людей. Треснуло и посыпалось битое стекло.
- Оружие на стол, - прошептал я, опустив "Вальтер" пониже.
Теперь он вздрагивал на уровне искаженной физиономии комитетчика.
Последнее требование было излишним. Наган и без того лежал на столе.
- Вы перешли границу! - отрывисто выкрикнул Паскевич.
- Граница на замке, - возразил я, стараясь сохранять хладнокровие.
Действительно, перейти советскую границу в начале восьмидесятых было так же немыслимо, как совершить путешествие на Плутон. При этом от нелегального пересечения граница уже тогда охраняюсь исключительно изнутри, поскольку снаружи таких сумасшедших и в Китае трудно было сыскать. Последним, наверное, чудаком, дерзнувшим пересечь ее без официального дозволения, был воздухоплаватель Пауэрс, показательно сбитый чуть ли не в районе стратосферы нашими заскучавшими ракетчиками. Шпионы давно ездили к нам с визой. Но что до внутренних посягательств на рубежи, то здесь пограничники вязали желающих пачками. Товарищ мой, Папинако, высказал предположение, что если всех осужденных за попытку бегства из совка выстроить в шеренгу по двенадцать рядом с очередью в Мавзолей, то очередь сильно уступит.
Между тем дуло моего "Вальтера" уперлось в полосатый галстук заведующего клубом. Паскевич остался недвижим. Только щека его нервно дергалась. Связать его, как танкиста, я возможности не имел. Паскевич не Тимоха, - соображал я туго, но верно - Дай ему, сняв с мушки, шанс, и мы сразу поменяемся ролями".
- Браслеты! - припомнил я команду из какого-то милицейского детектива.
- Браслеты? - Смех генерала смешался с кашлем, сухим и отрывистым. - Браслеты в ювелирном, сынок! Браслеты ему!
"Похоже, рак-то настоящий, - подумал я в тот момент. - Должно в нем хоть что-то быть настоящим. Хотя бы и рак легких. Похоже, Гаврила Степанович затем и спрятал Захарку в погребе, не пытаясь вывезти за пределы Пустырей. Ждал, когда Паскевич сам загнется".
- Где? - Я вдавил ствол пистолета в основание его шеи.
- Кто? - Паскевич откинулся еще дальше.
- Добрый доктор Айболит! - Палец мой на спусковом крючке напрягся, и генерал это почувствовал.
- Мы еще можем договориться, юноша. - Он поднял на меня красные от бессонницы глаза. - Пока еще можем. Я отпущу вас в Москву. С невестой и ублюдком. Слово генерала. Конечно, вы дадите письменное согласие на сотрудничество. Конечно, будете молчать обо всем, что видели и слышали. Но зато вы будете жить. И Анастасия Андреевна тоже.
Я чувствовал, что он говорит правду, и осознавал, что это моя последняя возможность выскочить сухим.
- Но мальчика придется отдать, - добавил Паскевич, выдержав паузу.
"Вот оно как! - дошла до меня суть его подлой торговли. - Жизнь за жизнь! Даже за три жизни!"
- Решайте сейчас, - нажал Паскевич, заметив мое колебание.